Суббота, 14.12.2024, 22:28
Электронная библиотека
Главная | Каталог статей | Регистрация | Вход
Меню сайта
Категории раздела
Пушкин А.С. [55]
Лермонтов М. Ю [47]
Блок А.А. [162]
Твардовский А. Т. [4]
Есенин С.А. [110]
Омар Хайям [100]
Исаковский М. В. [28]
Заболоцкий Н. А. [31]
Асадов Э. А. [46]
Марина Цветаева [37]
Некрасов Н. А. [5]
Стивенсон Р. [2]
Фокина О. А. [1]
Державин Г. Р. [1]
Анна Ахматова [2]
Маяковский В. В. [3]
Андрей Белый [77]
Поэты серебряного века [7]
Бальмонт К. Д. [130]
Игорь Северянин [123]
Брюсов В. Я. [226]
Гумилев Н. С. [190]
Осип Мандельштам [5]
Велимир Хлебников [43]
Тютчев Ф. И. [2]
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Главная » Статьи » Поэзия » Маяковский В. В.

Облако в штанах

 

      ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ

 ОБЛАКО В ШТАНАХ

 

Тетраптих

 

 

(Вступление)

 

Вашу мысль,

мечтающую на размягченном мозгу,

как выжиревший лакей на засаленной кушетке,

буду дразнить об окровавленный сердца лоскут:

досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.

 

У меня в душе ни одного седого волоса,

и старческой нежности нет в ней!

Мир огромив мощью голоса,

иду - красивый,

двадцатидвухлетний.

 

Нежные!

Вы любовь на скрипки ложите.

Любовь на литавры ложит грубый.

А себя, как я, вывернуть не можете,

чтобы были одни сплошные губы!

 

Приходите учиться -

из гостиной батистовая,

чинная чиновница ангельской лиги.

 

И которая губы спокойно перелистывает,

как кухарка страницы поваренной книги.

 

Хотите -

буду от мяса бешеный

- и, как небо, меняя тона -

хотите -

буду безукоризненно нежный,

не мужчина, а - облако в штанах!

 

Не верю, что есть цветочная Ницца!

Мною опять славословятся

мужчины, залежанные, как больница,

и женщины, истрепанные, как пословица.

 

 

1

 

Вы думаете, это бредит малярия?

 

Это было,

было в Одессе.

 

"Приду в четыре",- сказала Мария.

Восемь.

Девять.

Десять.

 

Вот и вечер

в ночную жуть

ушел от окон,

хмурый,

декабрый.

 

В дряхлую спину хохочут и ржут

канделябры.

 

Меня сейчас узнать не могли бы:

жилистая громадина

стонет,

корчится.

Что может хотеться этакой глыбе?

А глыбе многое хочется!

 

Ведь для себя не важно

и то, что бронзовый,

и то, что сердце - холодной железкою.

Ночью хочется звон свой

спрятать в мягкое,

в женское.

 

И вот,

громадный,

горблюсь в окне,

плавлю лбом стекло окошечное.

Будет любовь или нет?

Какая -

большая или крошечная?

Откуда большая у тела такого:

должно быть, маленький,

смирный любеночек.

Она шарахается автомобильных гудков.

Любит звоночки коночек.

 

Еще и еще,

уткнувшись дождю

лицом в его лицо рябое,

жду,

обрызганный громом городского прибоя.

 

Полночь, с ножом мечась,

догнала,

зарезала,-

вон его!

 

Упал двенадцатый час,

как с плахи голова казненного.

 

В стеклах дождинки серые

свылись,

гримасу громадили,

как будто воют химеры

Собора Парижской Богоматери.

 

Проклятая!

Что же, и этого не хватит?

Скоро криком издерется рот.

Слышу:

тихо,

как больной с кровати,

спрыгнул нерв.

И вот,-

сначала прошелся

едва-едва,

потом забегал,

взволнованный,

четкий.

Теперь и он и новые два

мечутся отчаянной чечеткой.

 

Рухнула штукатурка в нижнем этаже.

 

Нервы -

большие,

маленькие,

многие!-

скачут бешеные,

и уже

 

у нервов подкашиваются ноги!

 

А ночь по комнате тинится и тинится,-

из тины не вытянуться отяжелевшему глазу.

 

Двери вдруг заляскали,

будто у гостиницы

не попадает зуб на зуб.

 

Вошла ты,

резкая, как "нате!",

муча перчатки замш,

сказала:

"Знаете -

я выхожу замуж".

 

Что ж, выходите.

Ничего.

Покреплюсь.

Видите - спокоен как!

Как пульс

покойника.

Помните?

Вы говорили:

"Джек Лондон,

деньги,

любовь,

страсть",-

а я одно видел:

вы - Джоконда,

которую надо украсть!

И украли.

 

Опять влюбленный выйду в игры,

огнем озаряя бровей загиб.

Что же!

И в доме, который выгорел,

иногда живут бездомные бродяги!

 

Дразните?

"Меньше, чем у нищего копеек,

у вас изумрудов безумий".

Помните!

Погибла Помпея,

когда раздразнили Везувий!

 

Эй!

Господа!

Любители

святотатств,

преступлений,

боен,-

а самое страшное

видели -

лицо мое,

когда

я

абсолютно спокоен?

 

И чувствую -

"я"

для меня мало.

Кто-то из меня вырывается упрямо.

 

Allo!

Кто говорит?

Мама?

Мама!

Ваш сын прекрасно болен!

Мама!

У него пожар сердца.

Скажите сестрам, Люде и Оле,-

ему уже некуда деться.

Каждое слово,

даже шутка,

которые изрыгает обгорающим ртом он,

выбрасывается, как голая проститутка

из горящего публичного дома.

Люди нюхают -

запахло жареным!

Нагнали каких-то.

Блестящие!

В касках!

Нельзя сапожища!

Скажите пожарным:

на сердце горящее лезут в ласках.

Я сам.

Глаза наслезненные бочками выкачу.

Дайте о ребра опереться.

Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!

Рухнули.

Не выскочишь из сердца!

 

На лице обгорающем

из трещины губ

обугленный поцелуишко броситься вырос.

 

Мама!

Петь не могу.

У церковки сердца занимается клирос!

 

Обгорелые фигурки слов и чисел

из черепа,

как дети из горящего здания.

Так страх

схватиться за небо

высил

горящие руки "Лузитании".

 

Трясущимся людям

в квартирное тихо

стоглазое зарево рвется с пристани.

Крик последний,-

ты хоть

о том, что горю, в столетия выстони!

 

 

2

 

Славьте меня!

Я великим не чета.

Я над всем, что сделано,

ставлю "nihil".

 

Никогда

ничего не хочу читать.

Книги?

Что книги!

 

Я раньше думал -

книги делаются так:

пришел поэт,

легко разжал уста,

и сразу запел вдохновенный простак -

пожалуйста!

А оказывается -

прежде чем начнет петься,

долго ходят, размозолев от брожения,

и тихо барахтается в тине сердца

глупая вобла воображения.

Пока выкипячивают, рифмами пиликая,

из любвей и соловьев какое-то варево,

улица корчится безъязыкая -

ей нечем кричать и разговаривать.

 

Городов вавилонские башни,

возгордясь, возносим снова,

а бог

города на пашни

рушит,

мешая слово.

 

Улица муку молча перла.

Крик торчком стоял из глотки.

Топорщились, застрявшие поперек горла,

пухлые taxi и костлявые пролетки

грудь испешеходили.

 

Чахотки площе.

Город дорогу мраком запер.

 

И когда -

все-таки!-

выхаркнула давку на площадь,

спихнув наступившую на горло паперть,

думалось:

в хорах архангелова хорала

бог, ограбленный, идет карать!

 

А улица присела и заорала:

"Идемте жрать!"

 

Гримируют городу Круппы и Круппики

грозящих бровей морщь,

а во рту

умерших слов разлагаются трупики,

только два живут, жирея -

"сволочь"

и еще какое-то,

кажется, "борщ".

 

Поэты,

размокшие в плаче и всхлипе,

бросились от улицы, ероша космы:

"Как двумя такими выпеть

и барышню,

и любовь,

и цветочек под росами?"

А за поэтами -

уличные тыщи:

студенты,

проститутки,

подрядчики.

 

Господа!

Остановитесь!

Вы не нищие,

вы не смеете просить подачки!

 

Нам, здоровенным,

с шаго саженьим,

надо не слушать, а рвать их -

их,

присосавшихся бесплатным приложением

к каждой двуспальной кровати!

 

Их ли смиренно просить:

"Помоги мне!"

Молить о гимне,

об оратории!

Мы сами творцы в горящем гимне -

шуме фабрики и лаборатории.

 

Что мне до Фауста,

феерией ракет

скользящего с Мефистофелем в небесном паркете!

Я знаю -

гвоздь у меня в сапоге

кошмарней, чем фантазия у Гете!

 

Я,

златоустейший,

чье каждое слово

душу новородит,

именинит тело,

говорю вам:

мельчайшая пылинка живого

ценнее всего, что я сделаю и сделал!

 

Слушайте!

Проповедует,

мечась и стеня,

сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!

Мы

с лицом, как заспанная простыня,

с губами, обвисшими, как люстра,

мы,

каторжане города-лепрозория,

где золото и грязь изъязвили  проказу,-

мы чище венецианского лазорья,

морями и солнцами омытого сразу!

 

Плевать, что нет

у Гомеров и Овидиев

людей, как мы,

от копоти в оспе.

Я знаю -

солнце померкло б, увидев

наших душ золотые россыпи!

 

Жилы и мускулы - молитв верней.

Нам ли вымаливать милостей времени!

Мы -

каждый -

держим в своей пятерне

миров приводные ремни!

 

Это взвело на Голгофы аудиторий

Петрограда, Москвы, Одессы, Киева,

и не было ни одного,

который

не кричал бы:

"Распни,

распни его!"

Но мне -

люди,

и те, что обидели -

вы мне всего дороже и ближе.

 

Видели,

как собака бьющую руку лижет?!

 

Я,

обсмеянный у сегодняшнего племени,

как длинный

скабрезный анекдот,

вижу идущего через горы времени,

которого не видит никто.

 

Где глаз людей обрывается куцый,

главой голодных орд,

в терновом венце революций

грядет шестнадцатый год.

1 2

 

 

 

 

 


Категория: Маяковский В. В. | Добавил: Lyudmila (02.09.2014)
Просмотров: 1058 | Теги: прибой, золото, страсть, мысль, Облако в штанах, пословица, Маяковский В. В., анекдот, любовь, поэма | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа
Поиск
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz