МИХАИЛ МИХАЙЛОВИЧ  ЗОЩЕНКО

ДВАДЦАТЬ  ЛЕТ  СПУСТЯ

Прежде чем рассказать вам эту забавную историю, придётся нам с вами перенестись сначала чуть ли не в прошлое столетие.

Вот какое событие произошло в городе Виннице в 1913 году.

Город Винница — небольшой цветущий городок. Там, говорят, много садов. Прелестные маленькие домики. И славная быстротечная речка.

Этот городок ещё тем отличается от других, что он расположен недалеко от знаменитой станции Жмеринка, где, как известно, скрещиваются многие пути и происходят пересадки.

И вот в этом небольшом славном городке жил двадцать три года назад сын одного довольно богатого коммерсанта.

Он там в своё время окончил реальное училище. И был потом инженером. Но после смерти своего папы он не пожелал пойти по научной или там технической линии, а стал продолжать дело своего родителя, который являлся поставщиком многих винных фирм.

И вот у сына этого коммерсанта дела тоже пошли весьма недурно. Настроение у него было прекрасное. Вскоре он там построил красивый двухэтажный дом в английском вкусе. И через некоторое время женился.

Он там женился на одной местной девушке, недавно окончившей среднее образование.

Это была некая девушка Муза — смуглая красавица с круглыми щёчками и с блестящими, как звёздочки, глазами.

Кажется, как будто мама у неё была румынка. И может быть, поэтому она отличалась такой южной красотой.

Ах, он исключительно её полюбил. Он обставил её комнату стильной мебелью. Затянул стены шёлковой материей. Вместо дверей навесил турецкие бусы. Подарил ей двух маленьких попугаев. Привёз ей откуда-то всяких тканей, ковров и ковриков. И теперь её жилище было похоже на шатёр в восточном вкусе.

И молодая женщина была довольна, но не совсем. Она не слишком любила своего мужа. И может быть, отчасти пошла за него замуж по расчёту. Она мечтала встретить какого-нибудь стройного и гибкого мужчину, а муж был немного толстоватый и слегка, как бы сказать, косопузый. И вдобавок ноги у него не были пропорциональны всему остальному. И, уже во всяком случае, со своей наружностью муж не являлся героем её романа.

Он понимал это, как говорится, соотношение сил. Баловал её. Носил на руках. И не очень-то любил уезжать в свои деловые командировки, боясь подолгу оставлять молодую женщину без внимания и надзора.

Он хотел, чтобы она всё время занималась материнством и чтобы она кормила его детей. Он этим хотел сохранить её для себя.

Но она, родив ему девочку, не могла почему-то продолжать в том же духе. И муж благодаря этому ещё более страшился, что она влюбится в кого-нибудь во время его отъезда.

А она, конечно, оставаясь одна, скучала, и в её южном сердце зарождалось желание кого-нибудь полюбить и кому-нибудь составить небывалое счастье.

И вот однажды она встретила одного своего знакомого. Она давно его знала. Они были знакомы, когда он ещё был реалистом и на спине носил школьный ранец.

Но сейчас он был студент и кончал институт. И он на каникулы прибыл к своей матери в город Винницу.

Теперь это не был маленький и прыщеватый мальчишка. Теперь это был красивый студентик, сильный и стройный,— Саша Ф.

Он не без шика одевался, носил накладные орлы на пуговицах и брюки со штрипками. И ходил со стеком, весёлый и остроумный, способный поразить своей внешностью не только простенькую девушку из провинции.

Он встретился с ней на одной вечеринке, и у них почти сразу возникло чувство.

Он стал назначать ей свидания, писал ей пылкие записочки, стоял часами под её окнами.

И вот они стали встречаться. И муж вскоре констатировал, что то, чего он боялся,— случилось.

Муж не велел принимать Сашу Ф. Он отказал ему от дома и даже пригрозил его убить, если тот не перестанет смущать покой его юной жены.

Но угрозы не устрашили смелого юношу. Он по-прежнему украдкой встречался с молодой женщиной. Он вскружил ей голову, и она, имевшая пятилетнюю дочку, впервые поняла, что такое любовь.

Она просто потеряла рассудок, и день, проведённый без него, считала потерянным.

Она стала бесстрашно приходить к нему и оставалась у него часами, мечтая с ним о новой жизни.

Но он был беден и не закончил ещё учёбы. Он приводил ей резонные доводы о невозможности значительных перемен.

В довершение всего его мать, пожилая согбенная дама, позабывшая, что такое юность, весьма неблагосклонно отнеслась к её посещениям. И не скрывала своей досады, когда влюблённая женщина приходила к её сыну. Более того — она запретила сыну принимать её у себя.

Она боялась, что эта любовь кончится драмой или трагедией.

Препятствия не прекратили их пылкую любовь.

Муза предложила ему бывать у неё в доме, говоря, что муж постоянно находится в разъездах.

Он не считал это удобным и долгое время отказывался, но однажды всё же пришёл к ней, волнуясь за своё безрассудство.

Она успокоила его, сказав, что её муж в Харькове.

Он пришёл к ней, как они условились, утром. И, ах, это утро осталось у него в памяти на всю жизнь.

Это было летнее утро. Окно было раскрыто. Сад благоухал цветами. Солнце сверкало в зеркалах и в хрустальных безделушках, украшавших её комнату.

Муза приняла его в каком-то небесном шёлковом платье, юная и прелестная,— смуглая красавица, полюбившая его без памяти.

Он прямо с ума сошёл от счастья, когда заключил её в свои объятия.

И она как сумасшедшая обняла его. И они пять часов подряд целовались. И даже она чуть не потеряла сознание, так это было для неё ново и удивительно.

Уже её мать, старая румынка, дважды поднималась наверх и, тихонько постучав в стенку, упрашивала их разойтись, но они не имели сил расстаться.

Наконец они стали прощаться.

Дружески обнявшись, они ходили по комнате, говоря о своём светлом будущем.

Она вдруг шутя спросила его, что бы он стал делать, если б сейчас приехал её муж.

Он, смеясь, показал на свой расстёгнутый ворот, на галстук и воротничок, брошенные на стуле. Он сказал, что он не трус, но он, конечно, не хотел бы её компрометировать. И, поглядев в окно, выходящее в сад, сказал, что он отличный гимнаст и ему не составило бы труда спуститься в сад по этим деревьям.

Она похвалила его за благоразумие, хотя видно было, что ей хотелось бы услышать иное, более героическое, более смелое и мужественное.

Так, гуляя по комнате, он вдруг увидел распечатанную телеграмму, лежащую на столике. Телеграмма была от мужа — он извещал её, что приедет в среду и посылал ей тысячу нежных поцелуев и свою страстную, до гроба любовь.

— Как он вас любит,— ревнуя, сказал Саша, с досадой бросая телеграмму. Но тотчас её поднял и, вновь прочитав, не без тревоги сказал:

— Но ведь сегодня среда. Значит, он приедет сегодня.

Муза подтвердила это. Она сказала, что харьковский поезд приходит вечером, так что не следует беспокоиться.

Он назвал её безрассудной. Он сказал, что муж каждую минуту может приехать на машине или же каким-нибудь иным поездом.

И он стал с ней прощаться. Но снова им было жаль расстаться. И они снова, к ужасу старой румынки, принялись за свои поцелуи.

Вдруг они услышали внизу звонок и шум. И звонкий голосок её пятилетней дочки пронзительно закричал: «Папа приехал».

Муза страшно побледнела. Она, заламывая руки, сказала:

— Боже мой. Это приехал Илья... Он убьёт тебя...

Саша Ф., поцеловав её трепетную руку, в одну секунду вскочил на подоконник и, притянув к окну ветку дерева, ловко, как обезьяна, повис на ней.

Муза ахнула, всплеснув руками.

Студент гибким движением молодого тела подался вперёд и, хватаясь руками за ветки, благополучно спустился в сад.

Внизу он помахал рукой молодой женщине, неподвижно стоявшей у окна, и скрылся в зарослях малины.

Пробравшись сквозь малину к забору, он стал приводить себя в порядок и вдруг с ужасом увидел, что воротничок, галстук, фуражка и стек остались наверху, в её комнате.

Лоб его покрылся холодным потом, когда он подумал, что муж сейчас увидит эти вещи, небрежно брошенные на стул.

Страшно мучаясь и досадуя на свою неосторожность, он снова через малину пробрался к дому. Он хотел ей крикнуть, предупредить, чтобы она спрятала всё это или, если можно, бросила бы ему вниз, но тут, всматриваясь в её окно, он с ужасом увидел, что в комнате уже были люди — её мать, нянька с дочкой, муж и ещё кто-то.

Саша снова бросился назад и, страшась услышать сейчас крики драмы, перескочил через забор и направился к своему дому.

И, дойдя до своей улицы, он захотел было вернуться туда, где сейчас, вероятно, разыгрывается трагедия, но у него не хватило духу сделать это.

Ему показалось, что его возвращение было бы смешным и глупым.

И он стал успокаивать себя, говоря себе, что Муза, вероятно, в последний момент успела сунуть в шкаф его оставленные вещи.

Он пришёл домой бледный и растерянный, и его старая мамаша стала выпытывать, что с ним. Но он, не желая посвящать её в свои тайны, сказал, что его срочно вызывают в институт. И вот почему он так огорчён, взволнован и потрясён.

Это случайное вранье определило его шаги. Саша сложил вдруг чемодан и, попрощавшись с матерью, в тот же день уехал в Москву.

Ему оставалось жить в Виннице всего две недели. Ну что ж, он несколько раньше вернётся в столицу и несколько раньше приступит к занятиям. Нет, он не трус, но фигурировать в качестве застигнутого любовника ему не хотелось бы.

Конечно, он страшился за судьбу молодой женщины, но тут же утешал себя тем, что любовь мужа столь велика и грандиозна, что ей всё простится и всё забудется.

Перед отъездом он написал ей нежное и милое письмецо и вложил его в конверт вместе с засушенной настурцией. Но не отправил его, боясь, что письмо попадёт в руки разгневанного мужа.

Однако, приехав в Москву, Саша очень там страдал и волновался и вскоре послал одному своему другу письмо в Винницу. Он попросил приятеля разузнать, что с Музой, и передать ей пламенный привет, его адрес и нежную просьбу написать ему хотя бы несколько слов.

Но друг почему-то не ответил. И от Музы не было никаких сообщений.

Потом он случайно узнал от одного приехавшего из Винницы, что в доме Музы как будто всё благополучно, развода нет и муж, по-видимому, по-прежнему безмерно любит её и обожает.

Это сообщение успокоило Сашу. Но вместе с тем он снова ощутил пылкую любовь к молодой оставленной даме. Он поставил её карточку на видное место и подолгу любовался милыми чертами своей смуглой, черноокой красавицы.

Между тем начались занятия. Последний год в институте — это было нешуточное дело. И Саша с головой ушёл в свою учебу.

Он хотел было на рождественские каникулы приехать в Винницу, но случайно сошёлся с одной курсисткой, и эта связь задержала его в Москве.

Весною он заболел, переутомлённый экзаменами, и его отправили на кумыс. А летом мамаша его приехала в Москву на операцию и тут, как говорится, под ножом хирурга скончалась.

Саша осенью хотел побывать в Виннице, но тут началась германская война и молодого инженера взяли в армию, в сапёрные войска.

Я не сумею вам сказать, как это случилось, но Саша Ф., страдая и любя, не мог в ближайшие годы встретиться со своей красавицей Музой.

Только в начале революции он наконец приехал в Винницу.

Со страшным волнением он вернулся в свой родной городок. И в тот же день он с отчаянием в сердце узнал, что Муза с ребёнком и мужем только что недавно уехали в Киев, бросив свой дом и свои дела на произвол судьбы.

Это было понятно — революция, вероятно, не пощадила бы разбогатевшего дельца. И вот он поспешил уйти от народного гнева.

Тотчас вслед за ними Саша отправился в Киев, но там узнал, что они выехали как будто в Одессу, но, может быть, и в Ростов.

Саша хотел было поехать в Одессу, но узнал, что пути к Одессе отрезаны фронтом гражданской войны.

Тут молодой человек понял, что он потерял их след. И может быть, никогда больше её не увидит. И он так заплакал, как будто ему было шесть лет. И, бессчётно раз целуя её карточку, он дал себе слово до конца своих дней любить свою милую Музу.

Он вернулся в Москву. И стал там жить.

И вот давно уже отгремели выстрелы гражданской войны, новая жизнь победно шествовала по городам и сёлам.

Саша Ф. был инженером. И он служил в Москве. Он давно женился, и у него теперь было двое славных детишек, и он в скором времени ожидал ещё третьего младенца. Но в сердечных делах он остался верен своему чувству.

Её карточка, как святыня, стояла на его письменном столе, и он, вспоминая дни своей юности, подолгу любовался милым обликом и, печально вздыхая, восклицал: «Ах, счастье с этой женщиной мне было так возможно».

Всю силу своего чувства он перенёс в свою работу. Он стал весьма крупным, выдающимся инженером. И год назад он получил в приказе благодарность за полезную деятельность.

В прошлом году, летом, он немного заболел и решил полечиться. Его сорокалетнее сердце стало пошаливать,— начались разные боли, спазмы и так далее.

Его премировали двухмесячной путёвкой в Кисловодск, и в августе он уехал туда с намерением заняться лечебными процедурами.

Кисловодск в этом смысле чудный курорт. Там нарзан делает чудеса — обновляет кровь и восстанавливает слабые нервы.

Два месяца подряд Саша принимал нарзанные ванны и ходил в горы, укрепляя этим своё уставшее сердце.

Он великолепно поправился и чувствовал себя молодым, способным на безрассудства. Но он там никого не встретил, кем бы мог увлечься. И теперь не без охоты покидал курорт.

В день отъезда он пошёл в парк попрощаться с любимыми местами. Он пришёл в нарзанную галерею. Ему там подали стакан нарзана. И он стал с чувством его пить, поглядывая на гуляющую публику.

Вдруг рука у него дрогнула. Пальцы невольно разжались, и стакан с треском разбился, упав на каменный пол.

Перед ним в двух шагах стояла Муза Н. со своим мужем.

Она стояла около источника и тоже пила нарзан.

Сердце замерло у Саши, когда он ещё раз взглянул на неё. Она была, пожалуй, по-прежнему красива и эффектна, но она очень пополнела.

Ах, где же эта тоненькая, смуглая красавица! Слишком полный её стан, двойной подборок и более крупные формы придавали теперь Музе солидный, стареющий и немного обрюзгший вид. И только милые её глаза, блестящие и яркие, как звёздочки, сияли по-прежнему, так же, пожалуй, молодо и оригинально.

Она взглянула на человека, уронившего стакан. И у неё в то же мгновение замерло сердце. И бывает же такое совпадение чувств — рука у неё тоже дрогнула, пальцы разжались, и стакан, упав на каменный пол, вдребезги разбился.

Рядом стоявший муж, стареющий и весьма полный, кособокий человек, с инженерским значком на лацкане пиджака, с недоумением посмотрел, что случилось.

И вдруг, всплеснув руками, он воскликнул:

— Боже мой, Муза! Да ведь это Александр Семёнович — наш дорогой друг из Винницы.

Саша Ф., подошёл к ним, и они стали пожимать друг другу руки, расспрашивая, волнуясь и смеясь от нахлынувших воспоминаний двадцатилетней давности.

— Александр Семёнович,— сказал муж,— куда же вы, голубчик, тогда бесследно исчезли?.. Ну, правда, я вас немного ревновал, но мы с Музой очень огорчались вашему отъезду...

Муза, улыбаясь сказала:

— В самом деле, Саша, куда же вы тогда делись?

Александр Семёнович стоял растерянный, не зная, что сказать и что подумать.

Муж продолжал, улыбаясь:

— Да, я помню, много вы хлопот доставили нам своим отъездом. Помню, Муза три месяца меня пилила, зачем я так резко отказал вам от дома... Поверите ли, дело прошлое, но Муза плакала, и мы с ней заходили к вашей маме — расспрашивали её о вас... Что с вами тогда стряслось?

Муза, улыбаясь, сказала:

— Это было, правда, нехорошо, Саша, что вы не попрощавшись уехали... Хоть бы написали письмо.

Саша растерянно бормотал:

— Боже мой... Как же так... Я писал... я не знаю... я думал, что...

Муж, громко смеясь, сказал:

— Да, чёрт возьми, я ревновал вас. Но теперь, Александр Семёнович, я бы вам и сам сказал: поухаживайте, милый друг, за моей жёнкой.

Они втроём стали смеяться, иронизируя над своей полнотой, седеющими волосами и поблекшими чувствами.

Вдруг муж сказал:

— Друзья, постойте минутку — пришли центральные газеты, и я боюсь прозевать...

Они остались вдвоём.

Она сказала, улыбнувшись:

— Да, Саша, это было нехорошо с вашей стороны...

Саша, волнуясь и не понимая, сказал:

— Но ведь я думал, что муж всё узнал... Я не хотел вам доставлять лишних страданий... Поверьте, я вас так любил...

Она вдруг сердечно и от души рассмеялась. Она так засмеялась, что он не знал, что подумать.

— Что вы смеётесь? — грубо спросил он.

Она сквозь смех еле могла сказать:

— Слушайте... Ведь тогда... помните... ну, в тот день, когда вы были у меня... Ведь это был не муж...

— Как не муж? — спросил Саша, ужасаясь.

— Ну да,— сказала она, смеясь,— это была телеграмма. Муж прислал мне телеграмму, что он задержался.

— Но ваша дочка...

— Девочка ошиблась... Она на каждый звонок кричала: папа приехал... Я как сумасшедшая кричала вам из окна, чтоб вы вернулись... Но вы... соскочили со своего дерева... и сразу исчезли...

Она, сдерживаясь и кусая губы, смеялась. Её подбородок дрожал и плечи тряслись от хохота.

— Но как же так? — бормотал он. — Я думал... фуражка, воротничок, которые я оставил...

Она, было перестав смеяться, снова захохотала так, что он подумал, что с ней истерика. Она сквозь смех еле могла сказать:

— Как же вы, Саша, уехали в Москву-то... без фуражки? Вы хоть бы зашли за фуражкой...

Он, сам не зная, что говорит, сказал:

— А куда же вы дели мой воротничок и фуражку?

— Ну, не помню, голубчик,— сказала она,— кажется, спрятала и сохранила на память.

Он хотел выдавить на своём лице улыбку, но не мог и стоял смертельно бледный, дрожа от волнения.

Она вдруг, увидев его в таком состоянии, перестала смеяться. Она сказала:

— Простите, Саша, что я так смеюсь... Я вас очень любила...

Он взял её руку и стал целовать, бормоча:

— Боже мой... Ну как же так? Какая комедия жизни... Я вас тоже любил. И так ждал...

Тень прошла по её лицу, и губы её дрогнули, но она, отдёрнув руку, сказала:

— Муж идёт, после поговорим...

Муж подошёл к ним, на ходу разворачивая газету.

Саша, взглянув на часы, пробормотал:

— Ого, уже три. Ведь через сорок минут отходит мой поезд...

Они стали жалеть, что он уезжает. Они хотели, чтоб он зашёл к ним — сыграть в преферанс. Как, право, жаль, что они встретились только сегодня.

Саша поспешно стал прощаться с ними и, бледный и растерянный, пошёл в свой санаторий.

Через полчаса он, по-прежнему взволнованный и потрясённый, сидел в вагоне.

И когда поезд тронулся, Саша распаковал чемодан, нашёл карточку Музы. Он долго всматривался в дорогие черты и бормотал:

— Ну как же так?.. Ну как же это могло случиться?..

Вдруг снова он ощутил в своём сердце любовь, но не к этой прежней, тоненькой красавице, а к той женщине, которую он сейчас оставил в нарзанной галерее.

Её смех смутил его. А то он сказал бы ей больше о своём чувстве, о том, что все эти годы он помнил и любил её.

Он вдруг подумал, что он сейчас может сойти на станции и вернуться в Кисловодск.

В это время поезд остановился в Ессентуках. Саша стал судорожно упаковывать свои вещи, чтоб сойти тут. Но поезд вскоре тронулся, и Саша остался. Он подошёл к открытому окну, бормоча:

— Как глупо всё, как всё глупо...

Потом вдруг сердце у него упало, когда он подумал, что ведь он даже и не знает, где и в каком городе они живут. В своём волнении, в своём поспешном прощании, он даже не спросил её об этом.

И тут он снова, как и когда-то в Киеве, понял, что он потерял её. И теперь уж, наверно, навсегда.

Слёзы показались на его глазах. Он снова метнулся к своим чемоданам, чтобы выйти в Пятигорске. И, подойдя к окну, сказал:

— Как глупо всё... Какая комедия жизни... Вот она, старость и увядание...

В Минеральных Водах он опять хотел было вернуться в Кисловодск, но носильщик, схватив его вещи, сказал:

— Поспешайте, гражданин. Московский поезд сейчас отходит.

И он покорно последовал за носильщиком.

Но в поезде он успокоился, сказав себе, что он напечатает объявление в центральной газете с просьбой к Музе отозваться и написать ему.

Эту историю Александр Семёнович Ф. рассказал мне в сентябре тридцать шестого года. Сейчас начало нового года, но этого объявления я в газетах так и не видел.

1937