– Готов поклясться, что это...

– Кто?

– Да... король Наваррский и человек в вишневом плаще.

– Клянись, если хочешь, только тихо.

– А, ты их тоже узнал?

– Конечно.

– Зачем они сюда пришли?

– Какие-нибудь любовные делишки.

– Ты так думаешь?

– Уверен.

– Я предпочитаю любовным делам хорошие удары шпагой. Я готов был поклясться, а теперь бьюсь об заклад...

– Из-за чего?

– Что тут какой-нибудь заговор.

– Э! Ты с ума сошел.

– Я тебе говорю...

– А я тебе говорю, что если они заговорщики, то это их дело.

– Что ж, это верно! Ведь я больше не служу у Алансона, так что пускай себе улаживают свои дела, как их душе угодно.

Так как куропатки достигли, по-видимому, той степени прожаренности, какую любил Коконнас, то пьемонтец, рассчитывавший на них как на самое лакомое блюдо своего ужина, позвал Ла Юрьера, чтобы тот снял их с вертела.

А в это время Генрих и де Муи устроились у себя в комнате.

– Государь! Вы видели Ортона? – спросил де Муи, когда Грегуар накрыл на стол.

– Нет, но я получил записку, которую он положил за зеркало. Я думаю, мальчик испугался; дело в том, что его застала там королева Екатерина, он и убежал, не дожидаясь меня. Я было немного встревожился, когда Дариола сказала мне, что королева-мать долго разговаривала с Ортоном.

– О! Это не опасно. Он ловкий постреленок, и, хотя королева-мать знает свое дело, он обведет ее вокруг пальца, я в этом уверен.

– А вы, де Муи, видели его потом? – спросил Генрих.

– Нет, но я увижу его сегодня: в полночь он должен зайти сюда за мной и принести мне добрый мушкет, а когда мы отсюда выйдем, он все мне расскажет.

– А что это за человек был на углу улицы Де-Матюрен?

– Какой человек?

– Человек, который дал мне лошадь и плащ; вы в нем уверены?

– Это один из самых преданных нам людей. А кроме того, он вас не знает, ваше величество, и даже не представляет себе, с кем он имел дело.

– Значит, мы можем говорить о наших делах совершенно спокойно?

– Вне всякого сомнения. А кроме того, Ла Моль на страже.

– Чудесно.

– Так что же сказал герцог Алансонский, государь?

– Герцог Алансонский не хочет уезжать, де Муи, он вполне ясно дал это понять. Избрание герцога Анжуйского на польский престол и нездоровье короля изменили все его намерения.

– Так это он разрушил наш план?

– Да.

– А он нас не выдаст?

– Пока нет, но выдаст при первом удобном случае.

– Трусливая душонка! Предательский умишко! Почему он не отвечал на письма, которые я ему писал?

– Для того, чтобы иметь доказательства, но не предъявлять их. А пока все проиграно, не так ли, де Муи?

– Напротив, государь, все выиграно. Вы прекрасно знаете, что гугенотская партия, кроме небольшой группы сторонников принца Конде, была за вас и сделала вид, что завязывает отношения с герцогом Алансонским только для того, чтобы он служил ей защитой. И вот, после приема послов, я их всех снова объединил и связал с вами. Ста человек было достаточно, чтобы бежать с герцогом Алансонским; теперь у меня пятьсот; через неделю они будут готовы и расставлены отрядами вдоль дороги на По. Это будет уже не бегство, а отступление. Государь! Вам довольно пятисот человек? Будете вы чувствовать себя в безопасности с таким войском?

Генрих улыбнулся и хлопнул его по плечу.

– Ты-то знаешь, де Муи, – и знаешь только ты один, – что король Наваррский от природы не так уж пуглив, как о нем думают, – сказал он.

– Боже мой! Я-то знаю, государь, и надеюсь, что уже недалек тот час, когда вся Франция будет знать это не хуже меня.

– Но когда люди составляют заговор, им нужен успех. Первое условие успеха – решимость, а чтобы к этой решимости присоединились быстрота, прямота, твердость, нужна уверенность в успехе.

– Превосходно! Государь, по каким дням бывает охота?

– Каждую неделю или каждые десять дней – или с гончими, или соколиная.

– А когда была последняя?

– Как раз сегодня.

– Значит, через неделю или через десять дней двор снова поедет на охоту?

– Вне всякого сомнения, а может, даже раньше.

– Выслушайте меня: по-моему, все совершенно успокоились – герцог Анжуйский уехал, о нем забыли и думать. Здоровье короля с каждым днем улучшается. Преследования нас, гугенотов, почти прекратились. Расстилайтесь перед королевой-матерью, расстилайтесь перед герцогом Алансонским, твердите ему все время, что не можете уехать без него, постарайтесь, чтобы он вам верил, – это самое трудное.

– Будь покоен, он поверит!

– А вы думаете, что он так доверяет вам?

– Господь с вами, вовсе нет. Но он верит всему, что говорит королева Наваррская.

– А королева служит нам искренне?

– О! У меня есть тому доказательства. А кроме того, она честолюбива, и наваррская корона, которой нет, жжет ей лоб.

– Хорошо. Тогда за три дня до охоты пришлите мне сказать, где она будет – в Бонди, в Сен-Жермене или в Рамбуйе; прибавьте, что вы готовы. А когда увидите, что впереди скачет де Ла Моль, следуйте за ним и мчитесь что есть духу. Только бы вам удалось выехать из лесу, а там пусть королева-мать, если ей захочется вас видеть, летит за вами вслед. Но я надеюсь, что ее нормандские лошади не увидят даже подков берберских лошадей и испанских жеребцов.

– Решено, де Муи.

– У вас есть деньги, государь?

Генрих сделал гримасу, какую делал всю жизнь, когда ему задавали этот вопрос.

– Не слишком много, но, по-моему, деньги есть у Марго.

– Все равно, ваши ли, ее ли, берите с собой как можно больше.

– А ты что будешь делать тем временем?

– После того, как я устрою дела вашего величества – а я занялся ими, как вы видели, добросовестно, – надеюсь, что вы, ваше величество, разрешите мне заняться моими делами?

– Конечно, де Муи, конечно! Но какие это у тебя «свои дела»?

– Сейчас скажу, государь. Ортон, – а он мальчик очень умный, я особенно рекомендую его вашему величеству – вчера сказал мне, что встретил около Арсенала этого разбойника Морвеля, который благодаря заботам Рене теперь поправился и греется на солнышке, как и подобает змее.

– Ага! Понимаю, – сказал Генрих.

– Понимаете? Это хорошо... Когда-нибудь вы станете королем, государь, и если вы тоже захотите кому-нибудь отомстить, то отомстите по-королевски. Я же солдат и буду мстить по-солдатски. Поэтому, как только наши делишки уладятся, что даст этому разбойнику еще пять-шесть дней на поправку, я пройдусь около Арсенала, пришпилю мерзавца к земле четырьмя хорошими ударами рапиры и тогда уеду из Парижа с меньшей тяжестью на сердце.

– Занимайся своими делами, мой Друг, занимайся, – сказал Беарнец. – Кстати, ты ведь доволен Ла Молем?

– О-о! Это очаровательный юноша, преданный вам душой и телом, государь! Вы можете на него положиться, как на меня... Молодец!..

– А главное – он умеет молчать. Он поедет с нами в Наварру, де Муи, а там мы подумаем, как мы сможем его вознаградить.

Едва успел Генрих со своей лукавой улыбкой произнести эти слова, как дверь отворилась, или, вернее, распахнулась, и тот, кого сейчас так расхваливали, появился бледный и возбужденный.

– Тревога, государь! Тревога! – крикнул Ла Моль. – Дом окружен!

– Окружен?! – воскликнул Генрих, вставая с места. – Кем?

– Королевскими стражниками!

– Ого! Видно, будет драка, – вытаскивая из-за пояса пистолеты, – сказал де Муи.

– Пистолеты, драка! А как вы одолеете пятьдесят человек? – возразил Ла Моль.

– Он прав, – сказал король, – и если бы нашелся какой-нибудь путь к отступлению...

– Он есть, он уже послужил мне однажды, и если вы, ваше величество, соблаговолите последовать за мной...

– А де Муи?

– И де Муи может последовать за нами, только поторопитесь оба.

На лестнице раздались шаги.

– Поздно, – сказал Генрих.

– Ах, если бы кто-нибудь задержал их минут на пять, я был бы готов ответить за жизнь короля! – воскликнул Ла Моль.

– Тогда отвечайте за нее, – сказал де Муи, – а я берусь их задержать. Идите, государь, идите!

– А как же ты?

– Не беспокойтесь, государь! Идите же!

Де Муи тут же спрятал тарелку, салфетку и стакан короля, чтобы можно было подумать, будто он ужинал один.

– Идемте, государь, идемте! – воскликнул Ла Моль, беря короля за руку и увлекая его к лестнице.

– Де Муи! Мой храбрый де Муи! – воскликнул Генрих, протягивая руку молодому человеку.

Де Муи поцеловал ему руку, вытолкнул его из комнаты и запер за ним дверь на задвижку.

– Да, да, понимаю, – заговорил Генрих, – он отдастся им в руки, а мы спасемся... Но какой черт мог нас выдать?

– Идемте, государь, идемте! Они уже на лестнице, на лестнице!

В самом деле, свет факелов пополз вверх по узкой лестнице, а снизу донеслось бряцанье шпаг.

– Скорее, государь, скорее! – сказал Ла Моль. Он вел короля в полной темноте, поднялся с ним двумя этажами выше, толкнул дверь в какую-то комнату, запер ее на задвижку и отворил окно в соседней комнате.

– Ваше величество, вас не очень пугает путешествие по крышам? – спросил он.

– Это меня-то? Охотника за сернами? Да что вы! – возразил Генрих.

– Тем лучше! Тогда идите за мной, ваше величество; дорогу я знаю и буду служить вам проводником.

– Идите, идите, – сказал Генрих, – я следую за вами. Ла Моль первым перелез через подоконник и пошел по широкой закраине крыши, служившей кровельным желобом, в конце которого он обнаружил некую лощину, образуемую двумя крышами; в эту лощину открывалась дверь необитаемого чердака.

– Государь, здесь вы у пристани, – сказал Ла Моль.

– Ага! Прекрасно, – ответил Генрих. С этими словами он вытер бледный лоб, весь покрытый каплями пота.

– Теперь все пойдет, как по маслу, – сказал Ла Моль. – Дверь чердака выходит на лестницу, внизу она выходит в коридор, а коридор ведет на улицу. Я, государь, проделал весь этот путь ночью, которая была пострашнее этой.

– Идем, идем! – сказал Генрих. – Вперед! Ла Моль первым проскользнул в настежь распахнутое чердачное окно, дошел до неплотно закрытой двери, открыл ее, очутился на верхней ступеньке витой лестницы и всунул в руку короля веревку, служившую поручнями.

– Спускайтесь, государь, – сказал он.

На середине Генрих остановился; он очутился у окошка, а окошко это выходило во двор гостиницы «Путеводная звезда». Видно было, как в доме напротив бегали по лестнице солдаты – одни со шпагами в руках, другие с факелами.

Вдруг в одной из групп король Наваррский увидел де Муи. Он отдал свою шпагу и мирно сходил с лестницы.

– Бедный юноша, – сказал Генрих, – преданное, храброе сердце!

– Ваше величество, – сказал Ла Моль, – вы можете заметить, что он, честное слово, совершенно спокоен. Смотрите, государь, он даже смеется. Он наверняка придумывает отличный выход: ведь де Муи, как вам известно, смеется редко.

– А тот молодой человек, который был с вами?

– Де Коконнас? – спросил Ла Моль.

– Да, господин де Коконнас – что с ним?

– О, государь, уж за него-то я не беспокоюсь! Увидев солдат, он сказал мне только одно: «Давай рискнем!» – «Головой?» – спросил я. – «А ты сумеешь спастись?» – «Надеюсь». – «И я тоже!» – ответил он. И я клянусь вам, государь, что он спасется. Если Коконнаса и схватят, то, ручаюсь вам, это случится только потому, что он по каким-то причинам сам даст себя схватить.

– В таком случае все улажено; постараемся добраться до Лувра, – сказал Генрих.

– Боже мой, да ничего нет проще, государь; закутаемся в плащи и выйдем – улица полна народу, сбежавшегося на шум, и нас примут за любопытных.

В самом деле, Генрих и Ла Моль обнаружили, что дверь открыта, и единственно, что мешало им выйти, – это волна народа, заливавшая улицу.

Тем не менее им удалось проскользнуть улицей Д'Аверон. Но, добравшись до улицы Де-Пули, они увидели, что через площадь Сен-Жермен-Л'Осеруа идет де Муи, окруженный конвоем во главе с командиром охраны де Нансе.

– Вот как! По-видимому, его ведут в Лувр, – сказал Генрих. – Черт возьми! Пропускные ворота будут закрыты... У всех, кто возвращается, будут спрашивать имена, и если увидят, что я возвращаюсь следом за де Муи, то решат, что я был с ним.

– Это верно, государь, – сказал Ла Моль, – но вы возвращайтесь в Лувр другим путем.

– Кой дьявол поможет мне туда вернуться, как по-твоему?

– А разве для вашего величества не существует окно королевы Наваррской?

– Господи Иисусе! – воскликнул Генрих. – Ваша правда, господин де Ла Моль. А я об этом и не подумал!.. Да, но как дать знать королеве?

– О-о, ваше величество! – почтительно кланяясь, сказал Ла Моль. – Вы бросаете камни так метко...

 

Глава 7

ДЕ МУИ ДЕ СЕН-ФАЛЬ

 

На сей раз Екатерина тщательно приняла все меры предосторожности и полагала, что может быть уверена в успехе.

Около десяти вечера она отпустила Маргариту, вполне убежденная, что королева Наваррская не подозревает, – кстати сказать, это было совершенно справедливо, – какие козни строятся против ее мужа, и пришла к королю с просьбой, чтобы он пока не ложился спать.

Заинтригованный торжествующим видом матери, лицо которой, вопреки ее обычной скрытности, так и сияло, Карл принялся расспрашивать Екатерину.

– Могу сказать вашему величеству одно, – сказала Екатерина, – вечером вы избавитесь от двух злейших ваших врагов.

Король двинул бровью, как человек, который как бы говорит себе: «Хорошо, посмотрим». Свистнув большой борзой собаке, которая подползла к нему на брюхе, как змея, и положила свою красивую и умную морду на колено хозяина, Карл стал ждать.

Спустя несколько минут, в течение которых Екатерина стояла, устремив глаза в одну точку и вся превратившись в слух, во дворе Лувра раздался пистолетный выстрел.

– Что это? – нахмурив брови, спросил Карл, в то время как борзая вскочила и насторожила уши.

– Ничего особенного, просто сигнал, вот и все.

– А что он означает?

– Он означает, что с этой минуты, государь, единственный ваш настоящий враг уже не сможет вам вредить.

– Там убили человека? – спросил Карл, глядя на мать взором властителя, означавшим, что смертная казнь и помилование есть два неотъемлемых атрибута королевской власти.

– Нет, государь; только арестовали двоих.

– Ох! – пробормотал Карл. – Вечно эти тайные козни, вечно какие-то заговоры, и все без ведома короля! Черт знает что! Матушка, я уже большой мальчик, такой большой мальчик, что могу и сам постоять за себя и не нуждаюсь ни в детских чепчиках, ни в детских помочах. Поезжайте в Польшу с вашим сыном Генрихом, коли хотите царствовать, а здесь вы напрасно играете в эту игру!

– Сын мой, – отвечала Екатерина, – я вмешиваюсь в ваши дела последний раз. Но эта история началась давно, и вы все время говорили, что я неправа, а потому я всей душой стремилась доказать вашему величеству, что не ошиблась.

В эту минуту в вестибюле остановились люди; было слышно, как небольшой отряд стрелков со стуком опустил приклады мушкетов на каменные плиты пола.

Почти тотчас же де Нансе попросил позволения войти к королю.

– Пусть войдет, – поспешно сказал Карл. Де Нансе вошел, поклонился королю и, обращаясь к Екатерине, сказал:

– Приказание вашего величества исполнено: он взят.

– Как «он»? – в глубоком смущении воскликнула Екатерина. – Разве вы взяли только одного?

– Он был один, ваше величество.

– Он защищался?

– Нет, он спокойно ужинал в комнате и отдал шпагу при первом требовании.

– Кто он такой? – спросил король.

– Сейчас увидите, – отвечала Екатерина. – Господин де Нансе, введите арестованного! Через пять минут ввели де Муи.

– Де Муи! – воскликнул король. – В чем дело?

– Государь! – совершенно спокойно отвечал де Муи. – С вашего позволения я задам вам тот же вопрос.

– Вместо того, чтобы задавать такой вопрос королю, господин де Муи, – сказала Екатерина, – будьте любезны сказать моему сыну, кто недавно ночью находился в комнате короля Наваррского и в ту же ночь, воспротивившись приказу его величества, чего и можно было ожидать от такого мятежника, убил двух королевских стражей и ранил господина де Морвеля!

– Да, в самом деле, – сдвинув брови, сказал Карл, – не знаете ли вы, господин де Муи, как зовут этого человека?

– Знаю, государь. Вашему величеству угодно знать его имя?

– Признаюсь, это доставило бы мне удовольствие.

– Так вот, государь, его имя де Муи де Сен-Фаль.

– Это были вы?

– Собственной персоной.

Екатерина, изумленная такой смелостью, сделала шаг по направлению к молодому человеку.

– А как же вы осмелились воспротивиться приказу короля? – спросил Карл IX.

– Прежде всего, государь, я понятия не имел о приказе вашего величества. Кроме того, я видел только одно, вернее – только одного человека: Морвеля, убийцу моего отца и господина адмирала. Тогда я вспомнил, что полтора года назад вот в этой самой комнате, вечером двадцать четвертого августа, ваше величество обещали мне, лично мне, наказать убийцу, но так как с тех пор произошли важные события, я подумал, что королю помешали осуществить его намерения. Увидав Морвеля прямо перед собой, я был убежден, что мне послало его само небо. Остальное известно вашему величеству: я ударил его шпагой, как убийцу, государь, и стрелял в его людей, как в разбойников.

Карл ничего не ответил; дружба с Генрихом заставила его с некоторых пор смотреть на многое с другой точки зрения, не с той, с какой он видел дотоле, и нередко – с ужасом.

Королева-мать уже давно отметила у себя в памяти слова о Варфоломеевской ночи, срывавшиеся с уст ее сына, – слова, в которых чувствовались угрызения совести.

– Но зачем вы пришли в такой час к королю Наваррскому? – спросила Екатерина.

– Ну, это долго рассказывать, – ответил де Муи. – Но если у его величества достанет терпения выслушать...

– Достанет, – сказал Карл, – говорите, я хочу вас выслушать.

Екатерина села и устремила на молодого вождя тревожный взгляд.

– Мы слушаем, – сказал Карл. – Сюда, Актеон! Собака улеглась в той позе, в какой была до привода арестованного.

– Государь! – заговорил де Муи. – Я приходил к королю Наваррскому как депутат от моих собратьев, ваших верноподданных протестантского вероисповедания.

Екатерина сделала знак Карлу IX.

– Не беспокойтесь, матушка, – сказал тот, – я не упускаю ни слова. Продолжайте, господин де Муи, продолжайте. Так зачем вы приходили?

– Предупредить короля Наваррского, – продолжал де Муи, – что его отречение лишило его доверия гугенотской партии, но что в память его отца Антуана Бурбона, а главное, в память его матери, мужественной Жанны д'Альбре, имя которой всем нам дорого, протестанты считают тем не менее своим долгом выказать ему уважение и просить его, чтобы он отказался от своих прав на наваррскую корону.

– Что он говорит? – воскликнула Екатерина; несмотря на все свое самообладание, она не в силах была вынести без стона этот неожиданный, сразивший ее удар.

– Ай-яй-яй! – произнес Карл. – Но эта самая наваррская корона, которую без моего позволения примеривают чуть ли не ко всем головам в королевстве, по-моему, отчасти принадлежит и мне.

– Государь! Гугеноты больше, чем кто-либо, признают право сюзеренитета, о котором сейчас упомянул наш король. И потому они надеялись уговорить вас, ваше величество, чтобы вы сами возложили ее на ту голову, которая вам дорога.

– Я? На голову, которая мне дорога? – переспросил Карл. – Смерть дьяволу! О какой голове вы говорите, сударь? Я вас не понимаю!

– О голове его высочества герцога Алансонского. Екатерина побледнела как смерть; она пожирала де Муи горящими глазами.

– А мой брат Алансон об этом знает?

– Да, государь.

– И он готов принять эту корону?

– При условии, что на это согласитесь вы, вате величество, – за этим-то он и направил нас к вам.

– О! Эта корона и впрямь как нельзя лучше подойдет нашему брату Алансону! – сказал Карл. – А мне это и в голову не приходило! Спасибо, де Муи, спасибо! Когда у вас будут появляться подобные мысли, добро пожаловать в Лувр!

– Государь! Вы были бы давно извещены об этом проекте, если бы не эта несчастная история с Морвелем, из-за которой я опасался, что впал в немилость у вашего величества.

– Да, но что по поводу этого проекта сказал Генрих? – спросила Екатерина.

– Король Наваррский подчинился желанию своих собратьев, и его отречение готово.

– Но в таком случае. – вскричала Екатерина, – отречение должно быть у вас при себе!

– При мне, ваше величество, – сказал де Муи, – случайно я захватил его с собой, подписано и датировано.

– А дата предшествует той сцене в Лувре? – спросила Екатерина.

– Да, ваше величество; если не ошибаюсь, это было накануне.

назад<<< 1 . . . 38 . . . 51 >>>далее