 Почки Почки раскрываются, шоколадные, с зелёными хвостиками, и на каждом зелёном клювике висит большая прозрачная капля.
Возьмёшь одну почку, разотрёшь между пальцами, и потом долго всё пахнет тебе ароматной смолой берёзы, тополя или черёмухи.
Понюхаешь черёмуховую почку и сразу вспомнишь, как, бывало, забирался наверх по дереву за ягодками, блестящими, черно-лаковыми. Ел их горстями прямо с косточками, но ничего от этого, кроме хорошего, не бывало.
Вечер тёплый, и такая тишина, словно должно что-то в такой тишине случиться. И вот начинают шептаться между собой деревья: берёза белая с другой берёзой белой издали перекликаются; осинка молодая вышла на 
поляну, как зелёная свечка, и зовёт к себе такую же зелёную свечку-осинку, помахивая веточкой; черёмуха черёмухе подаёт ветку с раскрытыми почками.
Если с нами сравнить — мы звуками перекликаемся, а у них — аромат.
МОЛОДЫЕ ЛИСТИКИ
Ели цветут красными свечами и пылят жёлтой мучицей. У старого, огромного пня я сел прямо на землю; пень этот внутри — совершенно труха и, наверно, рассыпался бы вовсе, если бы твёрдая крайняя древесина не растрескалась дощечками, как в бочках, и каждая дощечка не прислонилась бы к трухе и не держала бы её. А из трухи выросла берёзка и теперь распустилась. И множество разных трав ягодных, цветущих снизу, поднималось к этому старому, огромному пню.
Пень удержал меня, я сидел рядом с берёзкой, старался услышать шелест трепещущих листиков и не мог ничего услыхать. Но ветер был довольно сильный, и по елям приходила сюда лесная музыка волнами, редкими и могучими. Вот убежит волна далёко и не придёт, а шумовая завеса упадёт, откроется на короткую минуту полная тишина, и зяблик этим воспользуется: раскатится бойко, настойчиво. Радостно слушать его — подумаешь, как жить хорошо на земле! Но мне хочется услышать, как шепчутся бледно-жёлтые ароматно-блестящие и ещё маленькие листья моей берёзы. Нет! Они такие нежные, что только трепещутся, блестят, пахнут, но не шумят.
ЧЕРЁМУХА
Сочувствуя поваленной берёзе, я отдыхал на ней и смотрел на большую черёмуху, то забывая её, то опять с изумлением к ней возвращаясь; мне казалось, будто черёмуха тут же на глазах одевалась в свои прозрачные, сделанные как будто из зелёного шума, одежды: да, среди серых, ещё не одетых деревьев и частых кустов она была зелёная, и в то же время через эту зелень я видел сзади неё частые белые берёзки. Но когда я поднялся и захотел проститься с зелёной черёмухой, мне показалось, будто сзади неё и не было видно берёзок. Что же это такое? Или это я сам выдумал, будто были берёзки, или... или черёмуха оделась в то время, как я отдыхал...
ЦВЕТУЩИЕ ТРАВЫ
Как рожь на полях, так в лугах тоже зацвели все злаки, и когда злачинку покачивало насекомое, она окутывалась пыльцой, как золотым облаком.
Все травы цветут, и даже подорожник. Какая трава подорожник, — а тоже весь в белых бусинках. Раковые шейки, медуницы, всякие колоски, пуговки, шишечки на тонких стебельках приветствуют нас.
Сколько их прошло, пока мы столько лет жили, и не узнать; кажется, всё те же шейки, колоски, старые друзья.
Здравствуйте, милые, здравствуйте!
БЕРЁЗЫ
Зимой берёзы таятся в хвойном лесу, а весной, когда листья развёртываются, кажется, будто берёзы из тёмного леса выходят на опушку.
Это бывает до тех пор, пока листва на берёзах не потемнеет и более или менее не сравняется с цветом хвойных деревьев.
И ещё бывает осенью, когда берёзки, перед тем как скрыться, прощаются с нами своим золотом.
КРАСНЫЕ ШИШКИ
В солнечное летнее утро выхожу я в лес.
— Здравствуйте, знакомые ёлочки! Как поживаете, что нового?
И они отвечают по-своему, что всё благополучно, что за это время молодые красные шишки дошли до половины настоящей величины.
И это правда, это можно проверить: старые, бурые, пустые, висят рядом с молодыми, красными, на деревьях; можно сосчитать, и выйдет как раз половина.
ТЁМНЫЙ ЛЕС
Тёмный лес хорош в яркий солнечный день, — тут и прохлада и чудеса световые: райской птицей кажутся дрозд или сойка, когда они, пролетая, пересекут солнечный луч; листья простейшей рябины в подлеске вспыхивают зелёным светом, как в сказках Шахерезады.
Чем ниже спускаешься чащей к речке, тем гуще заросли, тем больше прохлада, пока, наконец, в черноте теневой, между завитыми хмелем ольхами, не блеснёт вода бочага и не покажется на берегу его влажный песок. Надо тихо идти: можно увидеть, как горлинка тут пьёт воду. После на песке можно любоваться отпечатками её лапок и рядом — всевозможных лесных жителей: вот и лисица прошла...
Оттого лес называется тёмным, что солнце смотрит в него, как в оконце, и не всё видит. Так вот нельзя ему увидеть барсучьи норы и возле них хорошо утрамбованную песчаную площадку, где катаются молодые барсуки. Нор тут нарыто множество, и, по-видимому, всё из-за лисы, которая поселяется в барсучьих норах и вонью своей, неопрятностью выживает барсука. Но место замечательное, переменить не хочется: песчаный холм, со всех сторон овраги, и всё такой чащей заросло, что солнце смотрит и ничего видеть не может в своё небольшое окошко.
ПОЛЯНКА В ЛЕСУ
Берёзки последнее своё золото ссыпают на ели и на уснувшие муравейники. Я иду по лесной тропе, и осенний лес мне становится как море, а полянка в лесу — как остров.
На этом острове стоит тесно несколько ёлок, под ними я сел отдохнуть.
У этих ёлок, оказывается, вся жизнь наверху. Там в богатстве шишек хозяйствует белка, птицы клесты и, наверно, ещё много неизвестных мне существ. Внизу же, под елями, мрачно, черно, и только видишь, как летит шелуха: это белки и клесты шелушат еловые шишки и достают себе из них вкусные семечки. Из такого семечка и выросла когда-то и та высокая ель, под которой я сейчас сижу.
Это семечко занёс когда-то ветер, и оно упало под берёзой между её обнажёнными корнями.
Ёлочка стала расти, а берёза прикрывала её от ожогов солнца и морозов.
Теперь эта ель обогнала берёзу и стоит рядом с ней, вершинка к вершинке, со сплетёнными корнями.
Тихо я сижу под ёлкой на середине лесной поляны. Слышу, как шепчутся, падая, осенние листики.
Этот шелест падающих листьев будит спящих под деревьями зайцев, они встают и уходят куда-то из леса.
Вот один такой вышел из густых ёлок и остановился, увидев большую полянку. Слушает заяц, встал на задние лепки, огляделся: везде шелест, куда идти?
Не посмел идти прямо через поляну, а пошёл вокруг всей поляны, от берёзки к берёзке.
Кто боится чего-то в лесу, тот лучше не ходи, пока падают листы и шепчутся.
Слушает заяц, и всё ему кажется, будто кто-то шепчется сзади и крадётся.
Можно, конечно, и трусливому зайцу набраться храбрости и не оглядываться, но тогда как бы ему не попасть в настоящую беду: под шум листьев за ним лисица крадётся; не оглянется храбрый заяц на шелест, а тут тебя под шумок и схватит рыжая кумушка.
ИВАН-ДА-МАРЬЯ
Поздней осенью бывает иногда совсем как ранней весной: там белый снег, там чёрная земля. Только весной из проталин пахнет землёй, а осенью снегом. Так непременно бывает: мы привыкаем к снегу зимой, и весной нам пахнет земля, а летом принюхиваемся к земле, и поздней осенью пахнет нам снегом.
Редко, бывает, проглянет солнце на какой- нибудь час, но зато какая же это радость! Тогда большое удовольствие доставляет нам какой-нибудь десяток уже замёрзших, но уцелевших от бурь листьев на иве или очень маленький голубой цветок под ногой.
Наклоняюсь к голубому цветку и с удивлением узнаю в нём Ивана: это один Иван остался от прежнего двойного цветка, всем известного Ивана-да-Марьи.
По правде говоря, Иван не настоящий цветок. Он сложен из очень мелких кудрявых листиков, и только цвет его фиолетовый, за то его и называют цветком. Настоящий цветок, с пестиками и тычинками, только жёлтая Марья. Это от Марьи упали на эту осеннюю землю семена, чтобы в новом году опять покрыть землю Иванами и Марьями.
Дело Марьи много труднее, вот, верно, потому она и опала раньше Ивана.
Но мне нравится, что Иван перенёс морозы и даже заголубел. Провожая глазами голубой цветок поздней осени, я говорю потихоньку:
— Иван, Иван, где теперь твоя Марья?
ОСЕННИЕ ЛИСТИКИ
Перед самым восходом солнца на поляну ложится первый мороз.
Притаиться, подождать у края — что там делается на лесной поляне!
В полумраке рассвета приходят невидимые лесные существа и потом начинают по всей поляне расстилать белые холсты.
Первые же лучи солнца, являясь, убирают холсты, и остаётся на белом зелёное место. Мало-помалу белое всё растает, и только в тени деревьев и кочек долго ещё сохраняются беленькие клинышки.
На голубом небе между золотыми деревьями не поймёшь, что творится: уносит ветер листы или стайками собрались мелкие птички и несутся в тёплые далёкие края.
Ветер — заботливый хозяин. За лето везде побывает, и у него даже в самых густых местах не остаётся ни одного незнакомого листика.
А вот осень пришла — и заботливый хозяин убирает свой урожай.
Листья, падая, шепчутся, прощаясь навек. У них ведь так всегда: раз ты оторвался от родимого царства, то и прощайся, погиб.
| 
