– Итак, ты не знаешь, спасут ли они нас или покинут? Но что возвещает нам эта канонада? Приход освободителей, которых мы благословим, или злодеев, которых мы должны покарать?

– Зачем вы спрашиваете меня об этом? – ответила Бабетта вопросом на вопрос.

– Почему спрашиваю? Слушай, Бабетта! Ты помнишь, как наш отец учил нас относиться к Франции и французам? Англичан мы никогда не считали своими соотечественниками, нет, они для нас угнетатели! Ведь родина – это большой очаг, это дружная семья, это всенародное братство! Можно ли уйти в другое братство, к другой семье, к другому очагу?

– Боже мой, Пьер, к чему вы говорите об этом? – спросила Бабетта.

– А вот к чему. Быть может, судьба Кале – в грубых мозолистых руках твоего брата. Да, эти руки, почерневшие от каждодневной работы, могут вернуть французскому королю ключ от Франции.

– Так чего же они медлят? – воскликнула Бабетта, всосавшая с молоком матери ненависть к иностранному игу.

– Молодчина! – одобрительно кивнул Жан Пекуа. – Ты поистине достойна нашего доверия!

– Ни мое сердце, ни руки не стали бы медлить, – ответил Пьер Пекуа, – если бы я мог лично передать наш прекрасный город королю Генриху. Но, к сожалению, я ничего не могу сделать без виконта д'Эксмеса.

– Как это так? – удивилась Бабетта.

– А вот как: я бы с радостью пошел на такое славное дело вместе с нашим гостем и его оруженосцем. Но теперь я презираю этого бездушного аристократа, который потворствовал нашему бесчестью.

– Кто? Виконт д'Эксмес? – вскричала Бабетта. – Такой отзывчивый и бесхитростный!

– Да что там говорить, – махнул рукой Пьер. – Ясно одно: и господин д'Эксмес, и Мартен-Герр всё знали, но теперь – сама видишь – оба отмалчиваются.

– Но что же он мог сделать? – добивалась Бабетта.

– Он мог, вернувшись в Париж, прислать сюда Мартен-Герра и приказать ему дать тебе свое имя!

– Нет, он не мог так сделать, – грустно покачала головой Бабетта.

– Что? Виконт д'Эксмес не мог принудить своего подчиненного жениться на тебе?

– Жениться? Нет, нет!.. Он не мог… – лепетала обезумевшая Бабетта.

– Да кто же ему мог запретить? – воскликнули оба брата.

Бабетта упала на колени и залепетала как помешанная:

– Ах, простите меня еще раз… Я хотела скрыть от нас… Но когда вы заговорили о Франции, о виконте д'Эксмесе и об этом… Мартен-Герре… О, неужели правда то, что сообщил тогда мне господин д'Эксмес?

– Что он тебе сообщил? – Голос Пьера дрогнул.

– Да, да… в день своего отъезда… когда я просила его передать Мартену мое колечко… я не могла ему, чужому человеку, признаться во всем случившемся…

– Что он тебе сказал? Договаривай! – крикнул Пьер.

– Что Мартен-Герр женат!..

– Несчастная! – завопил Пьер Пекуа и вне себя замахнулся на сестру.

– И это была правда, – прошептала побледневшая девушка, – теперь я знаю, что это была правда! – И, потеряв сознание, она рухнула на пол.

Жан схватил Пьера за плечи и оттолкнул назад.

– Ты в своем уме, Пьер? Не ее должно карать, а того презренного!

– Верно! – согласился Пьер Пекуа, стыдясь своей несдержанности.

Суровый и замкнутый, он отошел в сторону, а Жан тем временем наклонился над неподвижной Бабеттой. Так прошло немало времени.

Издалека, почти с равномерными перерывами, доносились пушечные залпы.

Наконец Бабетта открыла глаза и, пытаясь вспомнить, что произошло, спросила:

– Что случилось?

Она перевела еще затуманенный взгляд на склонившегося над нею Жана Пекуа. Странное дело: ей показалось, будто Жан совсем не грустен. На его добродушном лице застыло выражение глубокой нежности и какого-то странного удовлетворения.

– Надейся, Бабетта, надейся! – негромко произнес Жан.

Но когда она посмотрела на бледного и подавленного Пьера, она невольно вздрогнула – к ней сразу же возвратилась память.

– Простите, простите… – зарыдала она. Повиновавшись мягкому жесту Жана, Пьер подошел к сестре, приподнял ее и посадил в кресло.

– Успокойся, – сказал он, – я на тебя сердца не держу. Ты и так немало пострадала!.. Успокойся. Я скажу тебе то же, что и Жан: надейся!..

– Но на что я могу еще надеяться?

– Что прошло, того не вернешь, но зато можно отомстить, – нахмурился Пьер. – Повторяю, я тебя простил. Знай, Бабетта: я тебя люблю, как и прежде, но гнев мой не угас, он только обратился к одному лицу. Теперь я должен покарать презренного Мартен-Герра…

– О брат! – со стоном перебила его Бабетта.

– Да, ему не будет пощады! Ну, а с его хозяином, с господином д'Эксмесом, у меня особые счеты, ему я верю по-прежнему.

– Я же говорил! – подхватил Жан.

– Да, Жан, и ты был прав, как всегда. Теперь все разъясняется. Благодаря признанию Бабетты мы теперь знаем, что виконт д'Эксмес не обманул нашей дружбы.

– О, я знаю его благородное сердце! – заметил Жан. – Он наверняка задался целью возместить сен-кантенское поражение громовой победой.

И сияющий ткач протянул руку к окну, будто приглашая прислушаться к оглушительному реву пушек, который, казалось, становился все сильнее и сильнее.

– Жан, – спросил Пьер Пекуа, – о чем говорит нам эта канонада?

– О том, что господин д'Эксмес там.

– Верно. Но, кроме того, – добавил Пьер на ухо своему двоюродному брату, – она говорит нам: «Помните пятое число!»

– И мы о нем помним!

– Теперь, когда все неясности позади, – отозвался Пьер, – у нас будут другие заботы. За три дня нам надо сделать многое. Нужно обойти все укрепления, поговорить с друзьями, распределить оружие…

И вполголоса он повторил:

– Будем помнить, Жан, пятое число!

Через четверть часа озабоченные оружейник и ткач вышли из дома.

Казалось, они начисто забыли о существовании какого-то там Мартен-Герра, а тот, в свою очередь, даже и не подозревал о горестной участи, которая уготована ему в Кале, где он отродясь не бывал.

 

XV. В ПАЛАТКЕ

 

Три дня спустя, к вечеру 4 января, французы, несмотря на пророчества лорда Уэнтуорса, еще продвинулись вперед. Они не только перешли мост, но и захватили форт Ньеллэ вместе со всеми имеющимися там запасами оружия и снаряжения. Такая позиция давала французам полную возможность заткнуть ту брешь, через которую могли просочиться подкрепления англичан и испанцев. Подобный результат, пожалуй, вполне оправдывал трехдневную ожесточенную борьбу.

– Но это же абсурд! – воскликнул губернатор Кале, когда увидел, что английские солдаты, несмотря на все его усилия, панически бегут к городу.

И он – какое унижение! – вынужден был последовать за ними, ибо долг его – погибнуть последним.

– Наше счастье, – сказал ему лорд Дерби, когда они очутились вне опасности, – наше счастье, что Кале и Старая крепость все же могут продержаться два или три дня. Форт Ризбанк и выход к морю свободны, а Англия не за горами!

На военном совете, созванном лордом Уэнтуорсом, было установлено, что спасти их может только Англия. С самолюбием считаться теперь не приходилось. Если тут же сообщить в Дувр о происшедшем, то через сутки они получат мощное подкрепление, и тогда Кале спасен!

Скрепя сердце лорд Уэнтуорс согласился с этим решением. И вскоре одинокая шлюпка отчалила от берега, увозя гонца к дуврскому губернатору.

Потом англичане приняли все возможные меры для укрепления Старой крепости – самого уязвимого места в обороне Кале. Ну, а форт Ризбанк был надежно защищен морем, дюнами и горсткой городской стражи.

А пока осажденные собирают силы для отражения приступа, заглянем-ка за городскую стену и посмотрим, чем заняты в этот вечер виконт д'Эксмес, Мартен-Герр и их воинственный отряд. Для этого нам достаточно приподнять край палатки, чтобы сразу обнаружить там Габриэля с его волонтерами.

Картина была поистине живописна. Габриэль сидел на единственном табурете и, наклонившись, о чем-то напряженно размышлял. Мартен-Герр, сидя у его ног, прилаживал пряжку к портупее; время от времени он поглядывал на своего хозяина, но не решался нарушить его молчаливые думы.

Рядом с ним, на груде плащей, лежал и стонал раненый. Увы, это был не кто иной, как Мальмор! В другом конце палатки благочестивый Лактанций пылко и добросовестно перебирал четки. Нынче утром, при взятии форта Ньеллэ, он, к несчастью, отправил к праотцам трех своих братьев во Христе.

Возле него стоял Ивонне. Он уже успел высушить и вычистить свое платье от грязи и пороха и теперь выискивал местечко, где можно было бы хоть немного отоспаться.

Шарфенштейн-дядя и Шарфенштейн-племянник решали сложнейшую задачу – вычисляли свою долю, причитавшуюся им при дележке утренней добычи.

Остальные молодцы, расположившись посреди палатки, азартно играли в кости. Большой дымный факел, воткнутый прямо в землю, отбрасывал красные блики на их возбужденные лица.

Мальмор испустил болезненный стон. Габриэль поднял голову и обратился к своему оруженосцу:

– Мартен-Герр, не знаешь, который час?

– Точно не знаю, ваша милость. Дождь загасил все звезды. Но думаю, что идет к шести вечера. Вот уже больше часа, как совсем стемнело.

– А врач обещал быть к шести? – спросил Габриэль.

– Совершенно точно, ваша милость. Поглядите, так и есть – вот он!

Габриэль с первого же взгляда узнал гостя и, вскочив с табурета, воскликнул:

– Метр Амбруаз Парэ!

– Виконт д'Эксмес! – ответил Парэ с глубоким поклоном.

– Ах, метр, я и не знал, что вы в лагере, так близко от нас!

– Я всегда там, где могу принести пользу.

– О, узнаю вас! Но сегодня я рад вам вдвойне, потому что намерен прибегнуть к вашему таланту.

– О ком же идет речь?

– Об одном из моих людей, получившем удар копьем в плечо!

– В плечо? Тогда это пустяки, – заметил хирург.

– Боюсь, что не так, – понизил голос Габриэль, – один из его приятелей столь неловко выдернул древко из раны, что острие осталось внутри.

Амбруаз нахмурился, но все же спокойно произнес:

– Посмотрим, однако…

Его подвели к раненому. Амбруаз Парэ разбинтовал плечо Мальмора и внимательно исследовал ранение. Затем, с сомнением покачав головой, сказал:

– Ничего страшного.

– Если так, – воскликнул Мальмор, – то завтра я смогу драться?

– Не знаю, – проговорил Амбруаз Парэ, зондируя рану.

– Все-таки чуток больно… А когда будете извлекать проклятый обломок, будет еще хуже?

– Нет, хуже не будет… Вот он, – протянул ему врач острие копья, только что извлеченное из раны.

– О, я вам весьма обязан, господин хирург! – вежливо поблагодарил Мальмор.

Шепот удивления и восхищения донесся до слуха Амбруаза Парэ. Габриэль воскликнул:

– Как! Уже все? Да ведь это чудо!

– Нужно отдать справедливость, что и пациент мой отнюдь не неженка!

– Но и хирург не какой-нибудь коновал, черт побери! – воскликнул какой-то незнакомец, незаметно вошедший в палатку и стоявший за спинами волонтеров.

При звуке этого голоса все с почтением посторонились.

– Герцог де Гиз! – вырвалось у Парэ.

– Да, метр, перед вами герцог де Гиз, пораженный и восхищенный вашим умением. И я вас не знал до сих пор? Как же вас зовут, метр?

– Амбруаз Парэ, монсеньер.

– Итак, заявляю вам, метр Амбруаз Парэ, что ваша карьера сделана… правда, при одном условии!

– Можно ли узнать, при каком именно, монсеньер?

– Если мне доведется заполучить в бою рану, то обещайте, что вы лично займетесь мною.

– Я так и сделаю, монсеньер, – ответил с поклоном Амбруаз. – В страданиях все люди одинаковы. А теперь разрешите мне затампонировать и перевязать рану.

– Делайте свое дело, метр Амбруаз Парэ, – ответил ему герцог, – делайте и не обращайте никакого внимания на меня. А я пока побеседую с господином д'Эксмесом.

Амбруаз Парэ занялся перевязкой Мальмора. Раненый спросил:

– Господин врач, значит, я могу считать себя здоровым?

Амбруаз Парэ, накладывая последние бинты, сказал:

– Почти!

– Тогда соблаговолите сообщить виконту д'Эксмесу, моему начальнику, что завтра я могу принять участие в бою.

– Завтра? В бою? – вскричал Амбруаз Парэ. – И не думайте об этом! Несчастный! Я вам предписываю восемь дней полного покоя.

Мальмор заревел:

– Да ведь за восемь дней и осада будет кончена! Мне никогда не придется больше воевать!

– Ну и безумный смельчак! – заметил герцог де Гиз, прислушиваясь к разговору.

– Таков уж Мальмор, – с улыбкой сказал Габриэль. – И я прошу вас, монсеньер, лично приказать его перенести в лазарет.

– Ничего нет проще. Прикажите сами, и пусть этого смельчака отнесут его же товарищи. Габриэль чуть заметно замялся:

– Дело в том, монсеньер, что, возможно, мои люди понадобятся мне нынче ночью.

– Вот как? – удивился герцог де Гиз, взглянув на виконта.

Тем временем Амбруаз Парэ закончил перевязку и подошел к ним.

– Если вам угодно, господин д'Эксмес, – сказал он, – я могу прислать двух своих служителей с носилками.

– Благодарю и принимаю, – отвечал Габриэль.

Мальмор снова испустил отчаянный стон. Амбруаз Парэ откланялся и ушел. По знаку Мартен-Герра все волонтеры отошли в глубину палатки, а Габриэль остался как бы наедине с главнокомандующим.

 

XVI. МАЛЕНЬКАЯ ШЛЮПКА СПАСАЕТ БОЛЬШИЕ КОРАБЛИ

 

– Довольны ли вы теперь, монсеньер? – так начал разговор Габриэль.

– Да, друг мой, – отвечал Франциск Лотарингский, – я доволен достигнутыми успехами, но, должен признаться, беспокоюсь за дальнейшее. Поэтому-то я и пришел к вам посоветоваться.

– Разве что-нибудь изменилось? – спросил Габриэль. – Обстановка, на мой взгляд, складывается для нас более чем удачно. За четыре дня мы овладели двумя подступами к Кале. Защитники самого города и Старой крепости не продержатся больше сорока восьми часов.

– Верно, но если они продержатся хотя бы сорок восемь часов, то мы погибли, а они спаслись.

– Позвольте мне в этом усомниться, монсеньер.

– Нет, друг мой, многолетний опыт не обманывает меня. Достаточно малейшей случайности или малейшего просчета – и вся наша затея рухнет. Уж мне-то можно поверить.

– Но почему же? – беззаботно улыбнулся Габриэль, что никак не вязалось с невеселыми словами герцога.

– Я вам все расскажу в двух словах, исходя из вашего же плана. Следите хорошенько.

– Я весь внимание.

– Ваш юношеский пыл разжег во мне – обычно осторожного – честолюбие, и я соблазнился некою попыткой, рискованной и невероятной. Весь наш план строился на том, что англичане будут ошеломлены и отрезаны. Взять Кале невозможно, пусть так, но это не значит, что его невозможно захватить – вот самая суть задуманного нами, не так ли?

– И до сего времени, – заметил Габриэль, – то, что сделано, не разошлось с тем, что задумано.

– Конечно, – подтвердил герцог, – и вы, Габриэль, на деле доказали, что одинаково хорошо разбираетесь как в людях, так и в делах. Лорд Уэнтуорс не обманул ни одной из наших надежд. Он действительно был уверен, что девяти сотен солдат при наличии мощных укреплений вполне достаточно, чтобы заставить нас пожалеть о нашей смелой попытке. Он слишком мало нас уважал и не пожелал вызвать необходимое для него подкрепление.

– Я заранее мог предугадать, – сказал Габриэль, – как этакая гордыня поведет себя в подобных обстоятельствах.

– И благодаря этой гордыне, – подхватил герцог, – форт Святой Агаты был захвачен нами почти без сопротивления, а форт Ньеллэ – через три дня после удачных боев.

– Все настолько хорошо, – весело рассмеялся Габриэль, – что если теперь англичане или испанцы пожалуют на выручку своих земляков или союзников, то их встретят отнюдь не ликующим салютом, а губительным артиллерийским огнем.

– Тогда они нарушат присягу и будут держаться на расстоянии, – улыбнулся герцог де Гиз, невольно заразившись весельем молодого человека.

– Значит, в этом смысле мы добились успеха? – спросил Габриэль.

– Безусловно, безусловно, – ответил герцог, но, к сожалению, это не единственное и не самое серьезное препятствие. Мы закрыли одну из возможных дорог на Кале, но есть еще и другая дорога.

– Какая именно, монсеньер? – спросил Габриэль, будто не понимая.

– Вот перед вами карта, составленная маршалом Строцци. По вашему плану Кале может получить подкрепление с двух направлений: либо через форт Ньеллэ, либо через форт Ризбанк, или, вернее, через Восьмигранник, который господствует над портом и может пропускать и задерживать суда. Так что при желании английские суда могут через несколько часов снабдить город и солдатами и припасами. Таким образом форт Ризбанк охраняет город, а море охраняет форт Ризбанк. Кстати, как вы думаете, чем занят сейчас лорд Уэнтуорс?

– Это же совершенно ясно, – спокойно ответил виконт д'Эксмес. – По единодушному постановлению военного совета лорд Уэнтуорс отправляет в Дувр несколько запоздалое сообщение и предполагает завтра в это самое время получить подкрепления…

– Ну, а потом? Вы не договариваете…

– Признаюсь вам, монсеньер, так далеко я не заглядываю, – заявил Габриэль. – У меня нет дара предвидения.

– Тут достаточно простой предусмотрительности и, если вы остановились на полдороге, я договорю за вас.

– Тогда поведайте мне, как, по-вашему, развернутся события, – с поклоном спросил Габриэль.

– Все будет очень просто. На выручку осажденным придет вся Англия, завтра же они смогут перебросить к воротам Старой крепости огромные силы. Если же мы все-таки сумеем удержаться, то тогда все испанские и английские отряды, еще разбросанные на французской земле, ринутся к Кале. Собрав все свои силы в один кулак, они непременно зажмут нас в тиски. Если они даже не сумеют захватить Ньеллэ и удовлетворятся только фортом Святой Агаты, то и того достаточно, чтоб поставить нас между двух огней.

– Да, такая катастрофа будет и вправду ужасна, – с полным спокойствием заметил Габриэль.

– И в то же время она вполне возможна, – озабоченно потер лоб рукой герцог де Гиз.

– А вы не задумывались, монсеньер, как ее предотвратить?

– Черт возьми, я ни о чем другом и не думаю!

– И что же? – как бы вскользь спросил Габриэль.

– Есть лишь один-единственный, да и то не слишком надежный, шанс: завтра бросить все наши силы на штурм Старой крепости. Конечно, толком подготовиться мы не успеем, но иного выхода у нас нет. И в этом, пожалуй, меньше безумия, чем спокойно ждать подхода английских подкреплений. Быть может, при виде этих неприступных стен в нас вновь пробудится то, что называли в Италии «французским бешенством».

– И это «бешенство» сломает себе шею, – спокойно возразил Габриэль. – Простите меня, монсеньер, но, на мой взгляд, французская армия сейчас не настолько сильна, чтобы затевать невыполнимые предприятия. Скорее всего, нас просто отбросят. Что же тогда предпримет герцог де Гиз?

– По крайней мере постарается не допустить полного развала армии и окончательного поражения. Нужно будет отвести от этих проклятых стен уцелевшие части, дабы сохранить их до лучших дней.

– Победителю Меца и Ренти – позорно отступать!

– И все-таки это лучше, чем упорствовать.

– Все равно, – настаивал Габриэль, – удар будет слишком тяжел и для славы Франции, и для вашего имени, ваша светлость.

– О, мне ли этого не знать! – воскликнул герцог. – Вот что такое успех, вот что такое судьба! Если бы мне удалось захватить Кале, я был бы героем, гением, полубогом! А если нет – сразу же превратился бы в самонадеянного тупицу, которому под стать одни лишь поражения!..

Раздосадованный герцог замолк. Габриэль намеренно не прерывал затянувшегося молчания. Ему хотелось, чтоб герцог до конца осознал всю опасность создавшегося положения. Когда же, по его мнению, герцог понял все это, Габриэль заговорил:

– Если не ошибаюсь, вашу светлость охватили сомнения, которым бывают подвержены даже и величайшие умы в разгаре своих величайших дел. Но послушайте. Разве мы не учли еще в Париже все мельчайшие детали, все непредвиденные случайности, все препятствия и пути их преодоления? Как же вы можете теперь сомневаться?

– Боже мой, – вздохнул герцог, – я был слишком заражен и ослеплен вашей горячностью, вашей юношеской самонадеянностью!

– Ваша светлость! – упрекнул его Габриэль.

– О, не корите себя, я не имею к вам ни малейших претензий, друг мой! Я по-прежнему восхищаюсь вашим замыслом, он поистине велик и патриотичен. Но грубая действительность любит убивать светлые упования… Однако у меня, помнится, и тогда еще были опасения, но вы их рассеяли!

– Каким способом, с вашего позволения, монсеньер?

– Вы мне сказали, что, если мы молниеносно овладеем фортами Святой Агаты и Ньеллэ, то форт Ризбанк перейдет в наши руки с помощью преданных вам горожан. Тогда Кале не получит подкрепления ни с суши, ни с моря. Таково было ваше обещание.

Эти слова нисколько не смутили виконта.

– Конечно, – подтвердил он.

– Что «конечно»? Ваши ожидания обмануты! Ваши друзья из Кале, очевидно, не сдержали своего слова, ибо не уверены в нашей победе. Они трусят и покажутся только тогда, когда их помощь нам уже не потребуется!..

– Прошу простить, ваша светлость, – хладнокровно перебил его Габриэль, – откуда вам это известно?

– Из вашего молчания, дорогой мой! Настал критический момент, а они даже и не шевелятся, вы тоже молчите. Я понял так, что вы теперь на них не рассчитываете.

– Если бы вы знали меня лучше, вам было бы ведомо, что я не люблю говорить, когда могу действовать.

– Что такое? Вы еще надеетесь?..

назад<<< 1 . . . 25 . . . 48 >>>далее