Принцесса еще долго сидела так, но никто не появился. Наконец, потеряв терпение, она захотела узнать, что же произошло. Бледная и разбитая, мадемуазель Орлеанская вернулась в замок, осмотрела двор, выглянула в окно: экипажи исчезли. Значит, он уехал, не повидавшись с нею! Сердце принцессы сжалось, и она направилась в покои Мадам, не думая о том, что ее могут выбранить: одинокие прогулки были ей запрещены. Хотя в Сен-Клу не так строго придерживались этикета, все же принцессе не положено было гулять в саду одной, без гувернантки или какой-нибудь дамы. Она нередко нарушала это правило и смиренно выслушивала поучения, когда это обнаруживалось. В Версале, на глазах короля, узнававшего обо всем, подобная шалость была просто-напросто невозможна, поэтому принцесса позволяла себе такие выходки только в Сен-Клу. Сколько раз она плакала, вспоминая эти милые, но короткие мгновения безумства в своей королевской тюрьме в Мадриде!

В тот день принцесса забыла о том, что совершила проступок, и даже не пряталась; она предстала перед своей мачехой такая потрясенная, что это отразилось на ее лице; она оглядела комнату: здесь уже собрался своего рода сонет. Месье, Мадам, а также Великая Мадемуазель расспрашивали маршальшу де Клерамбо, воспитательницу детей их королевских высочеств, учинив ей допрос, явно ошеломивший ее.

— А вот и принцесса! — воскликнула Мадам. Так, значит, они говорили о ней.

— Подойдите, мадемуазель, — продолжала принцесса Пфальцская, — мы посылали искать вас повсюду, откуда же вы появились, скажите, пожалуйста?

Тон герцогини не предвещал ничего хорошего, напротив, судя по всему принцесса могла опасаться самого худшего.

— Я была в лабиринте, сударыня, дышала воздухом.

— Но ведь вам известно, мадемуазель, что вы не должны выходить одна. Неужели нужно без конца повторять вам это?

— Госпожа де Клерамбо должна была бы следить повнимательнее, — перебил ее Месье (он терпеть не мог маршальшу и не упускал случая доставить ей неприятность).

— У мадемуазель столько способов убегать от присмотра… Но это ничто по сравнению со всем остальным, чем нам придется заняться в первую очередь. Мадемуазель де Монпансье прибыла сюда по поручению короля, и я до сих пор в себя не могу прийти от того, что она нам сообщила.

Сказав что-то своей любимице, герцогиня не дала ей возможности ответить герцогу, чтобы не вызвать у него нового недовольства воспитательницей. К тому же момент был слишком серьезен, чтобы задерживаться на мелочах. Она приступила к вопросу прямо и решительно.

— Вы встречались вчера с его высочеством дофином в лабиринте?

— Да, сударыня.

— Между вами произошел разговор, и вы осмелились распоряжаться вашими судьбами, не получив на то приказов короля, — так, во всяком случае, сказал дофин, и я не думаю, что вы можете уличить его во лжи.

Тут принцесса наконец осознала, что все идет не так гладко, как она надеялась, и задержалась с ответом.

— Скажите нам правду, мадемуазель, — вновь заговорил герцог, хотя и более мягким тоном.

Мадемуазель де Монпансье, слушая этот разговор, молчала.

— Его высочество действительно любит меня; мы обещали друг другу, что поженимся, и я не понимаю, что тут дурного.

— Подумать только! — вмешалась мадемуазель де Монпансье. — Распоряжаться собой без ведома короля, и это в вашем возрасте!

— Мадемуазель, — живо откликнулась юная принцесса, — так поступают и многие другие, только они позволяют себе это позднее и метят ниже.

Герцога и герцогиню не задел ее находчивый ответ, напротив, им понравилась эта дерзость, поскольку неравный брак мадемуазель де Монпансье и г-на де Лозена был им крайне неприятен.

— Мадемуазель, — продолжала герцогиня, словно ничего не слышала, — король очень недоволен тем, что вы осмелились сделать, и он прислал сюда мою кузину, чтобы она сообщила нам об этом и продиктовала его волю.

Принцесса поклонилась с таким решительным видом, который не обещал безропотного послушания.

— Его величество запретил дофину думать о вас; вопрос о его браке и вашем уже решен.

— О моем браке?

— Да, мадемуазель, о вашем. Принцессы собой не располагают, они принадлежат государству и их повелителю. Они залог мира между государствами и счастья подданных. Господь создал их для этого.

— Сударыня, я уже не свободна, я дала слово его высочеству дофину, — не по годам твердо возразила юная красавица.

— Его высочество дофин отказался от своих клятв, мадемуазель, король их не одобряет, и потому они не имеют силы. Что касается вас, то благодарите его величество, предназначающего вам одну из самых прекрасных корон в Европе: вы выйдете замуж за короля Испании.

— Никогда, сударыня.

— Так нужно! Вас заставят это сделать.

— Не заставят! Разве заставили мадемуазель де Монпансье, мою кузину, которая слушает меня сейчас, выйти замуж за короля Англии, короля Португалии, императора, когда они предлагали ей это, разве она не следовала своей склонности?

Эта девушка умела находить доводы! Герцог, обычно не позволявший себе сердиться, на этот раз не выдержал:

— Мадемуазель, ваши дерзости неуместны, речь идет о повиновении его величеству, так соблаговолите же подчиниться, будьте добры.

— Сударь, я подданная короля, но не раба его.

— Черт возьми! Он же хочет сделать вас королевой.

— Я не буду королевой Испании, клянусь вам, сударь.

— А кем же вы будете?

— Королевой Франции или аббатисой Шельской; Бог или его высочество дофин — третьего мне не дано.

— Но ведь его высочество дофин отрекся от клятвы!

— Этого не может быть.

— Мадемуазель де Монпансье только что передала вам это от имени короля.

— Я этому не верю.

— Будьте осторожны! Вы позволяете себе новую дерзость по отношению к моей кузине.

— Я поверю тому, что вы говорите, только услышав это из уст его высочества или увидев написанным его рукой, иначе — нет.

— Мадемуазель!..

— Оставьте, сударыня, — вмешалась мадемуазель де Монпансье под влиянием доброго порыва, увидев крупные слезы, готовые скатиться по щекам бедного ребенка, — оставьте! Ей нужно преподать урок, чтобы она выздоровела, и надо объяснить, в чем состоит ее подлинный интерес. Если бы мне его преподали в таком же возрасте, я была бы за это благодарна. Теперь подобный урок предстоит давать мне. Завтра я вернусь сюда с дофином или с письмом от него. Я надеялась переночевать здесь сегодня, но возвращаюсь в Версаль. Это юное создание меня очень заинтересовало, несмотря на ее колкости, и я хочу научить ее ремеслу принцессы, позднее она будет мне за это благодарна, хотя сегодня проклинает меня.

Герцог и герцогиня одинаково высоко оценили доброту кузины и всеми способами пытались заставить дерзкую влюбленную девушку произнести хоть одно любезное слово, но юная принцесса ограничилась реверансами — больше они ничего не добились, — заперлась в своей комнате, и до наступления следующего дня никакими просьбами и угрозами ее нельзя было заставить выйти оттуда.

Когда принцесса услышала цокот лошадиных копыт и увидела во дворе экипажи мадемуазель де Монпансье, сердце ее сильно забилось. Стоя за занавеской, она различила в карете только принцессу и г-жу де Лафайет, которая даже не показывалась во время встречи.

— О! Он отказался приехать и уж тем более не написал письма, — радостно прошептала девушка. — Он хорошо держится, мы спасены: нам уступят.

Госпожа де Клерамбо с важным видом пригласила ее спуститься.

— Я иду, сударыня, — ответила принцесса, торжествуя. — Сейчас мы все поймем!

— Да, мадемуазель, вы действительно все поймете.

Столь странный ответ заронил некоторые сомнения в душу принцессы, но она не позволила себе обнаружить это и прошла мимо своей воспитательницы с таким спокойствием, словно была совершенно уверена в своей правоте.

Ее встретил тот же ареопаг, что и накануне, даже более внушительный, если такое возможно. Велено было подать ей кресло, что сначала очень удивило принцессу, ибо герцогиня обычно не допускала, чтобы мадемуазель Орлеанская сидела в ее присутствии. Это обстоятельство внушило девушке безумную надежду, как это свойственно молодым и влюбленным.

— Мадемуазель, — начала гостья, — монсеньер не смог приехать, так как король осмотрительно воспротивился этому.

— Я была в этом уверена.

— Он не приехал, но написал, что, в сущности, почти одно и то же.

Мадемуазель Орлеанская улыбнулась с высоты своей любви и доверия.

— Письмо нетрудно продиктовать!

— Прочтите, мадемуазель, и сами решите, продиктовано ли оно.

Принцесса взяла письмо; рука у нее сильно дрожала, хотя она и пыталась придать ей твердость.

«Мадемуазель!

Несмотря на всю горечь, которую я испытываю по этому поводу, вынужден сказать Вам, что, поскольку желание короля не совпадает с нашими планами, нам необходимо отказаться от них. Его Величество приказывает мне взять в супруги принцессу Баварскую, и я подчиняюсь его воле с тем же рвением, с каким выполняю все его распоряжения. Он желает также, чтобы Вы отдали свою руку королю Испании, и я надеюсь, что Вы, так же как и я, подчинитесь его приказаниям, согласившись с тем, что долг людей нашего ранга — подавать пример другим, доказывая свою безграничную преданность Его Величеству.

Верьте, дорогая кузина, что я навсегда останусь самым ревностным Вашим слугой.

Людовик».

Мадемуазель Орлеанская шепотом прочитала письмо, дважды перечитала его, затем снова стала читать. Вокруг принцессы все хранили молчание; руки у нее бессильно повисли, она опустила голову, сильно побледнела, задумалась на несколько минут, сдерживая подступившие слезы, затем, подняв глаза, пристально посмотрела на мадемуазель де Монпансье, стоявшую напротив нее, на герцога и герцогиню. Все они ждали ее решения.

— Дорогая кузина, — произнесла мадемуазель Орлеанская с достоинством, хотя было очевидно, что она с величайшим трудом овладела собой, — если вы позволите, я готова припасть к ногам его величества и согласна уехать в Мадрид, как только того пожелает король. Французские принцессы не созданы для того, чтобы быть покинутыми, вы это хорошо знаете, — они всегда смело идут навстречу уготованной им судьбе.

— Ну, хорошо, хорошо! — со слезами на глазах промолвил герцог. — Вы благоразумная и достойная девушка, другого я от вас не ожидал.

— Вы станете королевой Испании, сударыня, — продолжила герцогиня, для которой честолюбие всегда было самым главным, — а это прекрасное утешение!

— Я не нуждаюсь в утешении, сударыня. Необычайная гордость придавала ей силы: она сияла красотой; решив, что ею уже достаточно сделано для своего достоинства, она попросила разрешения удалиться, не соизволив поднять письмо, упавшее к ее ногам. Присутствующие проводили ее взглядами; мадемуазель де Монпансье даже встала и сделала несколько шагов, чтобы проводить ее.

— Мужественное дитя, — воскликнула она, — я расскажу об этом королю!

Вернувшись в свою комнату, мадемуазель Орлеанская почувствовала себя плохо, но никого не позвала на помощь и не хотела допустить, чтобы за ней ухаживали, хотя горничные умоляли ее об этом.

— Ничего страшного, — повторяла благородная девушка тем, кто справлялся о ее здоровье, — я просто устала, вот и все.

Принцесса вышла из комнаты вечером, появилась и на следующий день, усердно исполняя все свои обязанности по отношению к отцу и его супруге. В первые дни она вела себя безупречно, хотя страдания оставили свой отпечаток на ее лице: улыбка девушки казалась печальнее слез.

В следующую субботу ей сообщили о предстоящем визите в Версаль. Людовик XIV хотел видеть принцессу, хотел, чтобы она приняла посла Испании в королевских покоях и чтобы вопрос о браке был окончательно решен.

Она ни слова не возразила, покорно поехала во дворец; перед мессой, в то время, когда Людовик XIV обычно давал аудиенции, принцесса покинула свое место, приблизилась к королю и попросила его уделить ей несколько минут для разговора. Новость о предстоящем браке уже распространилась, прошел слух, что о нем объявят сегодня же, а поскольку принцесса была очень нарядна, то с той минуты, когда она появилась, никто уже не сомневался, что так и будет. Но то, что произошло позднее, никак не соответствовало всем этим предположениям.

За дядей и племянницей закрылись двери. Едва оставшись наедине с королем, девушка с плачем бросилась ему в ноги, рыдая и умоляя его сжалиться над ней.

— Что с вами, мадемуазель? Что означают эти крики и слезы? Мне кажется, вам не о чем просить меня.

— Государь, государь, не будьте жестоким, заклинаю вас!

— Жестоким? Я ожидал от вас благодарности и полагал, что прекрасно обошелся с вами. Вы станете королевой Испании, ничего больше я не смог бы сделать и для собственной дочери.

— Конечно да, государь, но вы могли бы сделать больше для племянницы.

Король отшатнулся.

— О да! Понимаю: дофин! Но это вздор, мадемуазель. Мои политические интересы требуют иного союза; к тому же, можете поблагодарить меня — мой сын не будет хорошим мужем.

— Ах, ваше величество, мы любили друг друга!

— То есть вы любили его… Что же касается принца, то любит ли он хоть кого-нибудь? Я его хорошо знаю и делаю на него гу ставку, которую должен сделать. Народ будет очень несчастен, когда мой сын станет править им, радуйтесь, что вас спасли от него.

— Ваше величество, монсеньер добр.

— Конечно, добр, но лучше бы он был злым. Как он распоряжается этой добротой, зачем она ему?

Скромность не позволила принцессе и дальше защищать своего неверного возлюбленного. Она вновь обратилась к королю с мольбами и просила только за себя, не отвечая на нападки, которыми она пренебрегала и к которым сама охотно присоединилась бы. Король остался несгибаем. То, что он соизволил выслушать принцессу, было уже слишком много, ведь он никогда никого не слушал, когда речь шла о его воле.

— Достаточно, мадемуазель! — заявил наконец король, резко прерывая племянницу. — Вы дали слово, я дал свое, и больше не будем говорить об этом. Ничто уже не сможет нарушить наши планы. А теперь позвольте мне пройти. Недоставало еще, чтобы католическая королева помешала христианнейшему королю пойти на мессу.

Этим все было сказано: в кабинете был тут же подписан договор, после чего все придворные стали относиться к мадемуазель Орлеанской как к королеве Испании и вели себя с ней соответствующим образом.

С тех же самых пор глаза принцессы не высыхали, в отчаянии она металась между Версалем, Парижем и Сен-Клу, жаловалась на судьбу во всеуслышание и, чтобы отсрочить свой отъезд, придумывала одно препятствие за другим: сначала она объявила, что больна, затем — что не готовы ее платья, что не выполнены все формальности, и таким образом выиграла почти два месяца.

Простые парижане, видя принцессу такой безутешной, относились к ней с участием. Однажды, когда она с распухшими и покрасневшими от слез глазами проезжала по улице Сент-Оноре, они, посылая ей благословение и пытаясь утешить на свой лад, говорили:

— Месье очень добр, он не позволит ей уехать, она ведь так страдает.

Но Месье легко позволил это и даже очень сердился, что дочь не торопится ехать: он считал, что ей очень посчастливилось. И в самом деле, партия была блестящей.

Роковой день наступил; в роскошном наряде принцесса с большой торжественностью прибыла во дворец, чтобы попрощаться с королем и королевской семьей, — прямо оттуда она должна была сесть в карету и отправиться в путь, в Мадрид. О Боже мой! Слезы хлынули потоком, и принцесса ни слова не смогла сказать королю, который очень нежно поцеловал ее.

— Сударыня, — добавил он, — я хочу сказать вам «прощайте» навсегда, ибо самым большим несчастьем, которое может выпасть на вашу долю, стало бы ваше возвращение.

— О государь! Я не могу думать так же, как вы.

— Это придет позднее, вы увидите.

Простившись с его величеством, королева Испании поцеловала сначала Мадам, затем, по очереди, — всех принцесс, оказав им эту честь, не делая различий и не считаясь с этикетом, что глубоко удивило короля и чрезвычайно задело испанцев.

Она поклонилась принцам, избегая дофина, который стоял у окна со своими приближенными; с тех пор как были разрушены мечты влюбленных, он ни разу не сказал ей ни слова. Однако и ему, так же как другим, полагалось сказать несколько приятных комплиментов отъезжающей; принц подошел к ней в то мгновение, когда она уже повернулась, чтобы уйти.

Глаза всех присутствующих были прикованы к ним. Бедная принцесса не справилась с собой и заплакала горькими слезами. Дофин был взволнован почти так же как она, но стал храбриться и совершил глупость.

— Сударыня, — сказал он непринужденным тоном, — я рад вашему браку; когда вы будете в Испании, пришлите мне туррон, я его очень люблю!

Мадемуазель Орлеанская громко разрыдалась, затем, ничего не ответив, повернулась к нему спиной, бросилась к двери и устремилась к своей карете. В столь торжественных обстоятельствах подобных случаев никогда не было; Месье едва успевал за ней и чуть не разбил нос о дверцу. Она его не заметила, так как закрыла лицо носовым платком, мокрым от ее слез. Видя это, герцог пожал плечами и крикнул кучеру:

— Гони в Мадрид!

Кортеж тронулся — все было кончено.

Принцессу сопровождали князь и княгиня д'Аркур, маршальша Клерамбо, а также графиня де Грансе — любовница Месье и сестра графини де Марси (этих сестер называли ангелочками, они были племянницами Вилларсо, бывшего любовника г-жи де Ментенон, если верить насмешникам) Вся компания была довольна отъездом, за исключением принцессы: она ни единого раза не вскрикнула на пути от Версаля до границы, но, подъехав к ней, громко зарыдала, чем, судя по всему, чрезвычайно задела испанцев. Они не понимали, как можно любить свою страну больше их Испании, особенно когда являешься ее королевой.

 

X

 

Стоило принцессе пересечь границу, как ее встретила большая группа испанских грандов, посланных королем: получив портрет невесты, он воспылал к ней любовью.

Ее величество осыпали комплиментами по всякому поводу, и с этого часа она обрела здесь свою испанскую свиту, а также свою главную камеристку герцогиню де Терранова, грозную тюремщицу, которая стала приобщать будущую королеву к нелепым правилам этикета, присущим испанскому двору, — тем правилам, которые принцесса пыталась освоить в течение трех месяцев, но так и не преуспела в этом.

Прежде всего ей предложили примерить испанские платья — королеве следовало выбрать наряды к прибытию короля. Пышные подарки ей, однако, не понравились, принцесса вместе с француженками из своей свиты даже посмеялась над ними. На дам, сопровождавших будущую королеву, смотрели так неприветливо, что они стали поговаривать об отъезде, и в связи с этим принцесса громко высказывала свое недовольство.

В те времена в прекрасной Испании недолюбливали французов (правда, я не очень уверена, что сегодня к ним относятся лучше).

Король должен был ждать прибытия невесты в Бургосе и в этом же городе сочетаться с ней браком, но вдруг ему в голову пришла сумасбродная мысль доехать до Витории, а может быть, и до самой границы, чтобы поскорее увидеть принцессу. Он собирался взять с собой и архиепископа, чтобы тот повенчал их в том месте, где произойдет встреча; с невероятным трудом удалось убедить короля, что в Бургосе все уже подготовлено и он, разумеется, сможет увидеть свою королеву раньше, но с венчанием придется потерпеть до прибытия в этот город. Королю было восемнадцать лет, он был влюблен и очень неохотно согласился с этой задержкой.

Чтобы продолжить рассказ, уместно будет, пожалуй, сказать несколько слов и о самом короле.

Принц потерял отца будучи четырех лет от роду и взошел на трон в том возрасте, когда этот трон мог быть для него всего лишь игрушкой. Его мать, Мария Анна Австрийская, вторая жена Филиппа IV, подписывала от его имени бумаги и стала регентшей.

Эта женщина, обуреваемая дурными страстями, следовала лишь своим странным порывам. Она ненавидела Францию и французов. Возможно, причиной тому был первый брак короля, взявшего в жены французскую принцессу, дочь нашего Генриха IV, от которой у него родилась дочь, будущая королева Мария Тереза, жена Людовика XIV; таким образом наши государи по двум линиям были связаны с Генрихом IV кровными узами. Король Испании очень тосковал по своей первой жене и часто говорил о ней. Наверно, именно это и вызвало ненависть Марии Анны к нашей нации, ту ненависть, которая, как мы увидим далее, столь дорого обошлась ее несчастной невестке.

Пока королева-мать была регентшей и управляла владениями сына, она одного за другим выбирала себе фаворитов и находилась в непрестанной борьбе с незаконнорожденным сыном своего мужа доном Хуаном Австрийским, который силой принуждал их оставить ее.

Королева отыгрывалась на подданных, становясь вдвойне раздражительной и злобной, отчего страдали не только гранды, но и простой народ.

А в это время юный король рос, не вмешиваясь, разумеется, ни во что. Заботы о государственных делах были ему не по душе, что лишь наполовину устраивало дона Хуана; честолюбивый бастард хотел царствовать от его имени, но для этого ему надо было устранить королеву-мать и пробудить в ребенке хотя бы немного решительности, необходимой для осуществления задуманного.

Втайне от королевы-матери дон Хуан стал завоевывать доверие мальчика, часто навешал его, приносил и дорогие подарки, и дешевые безделушки, чтобы не вызывать подозрений. Постепенно он внушил своему царственному питомцу неприязнь к покойному отцу, пробудил в нем желание узнать неизвестные факты, а когда увидел, что юный принц дозрел, чтобы все понять, однажды вечером повел его прогуляться по городу, предварительно переодев; юному королю была предоставлена возможность услышать, как люди проклинают правление регентши, и он убедился, что народ очень любит его, но не может больше терпеть сумасбродства надменной женщины и лихоимства ее фаворитов.

Вернувшись во дворец, король постарался вести себя так, чтобы никто ничего не заметил, и решил следовать советам дона Хуана. Ему еще не исполнилось пятнадцати лет, однако по испанскому обычаю короли считались совершеннолетними с двенадцати. Тем не менее он не хотел ничего менять до тех пор, пока не достигнет пятнадцатилетнего возраста; до этого дня оставалось еще несколько недель, и ровно столько времени требовалось для подготовки удара.

Дон Хуан учел все детали; он заручился поддержкой солдат, королевского окружения и, главное, духовенства; все это он проделал так ловко, что соглядатаи ничего не заподозрили.

День рождения Карла II отпраздновали пышными торжествами; король был бесконечно ласков с матерью. (Я убеждена, что монархи ради своих интересов умеют подавлять чувства и что они рождаются обманщиками, как другие рождаются слепыми.) Проводив сына в его покои и убедившись, что он остался один, регентша отправилась в свои апартаменты. Гордясь своим триумфом, она сказала своей преданной камеристке и секретарям, ожидавшим ее распоряжений:

— Мои враги повержены; я уверена в короле; во время праздника он даже не взглянул на дона Хуана, выслушал все, что я успела наговорить ему, настраивая против бастарда, и сказал, пожав мне кончики пальцев: «Завтра, сударыня, вы узнаете, что я думаю о доне Хуане, и у вас уже не останется никаких сомнений по этому поводу, будьте спокойны…» Значит, мы прогоним его…

А в это время дон Хуан вошел в королевские покои через потайную дверь, заставил племянника одеться, ошеломил своими обещаниями и рассуждениями, а затем отвез в Буэн-Ретиро — один из королевских дворцов, который будет играть слишком важную роль в нашей истории, чтобы я не рассказала о нем поподробнее.

Своими садами и фонтанами это прекрасное место напоминает Люксембургский дворец в Париже. Там есть великолепный парк, превосходные деревья, но газоны выжжены солнцем, а водоемы почти сухие, как и повсюду в Испании. Террасы, цветники, статуи — изумительны; для испанки это просто рай, а француженка постоянно вспоминала бы здесь Версаль, Сен-Клу и Фонтенбло.

Однако Карл II ехал туда словно в изгнание; но, прибыв во дворец, он испытал радостное ощущение свободы и сказал дону Хуану, что, перед тем как отойти ко сну, хочет написать матери, чтобы спокойно спать, не думая больше о ней. Письмо было лаконичным:

«Сударыня, не желая и далее злоупотреблять Вашей нежной заботой обо мне и достигнув подобающего для самостоятельного правления возраста, я решил освободить Вас от бремени государственных дел и попросить Вас впредь посвятить себя отдыху, который столь Вам необходим из-за Вашей великой усталости. Состояние Вашего здоровья требует переезда в монастырь Благовещения, куда мой горячо любимый дон Хуан Австрийский будет иметь честь сопроводить Вас немедленно.

В самое ближайшее время, как только позволят мне заботы, связанные с государственным правлением, я намерен посетить Вас; с этого часа Вам не следует покидать стен святой обители, где Вам предстоит молиться Всевышнему за меня и за Испанию с присущей Вам великой набожностью.

Ваш любящий сын Карл».

Король вручил письмо дону Хуану, который не мог бы составить это послание лучше, если бы сам диктовал его. Он поспешил унести письмо, а также королевскую грамоту о назначении его первым министром, отправился в Мадрид, отдал свои первые распоряжения и явился к королеве-матери в шесть часов утра.

Она еще спала, когда пришли доложить о том, что дон Хуан пришел по приказу короля.

— По приказу короля? — воскликнула регентша. — Это невозможно! Передайте сеньору дон Хуану, что я еще не вставала и приму его позднее, но прежде я хочу повидать сына.

назад<<< 1 . . . 6 . . .  31 >>>далее