Ирина Александровна вжала в плечи маленькую стриженую голову. Чёрные глаза недоуменно смотрели из-под седой чёлки.

— Олигарх? Ой, батюшки, а зачем ему понадобилась психиатрия? Он что, больных лечить собирается?

— Никого он лечить не будет. Ему хочется иметь докторскую степень. Кандидатскую уже имеет. Почему психиатрия, а не микробиология или ядерная физика, это вы у него спросите.

— Ой, какой ужас! — Ирина Александровна перешла на шёпот. — Думаешь, там фигурируют деньги?

— Я предпочитаю об этом вообще не думать. Очень уж противно. Лучше не связывайтесь с этим двоечником.

Ирина Александровна отвернулась, покрутила дешёвую серёжку в ухе, тяжело вздохнула, помолчала, потом заговорила совсем другим, преувеличенно бодрым голосом:

— Значит, чаю ты со мной не выпьешь, Оленька?

— Нет, спасибо. Мне пора.

Оля посмотрела на сморщенное личико, заметила, что седая чёлка мелко дрожит, и поняла, что Иванову по матери повезло. Он нашёл учёного идиота, вернее, идиотку, которая напишет ему и статью, и диссертацию, причём о деньгах не заикнётся. Не так воспитана.

— Это тебе спасибо, Оленька. Так удачно получилось, что ты зашла.

— Ирина Александровна, вы же меня попросили зайти.

— Я? — Чёрные глаза удивлённо округлились, тонкие брови поползли вверх и спрятались под чёлкой. — Нет, Оленька, я не просила. Кто тебе сказал?

 

* * *

— Ну вставай, пойдём лечиться.

Из-за головной боли Марк соображал совсем плохо, мысли путались, цеплялись одна за другую, скручивались бешеным змеиным клубком.

— Пойдём, пойдём, не бойся, — санитар взял его за локоть, — да ты чего, мужик? Вставай! А то клизму поставлю, доктор прописала тебе клизму керосиновую. — Санитар заржал и повёл Марка по коридору, позвякивая ключами.

— Она сказала, чтобы ты дал мне анальгину, — напомнил Марк.

— Ага, — кивнул Славик, — сейчас. Посиди пока.

Он усадил Марка на банкетку и ушёл.

Началось время посещений. Больные потекли к столовой. Марк не стал ждать санитара с анальгином, поплёлся в другой конец коридора, туда, где сейчас было тихо и пусто. Опустился на лавку, закрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. И вдруг услышал тихий мужской голос.

— Привет. Вмазаться хочешь?

Рядом с ним на скамейку присел парень лет тридцати, толстый блондин в очках, с аккуратной бородкой. Одет он был в джинсы и свитер. На руке висела лёгкая чёрная куртка.

— Ты кто такой? — спросил Марк.

— Я к тебе в гости, Хохлов Марк Анатольевич. — Парень произнёс это очень тихо, на ухо.

Марк вздрогнул и почувствовал, как что-то твёрдое упёрлось в левый бок.

— Не дёргайся. Пушка с глушителем. Пикнешь — пальну, никто не услышит. Короче, так. Адреса двух квартир, той, где клиенты с твоими детками отдыхают, и той, где ты снимаешь своё кино. В квартире на Полежаевской мы уже были. Девочка твоя, Дроздова Ирина Павловна, просила передать тебе пламенный привет.

— Сука, — прошептал Марк и стиснул зубы.

— Короче, дашь адреса по-хорошему, выйдешь отсюда здоровым и богатым. Не дашь — сдохнешь.

Марку вдруг жутко захотелось кокаина. Одну маленькую понюшку. Он бы часть дозы вдохнул, а часть втёр в верхнюю десну. Сразу такой холодок и онемение, как от анестезии, можно зубы драть, не будет больно. И вообще ничего не больно. Ты гений, красавец, супермен, плейбой, все от тебя без ума, и даже дуло с глушителем у левого бока можно не замечать. Подумаешь, дуло.

Высокий детский голос отчётливо и чисто пропел:

 

Выбирай, детка, выбирай

Дивный край

Кокаиновый рай.

 

Голос был Женин. Она часто напевала песенки Вазелина. Марку некоторые из них нравились. Особенно эта.

Он провёл по десне языком, воображая нежно-горький вкус тончайших белых кристаллов.

 

Улетай, детка, улетай

Высоко, в кокаиновый рай.

 

Голос Жени звучал так отчётливо, словно она сидела рядом с Марком на лавке. Блондин слева, Женя справа.

— Память отшибло? Помочь тебе? Смотри, пальну в печень, умирать будешь долго и больно. Ну, считаю до трёх. Раз!

— Не надо, — процедил Марк сквозь зубы и медленно, чётко назвал оба адреса.

— Молодец, — похвалил парень, — видишь, как все просто, блин!

Одновременно со словом «блин» прозвучал мягкий глухой хлопок, словно где-то за стеной открыли бутылку шампанского. Блондин встал и спокойно пошёл по коридору, не оглядываясь.

Боли не было, перехватило дыхание. Марк хотел спросить, в чём дело? Он же назвал оба адреса. Но звука не получилось. И вдоха не получилось.

Коридор медленно заливала тьма. Чёрные тени шептали, клубились, свивались в подвижный конус, который уходил острым концом вниз, сквозь пол.

Марка подбросило, как в машине, которая резко тормозит на полном ходу. Он взлетел вверх, к потолку, дёрнулся и оказался внутри ледяной воронки. Вокруг вращались чёрные плотные тени. Он отчаянно барахтался, пытался вырваться, но его несло вниз, как щепку или окурок уносит под ночным ливнем в сток, сквозь решётку канализации.

Издалека, изнутри водоворота теней он видел комнату, широкий проем без двери, лавки, телевизор, закреплённый высоко, под самым потолком. Комната плавала над ним, в невесомости, крутилась, поворачивалась разными боками, давая разглядеть со всех сторон лысого мужчину в коричневой пижаме.

Поза у мужчины была странная. Он сидел, но завалился на бок. Рот широко открыт, глаза вытаращены.

— Это я! Где я? Почему? За что? Я же все сказал!

Сквозь нарастающую волну новых звуков, сквозь вой, плачь, хохот, и вопли ужаса чистый детский голос пропел ему прямо в ухо:

 

Здравствуй, детка, пора умереть,

Ты же так не хотела стареть,

Уходи, улетай, умирай,

Ждёт тебя кокаиновый рай.

 

 

Глава тридцать вторая

 

В квартире-гостинице не нашли ничего интересного, кроме видеожучков, вмонтированных в спальне, но вовсе не в люстру, как думала Ика. Маленькие блестящие штучки выглядели просто как декоративные детали рамы большого зеркала, которое висело напротив кровати.

Сигнал с жучка мог поступать в квартиру-студию, набитую всяким оборудованием. Она находилась на седьмом этаже панельного дома в соседнем переулке.

Когда группа приехала туда, там уже было полно народа. Внутрь впустили только Соловьёва. Остальных вежливо попросили подождать во дворе.

— Это они! — прошептала Ика на ухо Антону. — Они отправили кого-то из своих людей в психушку и выпотрошили Марка.

Никого из знакомой тройки, красочно описанной Икой и Антоном, ни дяди Моти, ни Вовы, ни Томы, в студии не оказалось. Дима даже пожалел, что не довелось ещё раз встретиться с господином Грошевым.

Работали специалисты ФАПСИ. К Соловьёву подошёл маленький толстый человек с такими большими щеками, что они сдавливали ему ноздри и наползали на уши. Он показал удостоверение заместителя председателя Комитета по безопасности Государственной думы и заявил:

— Всё, что содержат носители информации, находящиеся в этом помещении, является государственной тайной.

— Меня интересует только одна запись. Вероятно, последняя. На ней может быть снят опасный преступник, серийный убийца.

— Вы сказали «может быть», — маленькие блестящие глазки ощупали лицо Соловьёва, — значит, абсолютной уверенности у вас нет?

— Просмотрите последние записи. У убийцы лицо замазано гримом. Это должно напоминать маскировочную коричнево-зелёную окраску, как у бойца спецназа. Он снят с девочкой, которую убил через несколько дней после их первой встречи.

Щекастый насупился, помолчал, потом резко развернулся, вышел в коридор и стал названивать кому-то по мобильному.

Дима наблюдал, как потрошат оборудование порнографа, и думал о том, что второго скандала по образцу «Вербены» уже точно не случится. Ика сказала, что из квартиры на Полежаевской вывезли все видеоматериалы, нашли документы на аренду банковской ячейки, где Марк Хохлов хранил часть дискет.

Багажник машины Грошева набит порнухой. Некий генерал Иван Поликарпович обеспечил дяде Моте «зелёный коридор». «Вольво» со спецномерами выехала из пробки на Беговой и спокойно проследовала к месту назначения.

Ика уверяет, что, по крайней мере, двух своих клиентов она видела по телевизору, когда показывали в новостях заседание Госдумы. Мальчик Стас рассказывал ей, что однажды узнал своего клиента в чиновном госте какого-то политического ток-шоу.

Сейчас этот щекастый запрашивает кого-то, можно ли выдать следователю ГУВД диск, на котором запечатлён маньяк. Наверное, для них это разумный вариант. Тихо отдать Молоха и забрать всё остальное, включая самого порнографа. Хорошо ещё, что этот как бы писатель не единственный свидетель. Молоха-убийцу видел Борис Александрович Родецкий. Но не только он.

Один из охранников казино вспомнил, что в воскресенье, с девяти тридцати до десяти вечера, на углу возле ограды сквера, стоял тёмно-синий «Форд-Фокус». Охранник высунулся посмотреть, кто там сигналит. И даже вспомнил, что сигналы были такие: два коротких, один длинный. Номер охранник не разглядел, но успел заметить, как из сквера выбежала девочка в ярко-зелёной куртке, села в машину. «Форд-Фокус» тут же уехал.

На следующий вечер эта, или очень похожая, машина опять появилась на том же месте, около половины девятого вечера. В казино было мероприятие, конкурс красоты на звание «Мисс Рулетка». Съезжалось много народу, тёмно-синий «Форд-Фокус» мешал парковаться, занимал место. Охранник (уже другой) подошёл и вежливо попросил отъехать. За рулём сидел мужчина лет пятидесяти или старше, с аккуратной седой бородкой, в чём-то светлом. То ли плащ, то ли куртка. Мужчина показался охраннику вполне нормальным, спокойным. Не ругался, не возражал, попросил отогнать машину, которая заперла его, и сразу отъехал.

Этот, второй охранник, тоже не запомнил номер «Форда». Но уверял, что мог бы опознать водителя.

«Форд-Фокус» очень распространённая модель. Например, у майора Завидова точно такая машина. Во дворе, возле дома, где живёт Дима, паркуется каждый вечер три «Фокуса», из них один тёмно-синий.

Появился щекастый, быстро прошёл мимо Соловьёва, склонился к парню, который сидел за компьютером, о чём-то пошептался с ним, потом повернулся к Диме.

— Пожалуйста, выйдите, подождите на лестнице. Мы попробуем найти этого вашего, в маскировочной окраске.

На площадке Дима закурил, достал мобильный, набрал номер Оли, услышал механический голос: «Абонент временно недоступен».

В её кабинете никто не брал трубку.

Дима отправил ей сообщение:

 

«Ты права. Это он, М.М. Изолируй его. Будь осторожна. Скоро приеду».

 

Потом отыскал в маленькой записной книжке телефон ординаторской, узнал, что Ольга Юрьевна сейчас в приёмном отделении, её просили посмотреть нового больного. Когда вернётся, неизвестно.

— Передайте ей, пожалуйста, что звонил Соловьёв. Попросите, чтобы она включила свой мобильный.

«Все бесполезно. Раз они здесь, там они уже побывали, — думал Дима, — сейчас как раз время посещений, вход в клинику свободный. Персонала не хватает. Нет, если бы что-то случилось, она бы сразу позвонила мне. Но она сейчас в приёмном отделении, кажется, это другой корпус. Клиника огромная. Случиться могло что угодно, причём очень тихо, так, что сразу никто не заметит».

Дверь открылась. Щекастый протянул Диме диск.

— Возьмите. Тут человек с разрисованным лицом и девочка. Женя Качалова, кажется? Отвратительное зрелище. Желаю удачи.

 

* * *

Оля неслась через больничный сквер к своему отделению, на неё оглядывались больные, врачи, посетители, кто-то окликнул, она не ответила, только махнула рукой, налетела на полного невысокого блондина в чёрной куртке, чуть не упала. Блондин поддержал её за локоть и вежливо извинился.

По лестнице медленно поднимались две пожилые женщины с тяжёлыми сумками. Оля промчалась мимо.

— Ольга Юрьевна! Подождите! Можно вас на минуту?

— Потом, позже. Я спешу!

На площадке перед отделением сидела Зинуля. По её спокойной улыбке Оля поняла, что ничего страшного пока не произошло.

— Ой, не могу, летит, как на пожар, — сказала Зинуля и покачала головой. — Да сядьте вы, отдышитесь. Все в порядке. Правда, что ли, в приёмное артиста привезли, с белой горячкой? Ну, как его? Потешный такой, курносенький. — Она защёлкала пальцами, пытаясь вспомнить фамилию.

— Точно все в порядке? — спросила Оля.

— Точно. Посетителей много, идут, идут, я тут замаялась впускать, выпускать. О! Вон, опять звонят! — Зинуля встала, открыла дверь.

Вошли те две женщины с сумками, которых Оля обогнала на лестнице.

— Ольга Юрьевна, а когда можно будет с вами поговорить?

— Позже. Извините.

В коридоре ничего необычного не происходило. Больные сидели на банкетках. Из-за открытой двери столовой слышался тихий ровный гул разговоров. Марка нигде не было. Первым делом Оля направилась в палату. Убедилась, что койка пуста. Увидела, как из процедурной вышел санитар Славик, и бросилась к нему.

— Да вы что, Ольга Юрьевна! Я ничего не выдумал. Позвонили в ординаторскую, мужской голос сказал, чтобы я вас нашёл и пригласил в приёмное отделение. Я передал.

— Где больной? — спросила Оля, пытаясь унять странную, совершенно немотивированную дрожь.

— Какой? Карусельщик, что ли? Виноват, Ольга Юрьевна. Забыл, — Славик хлопнул себя по лбу, — вот сюда посадил его, а потом меня отвлекли. Куда он делся, не знаю. Извините.

Оля помчалась дальше по коридору, Славик за ней. Они свернули в тупик, где больные по вечерам смотрели телевизор, и оба застыли.

На лавке сидел Карусельщик. Он завалился на бок, но не упал. Остекленевшие глаза, открытый рот. Слева, на коричневой фланели пижамной куртки, небольшое тёмное пятно.

Между двумя окнами, забранными решёткой, вжавшись в стену, стоял его тёзка, восемнадцатилетний Марк, маленький Марик, тот самый мальчик, который свихнулся от наркотиков и песен Вазелина. В руке он сжимал пистолет. Дуло с навинченным глушителем тряслось у его виска.

Оля не решилась оглянуться, сказать Славе, чтобы он убрал из коридора больных и посетителей, вызвал милицию. Она поймала взгляд мальчика и боялась потерять контакт. И ещё она вспомнила, что те две пожилые женщины с сумками — мать и тётка Марика. Через пару минут они могут появиться здесь. Тогда шансов почти не останется. Мальчик не стреляет потому, что ждёт зрителей.

— Тихо, малыш, тихо, я с тобой. У тебя все хорошо. Отдай мне эту гадость.

— Я устал. Я больше не хочу жить, — сказал он и всхлипнул.

— Марик, ты хочешь жить. Ты очень сильный, мужественный человек. Ты слез с иглы. Ты сделал это, Марик. Ты уже здоров. Дай мне железку, пожалуйста.

Она нарочно не произносила слово «пистолет». Слишком красивое слово, слишком весомое.

— Я хочу умереть, — медленно произнёс Марик.

— Почему?

— Мне все надоело. Жизнь дерьмо.

— Нет, малыш. Жизнь прекрасна. Смерть дерьмо. Отдай железку. Её здесь бросил убийца, зачем ты подбираешь всякую дрянь? Помнишь, ты обещал научить меня танцевать чечётку? Кроме тебя, я не знаю никого, кто умеет бить степ. Ты гениально это делаешь, Марик, опусти руку, она дрожит, ты чувствуешь? Слезы тёплые чувствуешь? Все хорошо, ты живой, сильный, красивый. Сколько женщин в тебя влюбится и потеряет голову? Думаю, много. Ты опускаешь руку, осторожно, пальцы расслабь, не спеши, так, молодец. Ты скоро уйдёшь отсюда, никто не узнает, в какой ты лежал больнице, от чего лечился. Все плохое уже кончилось. Ты стал взрослым, детские болезни позади. Ты уйдёшь домой, начнётся новая жизнь, яркая, потрясающе интересная, в ней будет все — любовь, работа, друзья, ты объездишь весь мир, ты увидишь Африку и Северный полюс, ты будешь подниматься в горы и нырять на дно океана. Я очень тебя люблю, Марик. Когда ты уйдёшь отсюда, я буду скучать по тебе. Отдай мне, пожалуйста, железку.

Самое сложное было снять его палец со спускового крючка. Сзади стояла напряжённая, глубокая тишина, и, оглянувшись наконец, Оля удивилась, что там собралось так много народу.

Ближе всех оказалась Зинуля. Повернувшись спиной к Оле, лицом к толпе, растопырив руки, она своим огромным телом защищала пространство комнаты. Замерли все, даже больные. Помощь из других отделений ещё не подоспела, своих санитаров, сестёр, врачей было слишком мало.

Из толпы резко выделялись два женских лица, бледных до синевы. Мать и тётка.

Оля поставила пистолет на предохранитель и отдала Славику, который первым решился подойти.

Марик обхватил Олю, вцепился в её халат, как будто пытался спрятаться за ней от толпы, уткнулся лицом ей в плечо и громко, страшно зарыдал.

— Марик, сынок! — К нему бросилась мать, за ней тётка.

Толпу прорвало, поднялся шум, гам, подоспела наконец подмога. Санитары, врачи, медсёстры пытались разогнать больных по палатам.

— Все, малыш, иди к маме. — Оля осторожно отцепила руки мальчика, подошла к Карусельщику, приложила пальцы к его шее.

Конечно, пульса не было. Судя по пятну на куртке, убийца попал в сердце.

— Ольга Юрьевна, я вызвала милицию, они будут с минуты на минуту, — послышался рядом голос Зинули, — знаете, я, кажется, видела его. Сама впустила, сама выпустила. Невысокий такой, полный блондин с бородкой. Лет тридцать ему, наверное. Даже в голову не пришло спросить, к кому он. Главное, приличный такой мужчина, вежливый. А народу вон сколько, каждого спрашивать не станешь. Миленькая моя, да вы белая вся, пойдём, пойдём, деточка.

Зинуля обняла её за плечи, отвела в кабинет, налила воды. Оля пила и слышала, как постукивают зубы о край стакана.

— Ой, да, я совсем забыла! — Зинуля всплеснула руками. — Вам звонил какой-то Соловьёв. Просил передать, чтобы вы включили свой мобильный.

 

* * *

— Что т-теперь со мной б-будет? — спросила Ика.

— Поедешь домой. Если возникнут вопросы, мы позвоним, — ответил Антон.

Они сидели в милицейской «Волге», на заднем сиденье. Начался дождь. Соловьёв все не появлялся.

Ика отвернулась и провела пальцем по запотевшему стеклу.

— Д-домой — это куда?

Антон посмотрел на неё. Она одета была слишком легко. Тонкий свитер, старые кроссовки. Джинсы тугие, видно, что в карманах ничего нет, и сумочки никакой.

— Тебе некуда ехать?

— Н-не знаю. — Она закрыла лицо руками и помотала головой.

— Подожди, я не понял, ты вообще, где живёшь? Где твои вещи, документы?

— В-все там, на П-полежаевской. К-ключи они з-забрали. Я т-туда н-ни за что н-не вернусь.

— Может, позвонить кому-нибудь?

— К-кому? М-маме с п-папой н-на тот с-свет? Т-тётке в Б-быково?

— Ну да, хотя бы ей.

— У н-неё Альцгеймер. Она с-сумасшедшая. К-конечно, я к ней п-поеду, но п-потом, с-сейчас н-не могу.

— У тебя что, никого нет, кроме этой тётки с Альцгеймером?

— Н-никого.

Из подъезда появился Соловьёв. Он вылетел пулей, подбежал к машине, прыгнул на переднее сиденье.

— Быстро, поехали. — Он назвал адрес.

— Это что, — спросил шофёр, — психбольница, что ли?

— Да. Включай мигалку и сирену. Порнографа застрелили, прямо там, в клинике, в коридоре. Киллер успел скрыться.

— М-марк! — жалобно вскрикнула Ика. Соловьёв обернулся.

— А, и ты здесь. Отлично. Опознаешь его.

— Н-нет! Я н-не могу, н-не хочу! З-застрелили! Я н-не могу б-больше! М-мама, п-папа, М-марк!

— Дмитрий Владимирович, у неё документов нет, — сказал Антон.

— Не важно, потом все оформим. Кто-то должен его опознать, кроме неё некому.

Говорить приходилось громко из-за воя сирены. Машина мчалась по встречке, следом за ней «Газик» с остальной группой.

— Тихо, тихо, ну что ты. — Антон пытался успокоить Ику, нашёл бутылку с остатками воды.

Она припала к горлышку, выпила залпом и немного пришла в себя, перестала дрожать.

Дождь лил все сильней. У входа в корпус толпились посетители. Их успели вывести на улицу, но они не уходили. Небольшая толпа состояла в основном из пожилых женщин, они возбуждённо галдели, перебивая друг друга.

— Как такое могло произойти?! Заряженный пистолет валялся в коридоре, здесь душевнобольные люди!

— Мальчик чуть не убил себя!

— Кто за это ответит?

— Счастье, что доктор Филиппова вовремя подоспела и не растерялась. Вы слышали, как она с ним говорила?

— А кого убили-то? Кого убили?

Неподалёку ждала труповозка, две милицейские машины и даже телевизионный микроавтобус с эмблемой канала.

— Ну вот, опять нас опередили, — проворчал Антон.

На площадке перед входом в отделение их встретила Оля, рядом с ней топтался парень с телевидения, Миша Осипов. У двери дежурили два милиционера.

— Ольга Юрьевна! Но меня-то вы можете пропустить! — кричал Осипов. — Только меня и оператора.

— Миша, при чём здесь я? Вас милиция не пускает.

— Ну так вы их попросите. Вон, кстати, Соловьёв собственной персоной. Попросите, он вам не откажет.

назад<<< 1 . . . 37 . . . 40 >>>далее