МИХАИЛ МИХАЙЛОВИЧ  ЗОЩЕНКО

РАБОЧИЙ  КОСТЮМ

Вот, граждане, до чего дожили! Рабочий человек и в ресторан не пойди — не впущают. На рабочий костюм косятся. Грязный, дескать, очень для обстановки.

На этом самом Василий Степаныч Конопатов пострадал. Собственной персоной. Выперли, братцы, его из ресторана. Вот до чего дожили.

Главное, Василий Степаныч, как только в дверь вошёл, так сразу почувствовал, будто что-то не то, будто швейцар как-то косо поглядел на его костюмчик. А костюмчик известно какой — рабочий, дрянь костюмчик, вроде прозодежды. Да не в этом сила. Уж очень Василию Степанычу до слёз обидным показалось отношение.

Он говорит швейцару:

— Что,— говорит,— косишься? Костюмчик не по вкусу? К манишечкам небось привыкши?

А швейцар Василия Степаныча цоп за локоть и не пущает.

Василий Степаныч в сторону.

— Ах, так! — кричит. — Рабочего человека в ресторан не пущать? Костюм неинтересный?

Тут публика, конечно, собралась. Смотрит. Василий Степаныч кричит:

— Да,— говорит,— действительно, граждане, манишечки у меня нету, и галстуки,— говорит,— не болтаются... И, может быть,— говорит,— я шею три месяца не мыл. Но,— говорит,— я, может, на производстве прею и потею. И, может, некогда мне костюмчики взад и вперёд переодевать.

Тут пищевики наседать стали на Василия Степаныча. Под руки выводят. Швейцар, собака, прямо коленкой поднажимает, чтобы в дверях без задержки было.

Василий Степаныч Конопатов прямо в бешенство пришёл. Прямо рыдает человек.

— Товарищи,— говорит,— молочные братья! Да что же это происходит в рабоче-крестьянском строительстве? Без манишечки,— говорит,— человеку пожрать не позволяют.

Тут поднялась катавасия. Потому народ видит — идеология нарушена. Стали пищевиков оттеснять в сторону. Кто бутылкой машет, кто стулом...

Хозяин кричит в три горла — дескать, теперь ведь заведение закрыть могут за допущение разврата.

Тут кто-то с оркестра за милицией сбегал.

Является милиция. Берёт родного голубчика, Василия Степаныча Конопатова, и сажает его на извозчика.

Василий Степаныч и тут не утих.

— Братцы,— кричит,— да что ж это? Уж,— говорит,— раз милиция держит руку хозяйчика и за костюм человека выпирает, то,— говорит,— лучше мне к буржуям в Америку плыть, чем,— говорит,— такое действие выносить.

И привезли Васю Конопатова в милицию, и сунули в каталажку.

Всю ночь родной голубчик, Вася Конопатов, глаз не смыкал. Под утро только всхрапнул часочек. А утром его будят и ведут к начальнику.

Начальник говорит:

— Идите,— говорит,— товарищ, домой и остерегайтесь подобные факты делать.

Вася говорит:

— Личность оскорбили, а теперь — идите... Рабочий,— говорит,— костюмчик не по вкусу? Я,— говорит,— может, сейчас сяду и поеду в Малый Совнарком жаловаться на ваши действия.

Начальник милиции говорит:

— Брось, товарищ, трепаться. Пьяных,— говорит,— у нас правило — в ресторан не допущать. А ты,— говорит,— даже на лестнице наблевал.

— Как это? — спрашивает Конопатов. — Значит, меня не за костюм выперли?

Тут будто что осенило Василия Степаныча.

— А я,— говорит,— думал, что за костюмчик. А раз,— говорит,— по пьяной лавочке, то это я действительно понимаю. Сочувствую этому. Не спорю.

Пожал Вася Конопатов ручку начальнику, извинился за причинённое беспокойство и отбыл.

1926