ФЕЛИКС ДАВЫДОВИЧ КРИВИН

 

   БОЛДИНСКАЯ ВЕСНА

 

   Первый месяц весны я проводил в Болдине, в Доме  творчества  писателей, литературном комбинате на семьдесят творческих мест.  Осенью  там  большой наплыв классиков, желающих повторить известный исторический опыт, а весной путевку легче достать, поскольку болдинская весна никак в истории себя  не зарекомендовала.

   Мой сосед по столу, в  прошлом  известный  юморист,  позднее  известный поэт, а в последнее время известный прозаик, знакомил меня  с  болдинскими нравами и рассказывал о своем жизненном пути.

   Да, у него уже был жизненный путь,  который,  несомненно,  впоследствии станет известным, но для меня мой  сосед  сделал  исключение,  позаботясь, чтобы мне он стал известен уже сейчас.

   - Почему я сатиру сменил на поэзию, а поэзию на прозу? Дорогой  мой,  в этом повинна арифметика. Да, да, простая арифметика. - Он кому-то  кивнул, с кем-то раскланялся, кого-то прижал к  сердцу  и  продолжал:  -  Возьмите прозаиков. Возьмите самых крупных. Льва Толстого  возьмите,  Достоевского, Тургенева, Гончарова... Затем  Герцена  возьмите,  -  говорил  он,  словно передавая  мне   холодную   закуску,   -   Горького,   Алексея   Толстого, Паустовского... Кого еще? Бунина, Куприна... Каков  средний  возраст  этих крупнейших наших писателей? Не  трудитесь  подсчитывать:  ровно  семьдесят лет.

   Он доел первое и принялся за второе.

   - Теперь возьмите  поэтов.  Тоже  самых  крупных,  разумеется.  Пушкина возьмите, Лермонтова,  Некрасова,  Тютчева,  Фета.  Блока  и  Маяковского. Есенина возьмите. Пастернака и Ахматову. Средний возраст - пятьдесят  два. На восемнадцать лет ниже, чем у прозаиков. Вы понимаете?

   Да, теперь я начал понимать.

   - Ну, а теперь возьмем  сатириков.  Гоголя  возьмем,  Щедрина,  Чехова, конечно. Затем Аверченко и Сашу Черного,  Булгакова  и  Зощенко,  Ильфа  и Петрова. Из пародистов - сейчас пародисты в большом ходу, - так мы из  них возьмем Архангельского. И что же нам говорит арифметика? Средний возраст - сорок восемь лет. Меньше, чем у поэтов, хотя  из  названных  поэтов  почти половина умерла не своей смертью.  А  сатирики,  за  исключением  Петрова, погибшего на войне, все умерли своей смертью, но какой  ранней!  Гоголь  и Чехов едва перешагнули за сорок, Ильф и Петров не дожили до сорока! А  еще говорят, что юмор продлевает жизнь. Нет, дорогой, Джамбул прожил девяносто девять лет, но найдите у него хоть одно юмористическое произведение!

   Я вежливо наморщил лоб, припоминая творчество Джамбула.

   - Какой из этого вывод? Значит, что-то укорачивает  сатирикам  жизнь  - почище, чем поэтам дуэли  и  самоубийства.  Сорок  восемь  лет  -  средний возраст! Да если б  Достоевский  столько  прожил,  не  видать  бы  нам  ни "Бесов", ни "Братьев Карамазовых"!

   Он доел второе и принялся за компот.

   - Конечно, пока молодой, можно заниматься сатирой. И  я  занимался,  вы это знаете! А как перевалило  за  сорок,  думаю  -  стоп!  Так  недолго  и помереть. И перешел на поэзию. Ну, конечно, жил  сдержанно:  на  дуэли  не стрелялся, самоубийством не кончал, смирял свои страсти. А как  перевалило за пятьдесят - средний-то возраст поэтический пятьдесят два года! -  стоп, думаю. И перешел на прозу. До семидесяти у меня еще  десять  лет.  Поживу, поработаю. А там, возможно, займусь переводами. Переводчики  у  нас  живут долго, особенно если сатиру не переводить...

   - То-то я смотрю, у нас мало сатиры...

   - Естественно. Как же ее будет много, когда в  ней  люди  не  живут?  И поэзии настоящей мало. В ней тоже люди не живут.

   Я хотел сказать, что и прозы настоящей мало, но воздержался: мой  сосед мог подумать, будто он мало написал.

   За окном шумело Болдино, не слыша нашего разговора.

   - Осень здесь чудесная, - вздохнул мой сосед-прозаик, допивая компот.

 

   1981