– Послушай, Маргарита, это изумительная история, не менее прекрасная, не менее поэтичная, чем твоя. Когда я оставила тебе шестерых телохранителей, а с шестью остальными отправилась во дворец Гизов, я видела, как поджигали и грабили один дом, отделенный от дома моего деверя только улицей Катр-Фис. Вхожу во дворец и вдруг слышу женские крики и мужскую ругань. Выбегаю на балкон, и прежде всего мне бросается в глаза шпага, своим сверканием, казалось, озарявшая всю сцену. Я залюбовалась этим неистовым клинком: люблю красивое!.. Затем, естественно, стараюсь разглядеть и руку, приводившую в движение клинок, и того, кому принадлежит сама рука. Гляжу туда, откуда доносятся крики и стук шпаг, и вижу мужчину... героя, этакого Аякса, сына Теламона, слышу его голос – голос Стантора, восторгаюсь, трепещу, вздрагиваю при каждом угрожающем ему ударе, при каждом его выпаде; четверть часа я испытывала такое волнение, какого, поверишь ли, не чувствовала никогда, – я даже не думала, что это вообще возможно. Я стояла молча, затаив дыхание, забыв себя, как вдруг мой герой исчез.

– Как же это случилось?

– Его сшиб камень, который запустила в него какая-то старуха; тогда, подобно Киру, я обрела голос и закричала: «Ко мне! На помощь!» Прибежали мои телохранители, подхватили его, подняли и перенесли в ту комнату, которую ты просишь для своего подопечного.

– Увы! Я понимаю тебя, Анриетта, и понимаю тем лучше, что твоя история похожа на мою, как две капли воды, – сказала Маргарита.

– С той только разницей, что я служу моему королю и моей религии и мне вовсе не нужно прятать господина Аннибала де Коконнаса.

– Его зовут Аннибал де Коконнас? – переспросила Маргарита и расхохоталась.

– Грозное имя, не правда ли? – сказала Анриетта. – И тот, кто носит это имя, достоин его. Какой воин, черт побери! И сколько крови пролил!.. Надень маску, милая королева, – вот и наш дом.

– Зачем же мне маска?

– Затем, что я хочу показать тебе моего героя.

– Он красив?

– Во время битвы он казался мне бесподобным. Правда, то было ночью, в зареве пожара. А утром, при дневном свете, должна признаться, он несколько проигрывает. Тем не менее думаю, что он тебе понравится.

– Итак, дом Гизов отказывает в убежище моему подопечному; очень жаль, потому что дом Гизов – последнее место, где вздумают разыскивать гугенотов.

– Вовсе не отказывает: сегодня же вечером я велю перенести его сюда; один будет лежать в правой части комнаты, а другой – в левой.

– Но если они узнают, что один из них протестант, а другой католик, они съедят друг друга!

– О, этого можно не опасаться! Коконнас получил такой удар в лицо, что почти ничего не видит, а у твоего гугенота такая рана в грудь, что он почти не может двигаться... Кроме того, прикажи ему не говорить на религиозные темы, и все пойдет как по маслу!

– Будь по-твоему!

– Решено! Теперь войдем в дом.

– Благодарю, – сказала Маргарита, пожимая руку своей приятельницы.

– Здесь опять будете вашим величеством, – предупредила герцогиня Неверская. – Позвольте мне оказать вам в доме Гизов прием, подобающий королеве Наваррской.

Выйдя из носилок, герцогиня почти стала на одно колено, чтобы помочь выйти Маргарите, потом, указав рукой на дворцовые двери, охраняемые двумя часовыми с аркебузами, последовала за королевой, которая величественно шествовала впереди герцогини, сохранявшей смиренный вид, пока они были на виду у всех. Войдя к себе в комнату, герцогиня затворила дверь и позвала свою камеристку, очень расторопную сицилианку.

– Мика, – обратилась к ней герцогиня по-итальянски, – как здоровье графа?

– Быстро идет на поправку, – отвечала камеристка.

– А что он делает?

– Думаю, что сейчас он закусывает.

– Это хорошо, – сказала Маргарита, – появление аппетита – это добрый знак.

– Ах, правда, я и забыла, что ты ученица Амбруаза Паре! Ступай, Мика.

– Ты выгоняешь ее?

– Да, пусть сторожит нас. Мика вышла.

– А теперь ты сама войдешь к нему или лучше его пригласить сюда? – спросила герцогиня.

– Ни то, ни другое; я хочу посмотреть на него невидимкой.

– Но ведь ты будешь в маске!

– Да, но потом он сможет узнать меня по волосам, по рукам, по украшениям...

– Ах, милая королева, до чего ты стала осторожна с тех пор, как вышла замуж! Маргарита улыбнулась.

– Ну что ж... есть один способ, – продолжала герцогиня.

– Какой?

– Посмотреть на него в замочную скважину.

– Хорошо, веди меня.

Герцогиня взяла Маргариту за руку и повела ее к двери, завешенной ковром, затем встала на одно колено и посмотрела в замочную скважину.

– Отлично, – сказала герцогиня, – он сидит за столом лицом к нам. Подойди.

Королева Маргарита заняла место своей подруги и посмотрела в замочную скважину. Как и сказала герцогиня, Коконнас сидел за столом, уставленным разными яствами, и, несмотря на свои раны, воздавал им честь.

– Ах, Боже мой! – отстранившись от двери, воскликнула Маргарита.

– В чем дело? – удивленно спросила герцогиня.

– Не может быть! Нет!.. Да! Клянусь душой, это тот самый!

– Какой «тот самый»?

– Tсc! – прошептала Маргарита, поднимаясь и хватая за руку герцогиню. – Тот самый, который хотел убить моего гугенота, ворвался вслед за ним ко мне в комнату и на моих глазах ударил его шпагой! Ах, Анриетта. Какое счастье, что сейчас он меня не видел!

– Значит, ты видела его в бою? Он был прекрасен?

– Не знаю, – отвечала Маргарита, – я смотрела только на того, кого он преследовал.

– А как зовут того, кого он преследовал?

– Ты не назовешь его имени своему католику?

– Нет, даю слово.

– Лерак де Ла Моль.

– А теперь как он выглядит, по-твоему?

– Господин де Ла Моль?

– Нет, господин де Коконнас.

– Как тебе сказать? – ответила Маргарита. – По-моему...

Она остановилась.

– Ну, ну, – настаивала герцогиня, – как видно, ты сердишься на него за то, что он ранил твоего гугенота?

– Мне кажется, – со смехом ответила Маргарита, – что мой гугенот в долгу не остался, и такой шрам, который остался у твоего католика под глазом...

– Значит, они квиты, и мы можем их помирить! Присылай своего раненого ко мне.

– Только не теперь, попозже.

– Когда же?

– Когда ты переведешь своего католика в другую комнату.

– В какую комнату?

Маргарита только взглянула на подругу, та посмотрела на Маргариту и тут же расхохоталась.

– Ну хорошо! – сказала герцогиня. – Итак – союз! Более тесный, чем когда бы то ни было!

Искренняя дружба навсегда! – ответила королева.

– А каков будет наш пароль, наш условный знак, если мы друг другу понадобимся?

– Тройное имя твоего триединого бога: Eros, Cupido, Amor.

Подруги расцеловались еще раз, в двадцатый раз пожали друг другу руки и расстались.

 

Глава 3

КЛЮЧИ ОТКРЫВАЮТ НЕ ТОЛЬКО ТЕ ДВЕРИ, ДЛЯ КОТОРЫХ СДЕЛАНЫ

 

Возвратясь в Лувр, королева Наваррская застала Жийону в большом волнении. В отсутствие Маргариты приходила г-жа де Сов. Она принесла ключ, который прислала ей королева-мать. Это был ключ от комнаты, где находился в заключении Генрих Наваррский. Было ясно, что королеве-матери зачем-то нужно, чтобы Беарнец провел сегодняшнюю ночь у г-жи де Сов.

Маргарита взяла ключ и, вертя его в руках, продумала каждое слово из письма г-жи де Сов, взвесила значение каждой буквы и, наконец, как будто разгадала замысел Екатерины.

Она взяла перо, обмакнула его в чернила и написала:

 

«Сегодня вечером не ходите к г-же де Сов, будьте у королевы Наваррской.

Маргарита».

 

Потом она свернула бумажку трубочкой, всунула ее в полую часть ключа и приказала Жийоне, как только стемнеет, подсунуть ключ узнику под дверь.

Покончив с этим, Маргарита подумала о несчастном раненом, заперла все двери, вошла в кабинет и, к своему великому удивлению, увидела, что Ла Моль уже одет в свое продранное, испачканное кровью платье.

Заметив ее, он сделал попытку встать, но зашатался, не смог удержаться на ногах и упал на софу, превращенную в кровать.

– Что это значит, сударь? Почему вы так плохо выполняете предписания вашего врача? – спросила Маргарита. – Я предписала вам покой, а вы, вместо того чтобы слушаться меня, делаете все наоборот!

– Ваше величество, я не виновата, – сказала Жийона. – Я просила, я умоляла его сиятельство не сходить с ума, а он сказал, что не останется в Лувре.

– Вы хотите уйти из Лувра?! – спросила Маргарита, глядя с изумлением на молодого человека, потупившего глаза. – Да ведь это немыслимо! Вы не можете ходить, вы бледны, у вас нет сил, у вас дрожат колени. И еще сегодня утром у вас из раны шла кровь!..

– Ваше величество! Сколь горячо я благодарил вас за то, что вы дали мне убежище вчера, столь же горячо молю вас позволить мне уйти сегодня.

– Я даже не знаю, как назвать такое безрассудство, – ответила изумленная королева, – это хуже, чем неблагодарность!

– Ваше величество! – умоляюще складывая руки, воскликнул Ла Моль. – Не обвиняйте меня в неблагодарности! Чувство признательности к вам я сохраню на всю жизнь!

– Значит, ненадолго! – сказала Маргарита, тронутая искренностью, звучавшей в его словах. – Или ваши раны откроются – и вы умрете от потери крови, или же узнают, что вы гугенот, – и вы не сделаете по улице и ста шагов, как вас убьют!

– И все-таки я должен уйти из Лувра, – прошептал Ла Моль.

– Должны?! – повторила Маргарита, глядя на него ясным, глубоким взглядом, и, чуть побледнев, произнесла:

– Да! Да! Понимаю! Извините, сударь! За стенами Лувра, конечно, есть женщина, которую ваше отсутствие мучительно тревожит. Это справедливо, это естественно, я это понимаю. Почему же вы сразу мне не сказали... или, вернее, как я сама не подумала об этом?! Долг гостеприимства – оберегать чувства гостя так же, как и лечить его раны, и заботиться о его душе так же, как и о его теле.

– Вы глубоко заблуждаетесь, – возразил Ла Моль. – Я почти одинок на свете и совсем одинок в Париже – здесь меня никто не знает. В этом городе первый человек, с которым заговорил я, был тот, кто хотел меня убить, а первой женщиной, которая заговорила со мной, были вы, ваше величество.

– Тогда почему же вы хотите уйти? – в недоумении спросила Маргарита.

– Потому, что прошлую ночь вы, ваше величество, совсем не спали, и потому, что сегодня ночью... Маргарита покраснела.

– Жийона, – сказала она, – уже темнеет, я думаю, что пора отнести ключ.

Жийона улыбнулась и вышла.

– Но если вы в Париже одиноки, без друзей, что же вы будете делать? – спросила Маргарита.

– У меня будет много друзей, сударыня. Когда за мной гнались, я вспомнил мою мать – она была католичка; мне чудилось, что она летит передо мной, указывая мне путь к Лувру и держа в руке крест; тогда я дал обет принять вероисповедание моей матери, если Господь сохранит мне жизнь. Господь сделал больше, чем спас мне жизнь: Он послал мне ангела, чтобы я полюбил жизнь.

– Но вы не можете ходить; вы не пройдете и ста шагов, как упадете в обморок.

– Сегодня я пробовал ходить по кабинету; правда, хожу я медленно и ходить мне трудно, но мне нужно дойти только до Луврской площади, а там – будь что будет!

Маргарита, подперев голову рукой, глубоко задумалась.

– А почему вы больше не упоминаете о короле Наваррском?

Маргарита умышленно задала этот вопрос.

– Что же, когда вы пожелали принять католичество, у вас пропало желание служить королю Наваррскому?

– Ваше величество, – побледнев, отвечал Ла Моль, – вы угадали истинную причину, по которой я хочу уйти... Я знаю, что королю Наваррскому грозит величайшая опасность и что даже вы, ваше величество, принцесса крови, едва ли сможете спасти ему жизнь.

– Что это значит? – спросила Маргарита. – Что вы хотите сказать? И о какой опасности вы говорите?

– В том кабинете, где меня поместили, слышно все, – нерешительно отвечал Ла Моль.

«А ведь верно, – подумала Маргарита, – то же самое говорил мне и герцог де Гиз».

– Так что же вы слышали? – спросила она.

– Во-первых, утром я слышал разговор вашего величества с братом.

– С Франсуа? – покраснев, воскликнула Маргарита.

– Да, с герцогом Алансонским. Затем, когда вас не было, я слышал разговор мадмуазель Жийоны с госпожой де Сов.

– Так эти два разговора...

– Да, ваше величество! Вы замужем всего неделю, вы любите своего супруга. И ваш супруг придет сюда вслед за герцогом Алансонским и госпожой де Сов. Он поведает вам свои тайны. А я не должен их слышать; я был бы нескромен... я не могу, не должен... прежде всего, я не хочу быть нескромным!

Тон, каким Ла Моль произнес эти слова, дрожь в его голосе и смущенный вид юноши внезапно объяснили Маргарите все.

– Так!, Значит, лежа в кабинете, вы слышали все, что говорилось в этой комнате? – спросила она.

– Да, ваше величество.

– И чтобы ничего больше не слышать, вы хотите уйти сегодня вечером или сегодня ночью?

– Сию же секунду, если вы, ваше величество, милостиво дозволите мне уйти.

– Бедный ребенок! – сказала Маргарита с нежностью и жалостью в голосе.

Удивленный таким ласковым ответом вместо ожидаемой суровой отповеди, Ла Моль робко поднял голову; глаза его встретились с глазами Маргариты, и, словно притягиваемый некоей магической силой, он был уже не в состоянии оторваться от ясных, проницательных глаз королевы.

– Значит, вы считаете, что неспособны сохранить тайну? – мягко спросила Маргарита, откинувшись на спинку кресла и наслаждаясь тем, что, сидя в полумраке за спущенной ковровой занавеской, может, не выдавая себя, свободно читать в душе Ла Моля.

– Я человек жалкий, – ответил Ла Моль, – я не уверен в себе самом и не выношу чужого счастья.

– Но чьего же счастья? – с улыбкой спросила Маргарита. – Ах да! Счастья короля Наваррского! Бедный Генрих!

– Вот видите, он счастлив! – воскликнул Ла Моль.

– Счастлив?..

– Да, потому что вы, ваше величество, жалеете его. Маргарита теребила в руках шелковый кошелек и выдергивала из него золотые нити шнурка.

– Итак, вы твердо решили не встречаться с королем Наваррским? – спросила она.

– Боюсь, что теперь я буду в тягость его величеству...

– Ас моим братом, герцогом Алансонским?

– С герцогом Алансонским?! – воскликнул Ла Моль. – О нет! Нет, сударыня! С ним еще меньше, чем с королем Наваррским!

– Но почему же? – дрожа от волнения, спросила Маргарита.

– Потому, что я стал слишком плохим гугенотом, чтобы преданно служить его величеству королю Наваррскому, и еще недостаточно хорошим католиком, чтобы войти в число друзей герцога Алансонского и герцога де Гиза.

На этот раз потупила глаза Маргарита, чувствуя, что удар попал ей прямо в сердце; она сама не могла понять, радость или боль причинили ей слова Ла Моля.

В эту минуту вошла Жийона. Маргарита бросила на нее вопросительный взгляд. Жийона ответила утвердительным взглядом, давая понять, что ей удалось передать ключ королю Наваррскому.

Маргарита перевела взгляд на Ла Моля, пребывавшего в нерешительности; он опустил голову на грудь и побледнел, страдая от ран телесных и душевных.

– Господин де Ла Моль горд, – сказала Маргарита, – и я не решаюсь сделать ему одно предложение, которое он, без сомнения, отвергнет.

Ла Моль встал, сделал шаг к Маргарите и хотел склониться перед вей в знак готовности повиноваться, но от сильной, острой, жгучей боли у него выступили слезы, и, чувствуя, что вот-вот упадет, он ухватился за стенной ковер, чтобы удержаться на ногах.

– Вот видите, – воскликнула Маргарита, подбегая к нему и поддерживая его, – вот видите, я еще нужна вам!

– О да! Как воздух, которым я дышу, как свет, который вижу! – едва заметно шевеля губами, прошептал Ла Моль.

В это мгновение послышались три удара в дверь.

– Вы слышите? – испуганно спросила Жийона.

– Уже! – прошептала Маргарита.

– Отпереть?

– Подожди. Это может быть король Наваррский.

– Ваше величество! – воскликнул Ла Моль, которому эти слова придали силы, хотя королева произнесла их шепотом, в полной уверенности, что ее услышит одна Жийона:

– Молю вас на коленях: удалите меня из Лувра, живого или мертвого! Сжальтесь надо мной! Ах, вы не хотите отвечать! Хорошо! Тогда говорить буду я! А когда я заговорю, то, надеюсь, вы сами меня выгоните.

– Замолчите, несчастный! – сказала Маргарита, ощущавшая неизъяснимое очарование в этих упреках молодого человека. – Замолчите сейчас же!

– Ваше величество, повторяю: из этого кабинета слышно все, – продолжал Ла Моль, не услыхав в тоне королевы той строгости, какой он ожидал. – Не дайте мне умереть такой смертью, какой не выдумать самым жестоким палачам!

– Молчите! Молчите! – приказала Маргарита.

– О, вы безжалостны! Вы ничего не хотите слушать, ничего не хотите понять! Поймите, что я люблю вас!..

– Да замолчите же, говорят вам! – перебила Маргарита и зажала ему рот своей теплой душистой ладонью.

Молодой человек взял ее в руки и прижался к ней губами.

– Все-таки... – прошептал он.

– Все-таки замолчите, ребенок! Что это за бунтовщик, который не повинуется своей королеве?

Маргарита выбежала из кабинета, заперла дверь и прислонилась к стене, стараясь трепетной рукою унять сердцебиение.

– Жийона, отвори! – приказала она.

Жийона вышла, и мгновение спустя из-за портьеры показалось лукавое, умное и немного встревоженное лицо короля Наваррского.

– Вы звали меня, ваше величество? – спросил король Наваррский Маргариту.

– Да, ваше величество. Вы получили мое письмо?

– Получил, и, должен признаться, не без удивления, – ответил Генрих, оглядываясь с некоторым недоверием, рассеявшимся, впрочем, очень быстро.

– И не без тревоги, не правда ли? – прибавила Маргарита.

– Не отрицаю. Однако, несмотря на то, что я окружен беспощадными врагами и еще более опасными друзьями, я вспомнил, как однажды в ваших глазах светилось великодушие – это было в вечер нашей свадьбы – и как в другой раз в них засияла звезда мужества: это было вчера, в день, предназначенный для моей смерти.

– Итак? – с улыбкой спросила Маргарита мужа, видимо старавшегося проникнуть к ней в душу – Итак, я вспомнил это и, прочитав вашу записку с предложением явиться к вам, тотчас сказал себе: у короля Наваррского, безоружного узника, оставшегося без друзей, есть только одна возможность погибнуть с блеском, смертью, которую занесут на скрижали истории, – это смерть от предательства жены, и вот я пришел.

– Государь, – ответила Маргарита, – вы заговорите по-иному, когда узнаете, что все происходящее в данную минуту – дело рук женщины, которая вас любит и... которую любите вы.

Услышав это, Генрих чуть не попятился, и его проницательные серые глаза глянули на Маргариту из-под черных бровей вопросительно и с любопытством.

– Успокойтесь, государь! – с улыбкой сказала королева. – Я вовсе не собираюсь утверждать, что эта женщина – я.

– Однако ведь это вы велели передать мне ключ? Ведь это же ваш почерк?

– Да, я признаю, что это почерк мой, не отрицаю и того, что записка от меня. А ключ – это уже другие дело. Достаточно вам знать, что, прежде чем вы его получили, он побывал в руках четырех женщин.

– Четырех?! – с изумлением воскликнул Генрих.

– Да, четырех, – подтвердила Маргарита. – В руках королевы-матери, госпожи де Сов, Жийоны и моих. Генрих Наваррский задумался над этой загадкой.

– Давайте поговорим серьезно, а главное – откровенно, – сказала Маргарита. – Сегодня возникли слухи о том, что вы, ваше величество, дали согласие отречься от протестантского вероисповедания. Это правда?

– Неправда, сударыня; я еще не дал согласия.

– Но вы уже решились поступить таким образом?

– То есть я обдумываю это. Что делать, если тебе двадцать лет и ты почти король? Клянусь, есть вещи, которые стоят католической обедни!

– И в том числе – жизнь, не правда ли? Генрих не удержался от улыбки.

– Государь, вы недоговариваете! – продолжала Маргарита.

– Я не могу говорить всего своим союзникам, а мы с вами, как вам известно, пока только союзники; вот если бы вы были не только союзницей... но и...

– И женой, хотите вы сказать, так ведь?

– Да... и женой...

– Что тогда?..

– Тогда, пожалуй, было бы другое дело; я, может быть, стремился бы остаться королем гугенотов, как они меня называют... Ну, а теперь я должен быть счастлив, если останусь в живых.

Маргарита посмотрела на него так странно, что возбудила бы подозрения в человеке не такого тонкого ума, как Генрих Наваррский.

– Вы уверены, что этого достигнете? – спросила она.

– Более или менее уверен, – отвечал Генрих. – Ведь вы знаете, что в здешнем мире никогда нельзя быть уверенным в чем бы то ни было.

– Но верно то, – подхватила Маргарита, – что вы, ваше величество, обнаруживаете такую скромность и такое бескорыстие, что, отказавшись от короны, отказавшись от религии, вы, вероятно, откажетесь, как надеются некоторые, и от союза с французской принцессой.

Эти слова были полны такого глубокого значения, что Генрих невольно вздрогнул. Но он тут же взял себя в руки.

назад<<< 1 . . . 12 . . . 51 >>>далее