Я посвятил в свою тайну только одного человека - моего брата Майкрофта. Приношу тысячу извинений, дорогой Уотсон, номне было крайне важно, чтобы меня считали умершим, а вамникогда не удалось бы написать такое убедительное сообщение омоей трагической смерти, не будь вы сами уверены в том, что этоправда. За эти три года я несколько раз порывался написать вам- и всякий раз удерживался, опасаясь, как бы вашапривязанность ко мне не заставила вас совершить какую-нибудьоплошность, которая выдала бы мою тайну. Вот почему яотвернулся от вас сегодня вечером, когда вы рассыпали моикниги. Ситуация была в тот момент очень опасной, и возгласудивления или радости мог бы привлечь ко мне внимание ипривести к печальным, даже непоправимым последствиям. Чтокасается Майкрофта, я поневоле должен был открыться ему, таккак мне необходимы были деньги. В Лондоне дела шли не такхорошо, как я того ожидал. После суда над шайкой Мориартиостались на свободе два самых опасных ее члена, оба - моисмертельные враги. Поэтому два года я пропутешествовал поТибету, посетил из любопытства Лхассу и провел несколько дней удалай-ламы.
Вы, вероятно, читали о нашумевших исследованиях норвежца Сигерсона, но, разумеется, вам и в голову не приходило, что-тобыла весточка от вашего друга. Затем я объехал всю Персию,заглянул в Мекку и побывал с коротким, но интересным визитом укалифа в Хартуме... Отчет об этом визите был затем представленмною министру иностранных дел.
Вернувшись в Европу, я провел несколько месяцев во Франции, где занимался исследованиями веществ, получаемых изкаменноугольной смолы. Это происходило в одной лаборатории наюге Франции, в Монпелье. Успешно закончив опыты и узнав, чтотеперь в Лондоне остался лишь один из моих заклятых врагов, яподумывал о возвращении домой, когда известие о нашумевшемубийстве на Парк-лейн заставило меня поторопиться с отъездом.
Эта загадка заинтересовала меня не только сама по себе, но и потому, что ее раскрытие, по-видимому, могло помочь мнеосуществить кое-какие проекты, касающиеся меня лично. Итак, янемедленно приехал в Лондон, явился собственной персоной наБейкер-стрит, вызвал сильный истерический припадок у миссисХадсон и убедился в том, что Майкрофт позаботился сохранить моикомнаты и бумаги точно в том же виде, в каком они были прежде.
Таким образом, сегодня, в два часа дня, я очутился в своей старой комнате, в своем старом кресле, и единственное, чего мнеоставалось желать, это - чтобы мой старый друг Уотсон сиделрядом со мной в другом кресле, которое он так часто украшалсвоей особой.
Такова была изумительная повесть, рассказанная мне в тот апрельский вечер, повесть, которой я бы ни за что не поверил,если бы не видел своими глазами высокую, худощавую фигуру иумное, энергичное лицо человека, которого уже никогда не чаялувидеть. Каким-то образом Холмс успел узнать о смерти моейжены, но его сочувствие проявилось скорее в тоне, нежели всловах.
- Работа - лучшее противоядие от горя, дорогой Уотсон, - сказал он, - а нас с вами ждет сегодня ночью такая работа,что человек, которому удастся успешно довести ее до конца,сможет смело сказать, что он недаром прожил свою жизнь. Тщетноупрашивал я его высказаться яснее.
- Вы достаточно услышите и увидите до наступления утра, - ответил он. - А пока что у нас и без того есть о чемпоговорить -- ведь мы не виделись три года. Надеюсь, что дополовины десятого нам хватит этой темы, а потом мы отправимся впуть, навстречу одному интересному приключению в пустом доме.
И правда, все было как в доброе старое время, когда в назначенный час я очутился в кэбе рядом с Холмсом. В кармане янащупал револьвер, и сердце мое сильно забилось в ожиданиинеобычайных событий. Холмс был сдержан, угрюм и молчалив. Когдасвет уличных фонарей упал на его суровое лицо, я увидел, чтоброви его нахмурены, а тонкие губы плотно сжаты: казалось, онбыл погружен в глубокое раздумье. Я еще не знал, какого хищногозверя нам предстояло выследить в темных джунглях лондонскогопреступного мира, но все повадки этого искуснейшего охотникасказали мне, что приключение обещает быть одним из самыхопасных, а язвительная усмешка, появлявшаяся время от временина аскетически строгом лице моего спутника, не предвещаланичего доброго для той дичи, которую мы выслеживали.
Я предполагал, что мы едем на Бейкер-стрит, но Холмс приказал кучеру остановиться на углу Кавендиш-сквера. Выйдя изэкипажа, он внимательно осмотрелся по сторонам и потомоглядывался на каждом повороте, желая удостовериться, что никтоне увязался за нами следом. Мы шли какой-то странной дорогой.Холмс всегда поражал меня знанием лондонских закоулков, исейчас он уверенно шагал через лабиринт каких-то конюшен иизвозчичьих дворов, о существовании которых я даже неподозревал. Наконец мы вышли на узкую улицу с двумя рядамистарых, мрачных домов, и она вывела нас на Манчестер-стрит, азатем на Блэндфорд-стрит. Здесь Холмс быстро свернул в узкийтупичок, прошел через деревянную калитку в пустынный двор иоткрыл ключом заднюю дверь одного из домов. Мы вошли, и онтотчас же заперся изнутри.
Было совершенно темно, но я сразу понял, что дом необитаем. Голый пол скрипел и трещал под ногами, а на стене, ккоторой я нечаянно прикоснулся, висели клочья рваных обоев.Холодные тонкие пальцы Холмса сжали мою руку, и он повел меняпо длинному коридору, пока наконец перед нами не обрисовалисьеле заметные контуры полукруглого окна над дверью. Здесь Холмсвнезапно повернул вправо, и мы очутились в большой квадратнойпустой комнате, совершенно темной по углам, но слегкаосвещенной в середине уличными огнями. Впрочем, поблизости отокна фонаря не было, да и стекло было покрыто густым слоемпыли, так что мы с трудом различали друг друга. Мой спутникположил руку мне на плечо и почти коснулся губами моего уха.
- Знаете ли вы, где мы? - шепотом спросил он.
- Кажется, на Бейкер-стрит, - ответил я, глядя через мутное стекло.
- Совершенно верно, мы находимся в доме Кэмдена, как раз напротив нашей прежней квартиры.
- Но зачем мы пришли сюда?
- Затем, что отсюда открывается прекрасный вид на это живописное здание. Могу ли я попросить вас, дорогой Уотсон,подойти чуть ближе к окну? Только будьте осторожны, никто недолжен вас видеть. Ну, а теперь взгляните на окна наших прежнихкомнат, где было положено начало стольким интереснымприключениям. Сейчас увидим, совсем ли я потерял способностьудивлять вас за три года нашей разлуки.
Я шагнул вперед, посмотрел на знакомое окно, и у меня вырвался возглас изумления. Штора была опущена, комната яркоосвещена, и тень человека, сидевшего в кресле в глубине ее,отчетливо выделялась на светлом фоне окна. Посадка головы,форма широких плеч, острые черты лица - все это не оставлялоникаких сомнений. Голова была видна вполоборота и напоминала течерные силуэты, которые любили рисовать наши бабушки. Это былаточна копия Холмса. Я был так поражен, что невольно протянулруку, желая убедиться, действительно ли сам он стоит здесь,рядом со мной. Холмс трясся от беззвучного смеха.
- Ну? - спросил он.
- Это просто невероятно! - прошептал я.
- Кажется, годы не убили мою изобретательность, а привычка не засушила ее, - сказал он, и я уловил в его голосерадость и гордость художника, любующегося своим творением. - Аведь правда похож?
- Я готов был бы поклясться, что это вы.
- Честь выполнения принадлежит господину Менье из Гренобля. Он лепил эту фигуру несколько дней. Она сделана извоска. Все остальное устроил я сам, когда заходил наБейкер-стрит сегодня утром.
- Но зачем вам понадобилось все это?
- У меня были на то серьезные причины, милый Уотсон. Я хочу, чтобы некоторые люди думали, что я нахожусь там, в товремя как в действительности я нахожусь в другом месте.
- Так вы думаете, что за квартирой следят?
- Я знаю, что за ней следят.
- Кто же?
- Мои старые враги, Уотсон. Та очаровательная компания, шеф которой покоится на дне Рейхенбахского водопада. Как выпомните, они - и только они - знали, что я еще жив. Они былиуверены, что рано или поздно я вернусь в свою прежнюю квартиру.
Они не переставали следить за ней, и вот сегодня утром они увидели, что я возвратился.
- Но как вы догадались об этом?
- Выглянув из окна, я узнал их дозорного. Это довольно безобидный малый, по имени Паркер, по профессии грабитель иубийца и в то же время прекрасный музыкант. Он мало меняинтересует. Меня гораздо больше интересует другой - тотстрашный человек, который скрывается за ним, ближайший другМориарти, тот, кто швырял в меня камнями с вершины скалы, -самый хитрый и самый опасный преступник во всем Лондоне. Именноэтот человек охотится за мной сегодня ночью, Уотсон, и неподозревает, что мы охотимся за ним.
Планы моего друга постепенно прояснились для меня. Из нашего удобного убежища мы имели возможность наблюдать за теми,кто стремился наблюдать за нами, и следить за нашимипреследователями. Тонкий силуэт в окне служил приманкой, а мы- мы были охотниками. Молча стояли мы рядом в темноте, плечомк плечу, и внимательно вглядывались в фигуры прохожих,сновавших взад и вперед по улице напротив нас. Холмс не говорилмне ни слова и не шевелился, но я чувствовал, что он страшнонапряжен и что глаза его не отрываясь следят за людским потокомна тротуаре. Ночь была холодная и ненастная, резкий ветер дулвдоль длинной улицы. Народу было много, почти все прохожие шлиторопливой походкой, уткнув носы в воротники или кашне. Мнепоказалось, что одна и та же фигура несколько раз прошла взад ивперед мимо дома, и особенно подозрительны были мне двачеловека, которые, словно укрываясь от ветра, долго торчали водном подъезде невдалеке от нас. Я сделал попытку обратить наних внимание Холмса, но он ответил мне лишь еле слышнымвозгласом досады и продолжал внимательно смотреть на улицу.
Время от времени он переминался с ноги на ногу или нервно барабанил пальцами по стене. Я видел, что ему становится не посебе и что события разворачиваются не совсем так, как онпредполагал. Наконец, когда дело подошло к полуночи и улицапочти опустела, он зашагал по комнате, уже не скрывая своеговолнения. Я хотел было что-то сказать ему, как вдруг взгляд мойупал на освещенное окно, и я снова почувствовал изумление.
Схватив Холмса за руку, я показал ему на окно.
- Фигура шевельнулась! - воскликнул я.
И действительно, теперь силуэт был обращен к нам уже не в профиль, а спиной.
Как видно, годы не смягчили резкого характера Холмса, и он был все так же нетерпелив, сталкиваясь с проявлениями ума,менее тонкого, чем его собственный.
- Разумеется, она шевельнулась, - сказал он. - Неужели я такой уж безмозглый болван, Уотсон, чтобы посадить в комнатеявное чучело и надеяться с его помощью провести самых хитрыхмошенников, какие только существуют в Европе? Мы торчим в этойдыре два часа, и за это время миссис Хадсон меняла положениефигуры восемь раз, то есть каждые четверть часа. Само собой,она подходит к ней так, чтобы ее собственный силуэт не былвиден... Ага!
Внезапно он затаил дыхание и замер. В полумраке я увидел, как он стоит, вытянув шею, в позе напряженного ожидания. Улицабыла теперь совершенно пустынна. Возможно, что те двое все ещестояли, притаившись, в подъезде, но я уже не мог их видеть.Вокруг нас царили безмолвие и мрак. И во мраке отчетливовыделялся желтый экран ярко освещенного окна с контурами чернойфигуры в центре.
В полном безмолвии я слышал свистящее дыхание Холмса, выдававшее сильное, с трудом сдерживаемое волнение. Внезапно онтолкнул меня в глубь комнаты, в самый темный ее угол, и зажалмне на минуту рот рукой, требуя тем самым полного молчания. Вэту минуту я ощутил, как дрожат его пальцы. Никогда еще я невидел его в таком возбуждении, а между тем темная улицаказалась все такой же пустынной и безмолвной. И вдруг я услышал то, что уже уловил более тонкий слухмоего друга. Какой-то тихий, приглушенный звук донесся до меня,но не со стороны Бейкер-стрит, а из глубины того самого дома,где мы прятались. Вот открылась и закрылась входная дверь.Через секунду чьи-то крадущиеся шаги послышались в коридоре -шаги, которые, очевидно, стремились быть тихими, но гулкоотдавались в пустом доме. Холмс прижался к стене; я сделал тоже, крепко стиснув револьвер. Вглядываясь в темноту, я различилнеясный мужской силуэт, черный силуэт чуть темнее черногопрямоугольника открытой двери. Минуту он постоял там, затемпригнулся и, крадучись, двинулся вперед. Во всех его движенияхтаилась угроза. Эта зловещая фигура была в трех шагах от нас, ия уже напряг мускулы, готовясь встретить нападение пришельца,как вдруг до моего сознания дошло, что он и не подозревает онашем присутствии. Едва не коснувшись нас, он прошел мимо,прокрался к окну и очень осторожно, совершенно бесшумно, поднялраму почти на полфута. Когда он нагнулся до уровняобразовавшегося отверстия, свет с улицы, уже не заслоненныйгрязным стеклом, упал на его лицо. Это лицо выдавало крайнююстепень возбуждения. Глаза лихорадочно горели, черты былистрашно искажены. Незнакомец был уже немолодой человек с тонкимястребиным носом, высоким лысеющим лбом и длинными седымиусами. Цилиндр его был сдвинут на затылок, пальто распахнулосьи открывало белоснежную грудь фрачной манишки. Смуглое мрачноелицо было испещрено глубокими морщинами. В руке он держал нечтовроде трости, но, когда он положил ее на пол, она издаламеталлический лязг. Затем он вынул из кармана пальто какой-топредмет довольно больших размеров и несколько минут возился сним, пока не щелкнула какая-то пружина или задвижка.
Стоя наколенях, он нагнулся вперед и всей своей тяжестью налег накакой-то рычаг, в результате чего мы услышали длинный,скрежещущий, резкий звук. Тогда он выпрямился, и я увидел, чтов руке у него было нечто вроде ружья с каким-то странным,неуклюжим прикладом. Он открыл затвор, вложил что-то внутрь иснова защелкнул его. Потом, сев на корточки, положил конецствола на подоконник, и его длинные усы повисли над стволом, аглаза сверкнули, вглядываясь в точку прицела. Наконец онприложил ружье к плечу и с облегчением вздохнул: мишень былаперед ним - изумительная мишень, черный силуэт, четковыделявшийся на светлом фоне. На мгновение он застыл, потом егопалец нажал на собачку, и раздалось странное жужжание, а вследза ним серебристый звон разбитого стекла.
В тот же миг Холмс,как тигр, прыгнул на спину стрелка и повалил его на пол. Ночерез секунду тот вскочил на ноги и с невероятной силой схватилХолмса за горло. Тогда рукояткой моего револьвера я ударилзлодея по голове, и он снова упал. Я навалился на него, и в туже минуту Холмс дал резкий свисток. С улицы послышался топотбегущих людей, и вскоре два полисмена в форме, а с ними сыщик вштатском платье ворвались в комнату через парадную дверь.
- Это вы, Лестрейд? - спросил Холмс.
- Да, мистер Холмс. Я решил сам заняться этим делом. Рад видеть вас снова в Лондоне, сэр.
- Мне казалось, что вам не помешает наша скромная неофициальная помощь. Три нераскрытых убийства за один год -многовато, Лестрейд. Но дело о тайнее Молей вы вели не такуж... то есть я хотел сказать, что вы провели его недурно...
Все мы уже стояли на ногах. Наш пленник тяжело дышал в руках двух дюжих констеблей, крепко державших его с двухсторон. На улице начала собираться толпа зевак. Холмс подошел кокну, закрыл его и опустил штору. Лестрейд зажег двепринесенные им свечи, а полицейские открыли свои потайныефонарики. Наконец-то я мог рассмотреть нашего пленника.
У него было необычайно мужественное и в то же время отталкивающее лицо. Лоб философа и челюсть сластолюбца говорилио том, что в этом человеке была заложена способность как кдобру, так и ко злу. Но жестокие, стального оттенка глаза снависшими веками и циничным взглядом, хищный, ястребиный нос иглубокие морщины, избороздившие лоб, указывали, что самаприрода позаботилась наделить его признаками,свидетельствовавшими об опасности этого субъекта для общества.
Ни на кого из нас он не обращал ни малейшего внимания; взгляд его был прикован к лицу Холмса, на которого он глядел сизумлением и ненавистью.
- Дьявол! - шептал он. - Хитрый дьявол!
- Итак, полковник, - сказал Холмс, поправляя свой измятый воротник, - все пути ведут к свиданью, как поется встаринной песенке. Кажутся, я еще не имел удовольствия видетьвас после того, как вы удостоили меня своим благосклоннымвниманием, - помните, когда я лежал в той расселине надРейхенбахским водопадом.