ВАСИЛИЙ АНДРЕЕВИЧ ЖУКОВСКИЙ

КУБОК

«Кто, рыцарь ли знатный иль латник простой,
        В ту бездну прыгнет с вышины?
Бросаю мой кубок туда золотой:
        Кто сыщет во тьме глубины
Мой кубок и с ним возвратится безвредно,
Тому он и будет наградой победной».

Так царь возгласил, и с высокой скалы,
        Висевшей над бездной морской,
В пучину бездонной, зияющей мглы
        Он бросил свой кубок златой.
«Кто, смелый, на подвиг опасный решится?
Кто сыщет мой кубок и с ним возвратится?»

Но рыцарь и латник недвижно стоят;
        Молчанье — на вызов ответ;
В молчанье на грозное море глядят;
        За кубком отважного нет.
И в третий раз царь возгласил громогласно:
«Отыщется ль смелый на подвиг опасный?»

И все безответны... вдруг паж молодой
        Смиренно и дерзко вперед;
Он снял епанчу, и снял пояс он свой;
        Их молча на землю кладет...
И дамы и рыцари мыслят, безгласны:
«Ах! юноша, кто ты? Куда ты, прекрасный?»

И он подступает к наклону скалы
        И взор устремил в глубину...
Из чрева пучины бежали валы,
        Шумя и гремя, в вышину;
И волны спирались и пена кипела:
Как будто гроза, наступая, ревела.

И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
        Как влага, мешаясь с огнем,
Волна за волною; и к небу летит
        Дымящимся пена столбом;
Пучина бунтует, пучина клокочет...
Не море ль из моря извергнуться хочет?

И вдруг, успокоясь, волненье легло;
        И грозно из пены седой
Разинулось черною щелью жерло;
        И воды обратно толпой
Помчались во глубь истощенного чрева;
И глубь застонала от грома и рева.

И он, упредя разъяренный прилив,
        Спасителя-бога призвал,
И дрогнули зрители, все возопив, —
        Уж юноша в бездне пропал.
И бездна таинственно зев свой закрыла:
Его не спасет никакая уж сила.

Над бездной утихло... в ней глухо шумит...
        И каждый, очей отвести
Не смея от бездны, печально твердит:
        «Красавец отважный, прости!»
Все тише и тише на дне ее воет...
И сердце у всех ожиданием ноет.

«Хоть брось ты туда свой венец золотой,
        Сказав: кто венец возвратит,
Тот с ним и престол мой разделит со мной! —
        Меня твой престол не прельстит.
Того, что скрывает та бездна немая,
Ничья здесь душа не расскажет живая.

Немало судов, закруженных волной,
        Глотала ее глубина:
Все мелкой назад вылетали щепой
        С ее неприступного дна...»
Но слышится снова в пучине глубокой
Как будто роптанье прозы недалекой.

И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
        Как влага, мешаясь с огнем,
Волна за волною; и к небу летит
        Дымящимся пена столбом...
И брызнул поток с оглушительным ревом,
Извергнутый бездны зияющим зевом.

Вдруг... что-то сквозь пену седой глубины
        Мелькнуло живой белизной...
Мелькнула рука и плечо из волны...
        И борется, спорит с волной...
И видят — весь берег потрясся от клича —
Он левою правит, а в правой добыча.

И долго дышал он, и тяжко дышал,
        И божий приветствовал свет...
И каждый с весельем: «Он жив! — повторял. —
        Чудеснее подвига нет!
Из темного гроба, из пропасти влажной
Спас душу живую красавец отважный».

Он на берег вышел; он встречен толпой;
        К царевым ногам он упал;
И кубок у ног положил золотой;
        И дочери царь приказал:
Дать юноше кубок с струей винограда;
И в сладость была для него та награда.

«Да здравствует царь! Кто живет на земле,
        Тот жизнью земной веселись!
Но страшно в подземной таинственной мгле...
        И смертный пред богом смирись:
И мыслью своей не желай дерзновенно
Знать тайны, им мудро от нас сокровенной.

Стрелою стремглав полетел я туда...
        И вдруг мне навстречу поток;
Из трещины камня лилася вода;
        И вихорь ужасный повлек
Меня в глубину с непонятною силой...
И страшно меня там кружило и било.

Но богу молитву тогда я принес,
        И он мне спасителем был:
Торчащий из мглы я увидел утес
        И крепко его обхватил;
Висел там и кубок на ветви коралла:
В бездонное влага его не умчала.

И смутно все было внизу подо мной
        В пурпуровом сумраке там;
Все спало для слуха в той бездне глухой;
        Но виделось страшно очам,
Как двигались в ней безобразные груды,
Морской глубины несказанные чуды.

Я видел, как в черной пучине кипят,
        В громадный свиваяся клуб,
И млат водяной, и уродливый скат,
        И ужас морей однозуб;
И смертью грозил мне, зубами сверкая,
Мокой ненасытный, гиена морская.

И был я один с неизбежной судьбой,
        От взора людей далеко;
Один меж чудовищ с любящей душой,
        Во чреве земли, глубоко
Под звуком живым человечьего слова,
Меж страшных жильцов подземелья немова.

И я содрогался... вдруг слышу: ползет
        Стоногое грозно из мглы,
И хочет схватить, и разинулся рот...
        Я в ужасе прочь от скалы!..
То было спасеньем: я схвачен приливом
И выброшен вверх водомета порывом».

Чудесен рассказ показался царю:
        «Мой кубок возьми золотой;
Но с ним я и перстень тебе подарю,
        В котором алмаз дорогой,
Когда ты на подвиг отважишься снова
И тайны все дна перескажешь морскова»,

То слыша, царевна с волненьем в груди,
        Краснея, царю говорит:
«Довольно, родитель, его пощади!
        Подобное кто совершит?
И если уж должно быть опыту снова,
То рыцаря вышли, не пажа младова».

Но царь, не внимая, свой кубок златой
        В пучину швырнул с высоты:
«И будешь здесь рыцарь любимейший мой,
        Когда с ним воротишься, ты;
И дочь моя, ныне твоя предо мною
Заступница, будет твоею женою».

В нем жизнью небесной душа зажжена;
        Отважность сверкнула в очах;
Он видит: краснеет, бледнеет она;
        Он видит: в ней жалость и страх...
Тогда, неописанной радостью полный,
На жизнь и погибель он кинулся в волны...

Утихнула бездна... и снова шумит...
        И пеною снова полна...
И с трепетом в бездну царевна глядит...
        И бьет за волною волна...
Приходит, уходит волна быстротечно:
А юноши нет и не будет уж вечно.