МИХАИЛ МИХАЙЛОВИЧ  ЗОЩЕНКО

ТЁТКА  МАРЬЯ  РАССКАЗАЛА

Пошла я, между прочим, в погреб. Взяла, конечно, горшок с молоком в левую руку и иду себе.

Иду себе и думаю:

«Паутина, думаю, в угле завелась. Сместь надо».

Повела я поверху головой, вдруг хрясь затылком об косяк. А косяк низкий.

А горшок хрясь из рук. И текёть молоко.

А в глазах у меня мурашки и букашки, и хрясь я тоже об пол. И лежу, что маленькая.

После пришла в себя.

«Так, думаю, мать честная, пресвятая. Едва я, думаю, от удара не кончилась».

Пришла я домой, голову косынкой обернула и пилюлю внутрь приняла. Пилюли у меня такие были... И живу дальше.

И начало, милые, с тех пор у меня дрожать чтой-то в голове. И дрожит, и болит, и на рвоту зовёт.

Сегодня, например, голова болит, завтра я блюю. Завтра блюю, послезавтра обратно голова болит. И так она, сукин сын, болит, что охать хочется и на стенку лезть.

Ладно. Болит она, сукин сын, месяц. И два болит. И три болит. После Авдотья Петровна ко мне заявляется и пьёт кофей.

Сём-пересём. Как, и чего, и почему. А я и говорю ей:

— Голова-то, говорю, Авдотья Петровна, не отвинчивается — в карман не спрячешь. А если, говорю, её мазать, то опять-таки чем её мазать? Если куриным помётом, то, может, чего примешивать надо — неизвестно.

А Авдотья Петровна выкушала два стакана кофея, кроме съеденных булок, и отвечает:

— Куриный, говорит, помёт или, например, помёт козий — неизвестно. Удар, говорит, обрушился по затылку. Затылок же дело тёмное, невыясненное. Но, говорит, делу может помочь единственное одно лицо. А это лицо — ужасно святой жизни старец Анисим. Заявись между тем к нему и объяснись... А живёт он на Охте. У Гусева.

Выпила Авдотья Петровна ещё разгонный стакашек, губы утёрла и покатилась.

А я, конечно, взяла, завернула сухих продуктов в кулёк и пошла на другой день к старцу Анисиму. А голова болит, болит. И блевать тянет. Пришла.

Комната такая с окном. Дверь деревянная. И народ толкётся. И вдруг дверь отворяется и входит старец святой Анисим.

Рубашка на нём сатиновая, зубы редкие и в руках жезло.

Подала я ему с поклоном сухими продуктами и говорю как и чего. А он вроде не слушает и говорит загадками:

— На Бога надейся, сама не плошай... Не было ни гроша, вдруг пуговица...

А кулёк между тем взял и подаёт своей сиделке.

— Анисим, говорю, не замай. Либо, говорю, кулёк назад отдай, либо объясни ровней как и чего.

А он скучным взором посмотрел и отвечает:

— Все, говорит, мы у Бога на примете... Чем ушиблась, тем и лечись.

«Ах ты, думаю, клюква! Чего ж это он говорит такое?»

Но спорить больше не стала и пошла себе. Дома думала, и плакала, и не решалась загадку разгадать. А после, конечно, решилась и стукнулась. Стукнулась затылком о косяк и с катушек долой свалилась. И «мя» сказать не могу.

А после свезли меня в больницу. И что ж вы думаете, милые мои? Поправилась. Слов нет: башка по временам болит и гудит, но рвоту как рукой сняло...

1924