Я прекрасно понимаю, что он имеет в виду. Кажется, понимают это и все остальные, кроме Володи, судя по его настороженному, пытливому взгляду, устремленному на меня. И я, главным образом ради него, подтверждаю:

- Конечно, маловато. Надеюсь, что после разговора с сестрой и со школьной подругой появится еще кое-что по этой линии.

- А пока главным остается, думаю, поиск этих прохиндеев-грузчиков, спокойно произносит Сухарев.

Константин Прокофьевич конечно же самый опытный и самый знающий из всех нас. Служит он в уголовном розыске с незапамятных времен, с середины тридцатых годов, семнадцати лет туда пришел. Образование у Константина Прокофьевича всего семь классов, и потому при своем майорском звании и стаже работы он дальше инспектора уголовного розыска не пошел. Как-то так уж у него получилось: до войны не успел, после войны вроде уже поздно было, семья - пять ребятишек, где тут учиться? Но и на пенсию никто пока Константина Прокофьевича отправлять не спешит, да и сам он не торопится, хотя если и не по возрасту, то уж по стажу работы он мог оформить ее уже лет десять или пятнадцать тому назад. А не спешит руководство проститься с Сухаревым не случайно. Ибо это оказался прирожденный оперативник, талант, каких мало, с таким поразительным чутьем и пониманием человеческой психологии и поступков людей, с таким знанием всех сложностей, трудностей, неожиданностей и кажущихся нелепостей нашей жизни, с таким умением располагать к себе самых разных людей, вызывать уважение и доверие, что Константину Прокофьевичу удавалось "поднимать", то есть раскрывать, дела, об которые все уже, что называется, обломали зубы и ногти.

А с виду... Нет, вы бы только посмотрели с виду на Константина Прокофьевича, и лучше всего даже не здесь, на работе, а, допустим, на улице. Вы бы непременно решили, что этот пожилой невзрачный, скромно одетый дяденька приехал первый раз в столицу из "глубинки", и потому он такой простоватый, добренький, улыбчивый и внутренне спокойный какой-то, основательный, не то что нервные, торопливые москвичи. С ним хочется не официальный разговор вести, а выпить где-нибудь в тихом месте и, пригорюнившись, изливать Душу.

Ну, а мы привыкли прислушиваться к мнению Константина Прокофьевича. Вот и сейчас мы с ним вполне согласны. Действительно, главным сейчас является поиск этих "прохиндеев-грузчиков". Завтра, может быть, что-то другое будет главным, а сегодня это.

В самом деле, почему Зинченко и Мухин не являются домой ночевать? Грузят ночью какие-нибудь вагоны на железной дороге? Ну, а почему они не являются домой утром? И на работу тоже последние два дня не показываются. Почему? И это им сходит с рук, прохиндеям. Как нам объяснили, грузчиков страшным образом не хватает. И прогуливают они часто, и пьют. Но начальство старается, если можно, этого не заметить. Выгнать-то легко, а где взять других? Вот и эта пара - Зинченко и Мухин - тоже не подарок, а увольнять их как будто не собираются, хоть и не являются они второй день на работу. Но нам найти их необходимо, и как можно быстрее. Может быть, они хотя бы сегодня явятся домой ночевать? А возможно, их жены что-то наконец узнали о своих муженьках?

В конце концов мы решаем, что надо ехать снова к Зинченко и Мухину домой, сейчас ехать, немедленно, и ждать их там хоть до утра. Другого выхода нет.

Я звоню Кузьмичу и докладываю ему наше решение.

- Бесполезное это дело, - сухо отрезает он, - в доме их ждать. Каждую ночь будете дежурить, что ли? А между прочим, и там и там - семьи. На следующий день вся округа будет знать, что милиция у них по ночам дежурит. Тут надо по-другому. Надо, пожалуй, организовать засаду где-то невдалеке.

- Но мы хоть эту ночь...

- Я говорю: бесполезно. И даже вредно.

Но меня охватывает раздражение и упрямство. Хуже-то от этого, во всяком случае, не будет. И какой слух? Ведь одну ночь всего мы там побудем. А вот польза вполне возможна. Так я и говорю Кузьмичу. Но он больше ориентируется, кажется, не на мои слова, а на то, как я их произношу.

- Не лезь в бутылку, Лосев, - сердито говорит он. - И слушай, что тебе говорят. Отправляйтесь-ка по домам.

- А я вам ручаюсь! - почти кричу я. - Надо же познакомиться с обстановкой там.

- Надо. Но для этого не требуется ночевать там. Ну, и хватит, Лосев. Мне твои ручательства не нужны.

- Я не согласен, Федор Кузьмич. Как хотите, - с раздражением говорю я. - Дыхнуть самостоятельно не даете.

Это моя первая крупная стычка с Кузьмичом, и я сам удивляюсь, как это меня вдруг повело на нее. Видимо, удивляется и Кузьмич.

- Дыхнуть, говоришь, не даю? Гм... Ну ладно. Попробуйте. Учиться надо и на ошибках. Дай-ка мне адреса, куда едете...

Я кончаю разговор. Товарищи мои давно поняли его характер и теперь смотрят на меня с немалым уважением. Вступить в такой отчаянный спор с Кузьмичом не каждый решится. Я же очень горд одержанной победой, но стараюсь это не показывать.

Мы уславливаемся, что к Зинченко - тому низенькому, в телогрейке, который нес водку, - поедут Сухарев и Володя, а ко второму, Мухину, - Гриша Волович и я.

Честно вам скажу, что, пока мы все это обсуждали и решали, я как-то не задумывался, что меня ждет бессонная тревожная ночь в чужом и отнюдь не гостеприимном доме, что на улице холод и слякоть, и пронзительно свистит за окном ветер, и живет этот Мухин у черта на куличках, я и не слышал никогда про такую улицу или проезд.

Да, я только сейчас в полной мере осознаю, какая мерзкая перспектива ожидает меня. Впрочем, на работе мы обычно находимся в таком состоянии предельного напряжения и психологической готовности к любому повороту событий, что всякая неожиданность воспринимается нами как вполне естественная. Так и на этот раз. Надо только позвонить домой и предупредить моих, что ночевать я не явлюсь. Ну, а Светку можно пока об этом не предупреждать. И звонить ей отсюда неудобно. Разговор у нас всегда получается слишком... Ну, как бы это сказать? Личным, что ли. Словом, неудобно.

И потому я звоню только домой, своим старикам. Тут можно быть деловитым и кратким. Мама, конечно, первым делом спрашивает, хорошо ли я одет, и дает всякие ценные советы, как уберечься от простуды, хотя я прекрасно понимаю, что ее куда больше волнуют неведомые и потому кажущиеся особенно опасными события, в которых я этой ночью должен участвовать. Мама никак не может к этому привыкнуть.

После меня звонят по очереди домой все участники этой ночной операции.

Я тем временем проверяю пистолет, которым, слава богу, давно уже не пользовался. Будем надеяться, что и на этот раз воспользоваться им не придется. Тем не менее проверяю я его весьма тщательно.

И вот мы едем с Гришей в дежурной машине по вечерней, залитой огнями Москве. Путь наш далекий, в сторону Южного порта и еще дальше.

За это время Гриша успевает мне кое-что рассказать о Федоре Мухине. В местном отделении милиции его, оказывается, хорошо знают. Это отпетая личность. У него уже есть судимость за кражу, и он около трех лет отбывал наказание в колонии. Прописали его снова в Москве, только поверив его клятвенным заверениям, устным и письменным, что он не только сам ничем больше не нарушит общественный порядок, но и бывшим своим дружкам не позволит это делать. Не последнее значение имело и то обстоятельство, что в Москве проживала его семья - старуха мать и жена с двумя детьми. Мыслимое ли дело было им сниматься вслед за ним в чужие края? А с другой стороны, факты подтверждали, впрочем, и так очевидную истину, что человек, возвращаясь из заключения в родную семью, в знакомый коллектив на работе, легче становится на ноги, чем один-одинешенек в чужом городе.

Однако с Мухиным все получилось неудачно. Вернулся он домой года два назад. На фабрику, где раньше, до ареста, работал слесарем, он поступить не пожелал. Стал перебиваться случайными заработками, пьянствовать, появились и соответствующие дружки. От благих его намерений и клятв остались только корявые заявления в отделении милиции, где на него давно уже махнули рукой, как на помощника в борьбе с преступностью, и старались только уследить, чтобы он сам не совершил какого-либо преступления. Дважды за это время он все же отбывал административные наказания за пьяные скандалы и драки, первый раз семь суток, второй - пятнадцать. Силой Мухина бог не обидел, здоровяк он отменный, к тому же задира и наглец, а когда напьется, то, говорят, такая в нем лютая злость просыпается, что страшно к нему подойти - убьет. Семья от него стонет и плачет. А слушается он, оказывается, только мать, в пьяном виде даже больше, чем в трезвом. Мать - старуха молчаливая, злющая и твердая как кремень. Жена уж сколько раз от Мухина собиралась уходить, но старуха не отпускает, и та ей подчиняется.

Вот какие интересные подробности сообщает мне Гриша, пока наша машина несется по знакомым, а потом уже и мало или совсем незнакомым улицам, то ярко освещенным, людным, широким, а то и пустынным, полутемным, кривым и узким.

Улицы становятся все темнее и пустыннее. Мы забираемся в какой-то совсем далекий и удивительно старый район. Кругом лишь одноэтажные или двухэтажные домики, длинные темные заборы каких-то складов и фабричонок. Кое-где улицы вовсе не асфальтированы, и машину кидает на булыжных ухабах.

Водитель сбрасывает газ, и мы еле ползем, всматриваясь в названия улиц на перекрестках и в номера домов. Прохожих не видно, и спросить дорогу не у кого.

Изрядно проплутав по кривым темным улочкам, мы наконец обнаруживаем нужный нам проезд. В нем всего-то два дома, а по другой стороне тянется длинный, местами покосившийся забор. Один из двух домов тот, который нам нужен. Вернее, номер тот, а под этим номером, оказывается, числится целых пять или шесть "строений".

К счастью, здесь нам попадаются двое прохожих, и после осторожных, не вызывающих подозрений и любопытства расспросов, ибо эти люди сами живут где-то поблизости и могут знать Мухина, мы выясняем кое-какие детали местной топографии и некоторые имена. Мухин в разговоре, естественно, даже не упоминается.

Затем мы стучим в один из домиков и после такого же осторожного разговора выясняем, что нам нужно "строение No 3". Этот ушедший в землю домишко расположен в самой глубине обширного темного двора.

Машину мы вынуждены отпустить, и у нас такое ощущение, что вместе с ней обрывается последняя связь с внешним миром.

Но идти прямо в это "строение" и спрашивать Федьку тоже нельзя. Сперва следует хоть бегло осмотреть этот огромный темный двор. Мало ли что может произойти, и предварительное изучение "места действия" стало у нас законом.

Мы медленно обходим двор, приглядываемся, прислушиваемся, запоминаем. Двор хотя и большой, но совсем не просторный, и так и эдак расположились в нем большие и малые сараи и сарайчики, то и дело образуя темные закоулки и тупики. Да и сами "строения" разбросаны по двору без всякого порядка. Одно из них оказывается двухэтажным, каменным, а остальные деревянные, в один этаж. Из некоторых окон струятся в темный двор золотистые полоски света и слышатся голоса. К каждому домику прилепились еще какие-то пристройки, крылечки с навесом.

Вскоре мы устанавливаем, что двор имеет несколько выходов на соседние улицы и в окружающие дворы.

Теперь, пожалуй, настало время направиться и к "строению No 3", где живет Федор Мухин. Знакомство с местной топографией можно считать законченным. Ноги у нас уже отсырели от шлепанья в темноте по глубокой грязи и мокрому снегу, и сами мы изрядно продрогли.

В этот момент из-за какого-то сарая появляется невысокая, темная фигура в расстегнутом пальто и ушанке набекрень. Судя по пружинистым, быстрым движениям, человек весьма молод. Об этом можно судить и по задиристому, нагловатому тону, каким он нас окликает:

- Эй, парни! Чего тут вынюхиваете, гады?

- Чего лаешься? - отвечает Гриша миролюбиво. - По-человечески не умеешь?

- Ха! Культурный какой, - презрительно усмехается парень. - Кого, спрашиваю, ищете?

- Да Федька нужен...

- Это который?

- А у вас их тут сколько?

- Хватает. Вот я, к примеру, тоже Федька.

- Ты? Мелковат ты для Федьки, - смеется Гриша. - Нам бы побольше нужен.

- Ах, побольше... - загадочно произносит парень. - Есть у нас такой.

- Не знаешь, часом, где он? - в свою очередь спрашивает Гриша. - Дело у нас к нему. К Федьке Мухину, конечно.

Я молча стою за спиной у Гриши и безуспешно стараюсь разглядеть встретившегося нам парня. В первый момент он чуть выставился под косой луч света из недалекого окна, но тут же поспешно отступил в тень. Подозрительно это. Учуял что-то опасное в нас? Боится, что его узнают?

- Ну да. К Мухину, - повторяет парень. - Понятно. Только его дома нет. Гулять ушел. Сам видел.

Врет он нахально и почти в открытую.

- Вот те раз, - досадливо говорит Гриша. - Крах фирмы. Где ж он может быть, не знаешь?

- А какое у вас дело-то? - любопытствует парень.

Гриша небрежно машет рукой:

- Железнодорожное дело. Погрузка-разгрузка.

- А-а... - Парень с минуту медлит, что-то про себя соображая, потом добродушно сообщает: - У Полины он сейчас, кажись. Гуляет там.

- И отпускает его жинка-то?

- Ха! А чего она сделает? - Парень решительно запахивает пальто и поправляет шапку на голове. - Вот так, мужики. Топайте до Полины. Она во-он в том доме живет, - он указывает на один из дальних домиков во дворе. - А я побег. Замерз тут с вами.

Он поворачивается и кидается куда-то в темноту, исчезнув за ближайшим сараем.

А мы чуть не на ощупь начинаем пробираться к домику, где живет неизвестная нам Полина.

Уверенности, что мы там застанем Федьку, у меня нет, и парень, сообщивший нам об этом, никакого доверия не вызывает. Но проверить на всякий случай надо. Мало ли что. Да и с Полиной этой тоже познакомиться интересно. Почему-то именно ее назвал тот парень.

Из двух затянутых занавесками окон до нас доносится лихой перебор гитары и нестройный, азартный хор голосов. Знатная, однако, там гулянка. Возможно, что Федька ею и соблазнился.

Недалеко от крыльца мы с Гришей останавливаемся, прячемся за угол ближайшего сарайчика и совещаемся, как поступить дальше.

- Заходить туда не очень-то с руки, - озабоченно говорит Гриша.

- Посмотрим, кто откроет, - предлагаю я. - И вызовем Федьку на крыльцо. Ты давай спрячься. Я один. А то двое всегда настораживают.

- Ну, правильно, - соглашается Гриша. - Только вызову я. А то ты по силуэту опасней выглядишь.

Я соглашаюсь, усмехаясь про себя Гришиному витиеватому выражению. Но в принципе он прав. Такая каланча, как я, может вызвать опасение, а Гриша невысокий, щуплый, его можно не опасаться.

Итак, я остаюсь за углом сарая, а Гриша поднимается на крыльцо и не сильно стучит, скромно, деликатно, словно заранее извиняясь за беспокойство. Раз стучит, потом, переждав, стучит снова, все так же деликатно. После второго стука за дверью слышится возня, и немолодой женский голос сердито спрашивает:

- Ну, кто там? Кого еще принесло?

- Мне Полину, пожалуйста, - вежливо говорит Гриша.

Почему Полину? Надо же вызывать Федора! Значит, Гриша решил сделать это через Полину? Решил, наверное, что за дверью соседка, которая может не знать всех гостей. Тем не менее я чувствую смутное беспокойство от Гришиной инициативы. Ведь условились мы не так.

В это время за дверью снова слышится какая-то возня, звякает замок, и дверь открывается.

На пороге, в тусклом свете горящей в прихожей лампочки, я различаю невысокую женскую фигуру в пальто, накинутом на плечи.

- Это вы меня звали? - доносится до меня возбужденный женский голос. Ну, и что вам надо? Вы скорее, там гости у меня.

- Федю мне надо. У вас он, говорят.

- У меня? Ха, ха, ха! Кто это вам сказал?

Но Гриша не успевает ответить. На крыльцо выскакивает какой-то высокий, всклокоченный парень и, загородив собой Полину, с угрозой кричит:

- Я те дам Федьку! И он у меня еще заработает. А ну катись, пока не врезал. Да я вот...

Он порывается соскочить с крыльца, и я уже весь напрягаюсь, предвидя неминуемую драку, когда Полина повисает на руке у парня и жеманно говорит:

- Ну, Валечка, ну, перестань. Никакой Федька мне не нужен. Ты мне нужен! Ты. Ну пойдем, пойдем... - Она увлекает парня за собой и холодно бросает через плечо Грише: - Так что никакого Федьки здесь нет и не было. Ясно вам?

Дверь с треском захлопывается.

В наступившей непроглядной темноте я не различаю даже Гришу, стоящего в нескольких шагах от меня.

Постепенно, однако, глаза привыкают, и я начинаю кое-что видеть. Гриша подходит ко мне.

- Соврал нам тот парень-то, - зло говорит он.

- Соврал или ошибся, кто его знает.

- Нет, именно соврал, - убежденно возражает Гриша. - Зачем только ему это понадобилось, не пойму пока.

- Ладно. Пойдем теперь к Федьке домой, - говорю я. - Час целый мы тут с тобой потеряли.

- Ну, может, и не совсем потеряли, - ворчит Гриша.

Ежась от пронизывающего ветра и окончательно продрогшие, мы добираемся наконец до "строения No 3". Огибаем его, находим крыльцо и, поднявшись по скрипучим ступенькам, с трудом разбираем корявую надпись белыми буквами на железном почтовом ящике: "Мухины". Значит, все верно. И мы стучим.

Тут мы ситуацию приблизительно знаем: жена, старуха мать, дети. Больше в доме никого не должно быть. Точнее, в этой половине дома, а во второй живет другая семья, и у нее отдельный вход.

На стук нам никто не открывает. И мы стучим снова, уже сильнее и требовательнее. Звонка мы в темноте так и не нашли.

- Ну, чего расстучались-то? - раздается за дверью суровый старушечий голос. - Чай, не в казенку стучитесь, а в дом к людям. Чтоб вам кулаки обломать, ироды! Кого надо, спрашиваю?

- Федора, - громко говорит Гриша. - Откройте, мамаша.

- Ну да. Конечно. Каждому открой. Нет его!

- Все равно откройте, мамаша. Нам с вами поговорить надо.

- Это кто же вы такие будете, чтоб со мной разговаривать?

Старуха упорно не желает открывать дверь. Но у Гриши ангельское терпение.

- С работы мы, - говорит он миролюбиво. - Из комитета.

- Какого еще комитета?.. - ворчит старуха.

Но, видимо, эта солидная рекомендация на нее действует. За дверью гремит засов, щелкает один замок, потом второй, и дверь наконец приоткрывается.

На пороге стоит низенькая толстая старуха в драной меховой жилетке, из-под темного платка выбиваются седые волосы, круглое лицо удивительно тугое и гладкое, сливой висит красный склеротичный нос.

- Тише галдите-то, - сердито предупреждает она. - Дитев только-только уложили.

- Ладно, ладно, не разбудим, - успокоительно отвечает Гриша. - Сами вот вы только...

- А ты не указывай. Я, чай, у себя дома, - обрывает его старуха.

Мы оказываемся в маленькой, тесной передней. Я чуть не задеваю головой низкий, потемневший от времени, дощатый потолок. В нос бьет какой-то горько-кислый запах, не то квашеной капусты, не то соленых грибов.

Старуха указывает нам на маленькую кособокую дверку в тонкой, словно фанерной стене. Когда я эту дверку толкаю, вся стена заметно содрогается.

Мы заходим в полутемную, обшарпанную комнату с грязными обоями, с прогоревшим матерчатым абажуром, свисающим с потолка над колченогим, покрытым старой клеенкой столом. У стен стоят три или четыре таких же стула и бугристая, с пружинным матрацем допотопная тахта, истертая и засаленная.

Старуха идет вслед за нами и останавливается в дверях, исподлобья буравя нас подозрительным, неприязненным взглядом.

- Ну, и чего надо? - спрашивает она.

- Нам Федор нужен, - вступаю в разговор я.

Старуха вздергивает вверх розовый, весь в седых волосинках подбородок и со злостью смотрит на меня.

- А я говорю, нет его. Чай, не глухой?

- Где он? - не повышая голоса, снова спрашиваю я.

- Почем я знаю, - отрезает старуха. - Не докладывает он мне.

- Тогда позовите Анну Сергеевну, - все тем же тоном говорю я. Пожалуйста.

Мне кажется, старуху больше всего злит этот ровный, спокойный тон, она привыкла к крикам и ругани.

- Да на кой вам Федька-то?.. Что он вам сдался?.. Что вы человеку дыхнуть не даете?.. - с подвыванием выкрикивает она. - Всем вдруг нужон стал! То Алешка прибег: скорей, скорей. То вы теперь. Отцепитесь вы от человека за ради Христа. Покоя он через вас лишился. Дома родного боится...

- Нам предупредить его надо, - неожиданно говорит из-за моей спины Гриша.

В первый момент я не могу понять, почему он это сказал.

- Ишь, предупредители! - накидывается на него старуха. - Чтоб вам повылазило! Знаю, знаю вас! То, видишь, Алешка предупреждать куда-то побег. То вы вот. Чтоб вас лихоманка взяла!

- Вы б, мамаша, вели себя потише, - строго говорит Гриша. - Ведь дети спят, сами сказали.

- Ах ты, окаянный! - взвизгивает старуха. - Ты мне не указывай! Ты лучше проваливай отседа!

У меня не остается сомнений в том, что Федька скрывается и явно чего-то боится. Но чего? Неужели это он и Зинченко убили Веру Топилину? Но где же в этом случае был ее спутник? Убежал? А ограбление квартиры?.. Нет, этого Федьку надо найти во что бы то ни стало. Тем более если он скрывается. И скрывается он, конечно, от нас. От кого же еще ему скрываться? И какой-то Алешка побежал его предупредить о чем-то... Предупредить? Уж не о нас ли? Не о том, что мы его ищем? Но тогда...

У Гриши, очевидно, тот же самый ход мыслей, только возникли они у него раньше, чем у меня, потому что он вдруг говорит:

- Ну, точно. Мы Алешку только что во дворе встретили. Тоже послали Федьку предупредить.

- Ага. Как раз. Вы пошлете... - с неутихающей злостью шипит старуха. Сам он побег. Что, я не знаю? - И, спохватившись, испуганно добавляет: - Кто его знает, куда побег, может, домой, раз Федьку не застал.

Как же провел нас этот стервец Алешка! Ведь он нарочно послал нас к Полине, чтобы выиграть время и успеть предупредить Федьку. Но зачем же он забегал сперва сюда? Думал застать Федьку дома? Вряд ли. Значит... Неужели старуха знает, где ее сынок скрывается? Это вполне возможно. Так или иначе, но из встречи с Алешкой надо извлечь пользу.

- Федьку непременно надо предупредить, - говорю я, понижая голос. - Его же Валька Полинкин убить грозится. Чтоб к Полине не подкатывался. Сейчас только грозился, при нас.

- Да кому эта драная кошка нужна! - яростно вскидывается старуха. Подавись он ей, зараза! У-у, так бы зенки ей все и выцарапала!

Она поворачивается к окну и трясет перед собой пухлыми кулаками.

- Вы все-таки позовите Анну Сергеевну, - напоминаю я. - Нам с ней надо...

Но в этот момент дверь за спиной старухи приоткрывается, и в комнату робко заглядывает худенькая женщина в темном платке на плечах.

назад<<< 1 . . . 8 . . . 30 >>>далее