МИХАИЛ МИХАЙЛОВИЧ  ЗОЩЕНКО

НЕИЗВЕСТНЫЙ  ДРУГ

Жил такой человек, Пётр Петрович, с супругой своей, Катериной Васильевной. Жил он на Малой Охте. И жил хорошо. Богато. Хозяйство, и гардероб, и сундуки, полные добра... Было у него даже два самовара. А утюгов и не счесть — штук пятнадцать.

Но при всём таком богатстве жил человек скучновато. Сидел на своём добре, смотрел на свою супругу и никуда не показывался. Боялся из дома выходить, в смысле кражи. Даже в кинематограф не ходил. А то, думает, в его отсутствие разворуют вещички.

Ну а однажды получил Пётр Петрович письмо по почте. Письмо секретное. Без подписи. Пишет кто-то:

«Эх, ты, пишет, старый хрен, стёпа — валеный сапог. Живёшь ты с молодой супругой и не видишь, чего вокруг делается. Жена-то твоя, дурень старый, крутит с одним обывателем. Как я есть твой неизвестный друг и всё такое, то сообщаю: ежели ты, старый хрен, придёшь в Сад трудящихся в семь часов вечера в субботу, двадцать девятого июля, то глазами удостоверишься, какая есть твоя супруга гулящая бабочка. Протри глаза, старый хрен.

С глубоким почтением

Неизвестный друг».

Прочёл это письмо Пётр Петрович и обомлел. Стал вспоминать, как и что. И вспомнил: получила Катерина Васильевна два письма, а от кого — не сказала. И вообще вела себя подозрительно: к мамаше зачастила и денег требовала на мелкие расходы.

«Ну клюква! — подумал Пётр Петрович.— Пригрел я змею... Но ничего, не позволю над собой насмехаться. Выслежу, морду набью — и разговор весь».

В субботу, двадцать девятого июля, Пётр Петрович сказался больным. Лёг на диван и следит за супругой. А та — ничего, хозяйством занимается. Но к вечеру говорит:

— Мне, говорит, Пётр Петрович, нужно к мамаше сходить. У меня, говорит, мамаша опасно захворала.

И сама нос пудрой, шляпку на затылок и пошла.

Пётр Петрович поскорей оделся, взял в левую руку палку, надел калоши — и следом за женой.

Пришёл в Сад трудящихся, воротничок поднял, чтоб не узнали, и ходит по дорожкам. Вдруг видит — у фонтана супруга сидит и в даль всматривается. Подошёл.

— А, говорит, здравствуйте. Любовника ожидаете? Так-с, вам, говорит, Катерина Васильевна, морду набить мало...

Та в слёзы.

— Ах, говорит, Пётр Петрович, Пётр Петрович! Не подумайте худого... Не хотела я вам говорить, но приходится...

И с этими словами вынимает она из рукава письмо. А в письме, в печальных тонах, написано о том, что она, Катерина Васильевна, одна может спасти человека, который погибает и находится в жизни на краю пропасти. И этот человек умоляет прийти Катерину Васильевну в Сад трудящихся в субботу, двадцать девятого июля.

— Странно, говорит. Кто же пишет?

— Я не знаю,— отвечает Катерина Васильевна.— Я пожалела и пришла. А какой это человек — я не знаю.

— Так-с,— говорит Пётр Петрович,— пришла. А ежели пришла, так и сиди и не двигайся. Я, говорит, за фонтан спрячусь. Посмотрю, что за фигура. Я, говорит, намну ему бока.

Спрятался Пётр Петрович за фонтан и сидит. А супруга напротив — бледная и еле дышит. Час проходит — никого. Ещё час — опять никого. Вылезает тогда Пётр Петрович из-за фонтана.

— Ну, говорит, не хнычьте, Катерина Васильевна. Тут, безусловно, кто-нибудь подшутил над нами. Идёмте домой, что ли... Нагулялись... Не ваш ли братец-подлец подшутил?

Покачала головой Катерина Васильевна.

— Нет, говорит, тут что-нибудь серьёзное. Может, неизвестный человек испугался вас и не подошёл.

Плюнул Пётр Петрович, взял жену под руку и пошёл. И вот приезжают супруги домой. А дома — разгром. Сундуки и комоды разворочены, утюги раскиданы, самоваров нет — грабёж. А на стене булавкой пришпилена записка:

«Вас, чертей собачьих, иначе никаким каком из дома не вытащишь. Сидят, как сычи... А костюмчики твои, старый хрен, не по росту мне. Рост у тебя, старый хрен, паршивый и низенький. Это довольно подло с твоей стороны. А супруге твоей — наше нижайшее с кисточкой и с огурцом пятнадцать».

Прочли супруги записку, охнули, сели на пол и ревут, как маленькие.

1923