МИХАИЛ МИХАЙЛОВИЧ  ЗОЩЕНКО

ТВЁРДАЯ  ВАЛЮТА

— Чтой-то мне не нравится, граждане, твёрдая валюта,— сказал Григорий Иванович.— Ничего в ней нету хорошего. Одно сплошное беспокойство выходит гражданам.

Скажем, двугривенный. Звенит, слов нету, а положил его в карман — и поминай как звали: небольшая дырочка в кармане, и вывалилась ваша твёрдая валюта к чёртовой бабушке. А потом лижи пол языком, надевай бинокли на нос, отыскивай.

А если валюта мягкая, то опять-таки ничего в ней хорошего. Одно сплошное беспокойство выходит гражданам. Ну, бумажка и бумажка, а присел за стол, сыграл в очко — и нету вашей бумажки.

Не нравится мне такая валюта, не симпатична.

А уж если на такую валюту покупать пошёл, то до того скучно, до того нету интереса, что и покупать не хочется.

Ну, пришёл в лавочку. Приказчик этакий стоит с бородой, нож точит. Ну, здравствуйте! Чего, дескать, вам нужно? Ну, возьмёшь обрезков, заплатишь в кассу. И всё. И ничего больше. Ни поторговаться, ни на товар плюнуть. С приказчиком сцепиться — и то нельзя.

Эх, скучно! До того мне, товарищи, с этой теперешней валютой скучно, так и сказать нельзя. Я, товарищи, вообще иду теперь против капитализма и денежного обращения. Я стою за денежный порядок восемнадцатого года.

Тоже была там валюта. Вроде володи. Если колечко или портсигар — твёрдая, если шляпа или штаны — мягкая.

А очень отлично было и хорошо.

Повезёшь мужичкам штаны. Выложишь им эти штаны, помахаешь в воздухе, зажмёшь пальцем кое-какую дыру — и пожалуйте, налетайте, граждане, волоките в обмен припасы. Иной раз до того товару навезёшь в город, что даже совестно, зачем деревню объегорил.

Конечно, некоторые граждане, может быть, скажут, что неудобно было с такой валютой — возня и неприятности. Это пустяки. Очень было даже удобно и хорошо. А что неприятности, то в любом деле бывают неприятности.

Была у нас одна неприятность. Это когда мы рояль везли. Небольшой этакий рояльчик, но со струнами, с крышкой и с педальками.

А стоял этот рояль в пустой генеральской квартире. Что ж, думаем, зря гниёт народное достояние. И с разрешения нижних жильцов выперли мы этот небольшой рояльчик на свет божий. Ну и повезли втроём.

Конечно, трудно было. Запарились. Пот льёт, штаны прилипают, беда. Еле в теплушку впёрли.

А народу смешно. Хохочут. Интересуются, куда музыку везём. А везём в Череповецкую на масло.

Привезли в Череповецкую. Волокём в одну деревню. Не берут. Один мужик было взял, да в его избёнку рояль не лезет. Уж мы и так и этак — никак. Хотели стенку разбирать — заартачился серый, не позволил.

И цену хорошую даёт, и рояль ему иметь хочется, а никак.

Я говорю:

— Ты, милый, не расстраивайся. Не лезет, не надо. Пущай во дворе стоять будет на вольном воздухе. Ещё и лучше.

Так нет, не хочет.

Я говорю:

— Не хочешь, не надо. Не расстраивайся. Можем мы тебе над рояльчиком навесик вроде беседки устроить.

Нет. Боится, что корова пугаться будет.

Не хочет, не надо. Волокём рояльку в другую деревню. В другой деревне опять беда — не лезет музыка ни в одну избу.

Стали совещаться, чего делать. Решили не оптом, а в розницу продавать — кому педали, кому струну, кому что.

Ничего, разбазарили.

А что неприятность, то неприятность после вышла. Когда вернулись, к ответу потянули.

А на суде выяснилось, отчего рояль в избу не влезал. Надо было ножки откручивать. Век живи — век учись.

Только вот и была одна неприятность с этой твёрдой валютой, а то всё сходило чинно, чисто и благородно.

Хорошо было и весело, не то что с теперешней валютой.

1924