Огнев добродушно спросил:
– Где же твоя зазноба живет?
– Да тут недалеко, почтового адреса не знаю.
– То-то, что недалеко. А в ту ночь тебя на машине задержали. Вот рапорт.
Огнев открыл было снова папку, но Уксус, словно только сейчас вспомнив, воскликнул:
– Да!.. В ту ночь я из колхоза возвращался. Путевка была в порядочке.
– В порядочке? - Огнев достал из папки не одну, а две бумаги. - Ну так вот рапорт старшины милиции. А вот справка из гаража. Путевочка-то, брат, была фальшивая.
Уксус растерялся. Никогда он еще не сталкивался с такими делами и такими допросами. Это было совсем не похоже на допрос в дежурке отделения милиции по поводу какой-нибудь драки. Это что-то совсем другое.
И Огнев, словно прочитав его мысли, строго сказал:
– Глупо ведешь себя, Колосков. А может...
Нервы Уксуса были напряжены до предела. И он не выдержал:
– Что может?
– Может, ты, дуралей, чужую вину на себя берешь?
Огнев спросил это так доверительно, с такой подкупающей искренностью, что Уксус вдруг необычайно ясно понял: он действительно ведет себя как последний дурак, хуже просто не придумаешь. Брать на себя такое дело, идти, может, под расстрел за Резаного, а тот будет себе спокойно разгуливать на свободе?
Дудки!.. Но выдавать его? А вдруг его не расстреляют, и он когда-нибудь выйдет на свободу? У него хорошая память!.. Что же делать?.. И тут вдруг изворотливый, хитрый ум Уксуса подсказал ему, кажется, один-единственный выход. Что ж, он, так и быть, "продаст" Резаного, но взять его они, пожалуй, не возьмут. Конечно, ие возьмут!
И, ликуя в душе, он с самым убитым видом сказал:
– Ладно! На чистоту так на чистоту. Дело сделал не я, а другой человек. Могу сказать, где он схоронился.
– Вот это уже серьезный разговор, - одобрительно кивнул головой Огнев.
Огнев понимал: время терять нельзя. Баракин уже встревожен, ведь Уксус еще час назад должен был вернуться с деньгами. Скоро он поймет, что стряслась беда, и улизнет из города.
Поэтому ровно через двадцать минут после того, как Уксус назвал адрес, где скрывался Баракин, маленький домик на безлюдной и тихой пригородной улице был окружен.
Но Огнев слишком хорошо знал своего "крестника", чтобы вот так, просто, подойти и постучать в дверь, рассчитывая, что Баракин немедленно откроет, и тут же схватить его. Нет, он не откроет. Для этого нужен особый сигнал, заранее с Уксусом согласованный.
Поэтому, получив сообщение, что дом окружен, Огнев и задал этот последний вопрос:
– А теперь скажи, как стучать, чтобы открыл.
– Да никак особенно не стучать, - махнул рукой Уксус. Он через дверь спрашивает, а я отвечаю, что, мол, свой, Уксус.
Он и пускает.
Он врал вдохновенно и нагло. Но Огнев слишком спешил и... поверил. Что ж, возможно, Баракин пускает "на голос", вполне возможно.
Через минуту Огнев уже мчался в машине на окраину города.
Был двенадцатый час ночи.
Кольцо окружения вокруг домика начали постепенно стягивать все туже и туже. Сотрудники с разных сторон проникли в чернильную темноту двора, неслышно стали у всех пяти окон, взяли под наблюдение крышу. В двух окнах за плотными занавесями горел свет.
К единственной двери первым подошел Коваленко и постучал осторожно, настойчиво.
Дверь не открывали.
Коваленко терпеливо подождал, потом постучал снова, еще осторожнее и еще настойчивее.
В это время к Огневу приблизился один из сотрудников и, кивнув головой на темное окно, возле которого он дежурил, тихо доложил:
– Храпит там кто-то.
Неужто Баракин? Нет. Он сейчас не может спать, он ждет Уксуса, ждет нетерпеливо, уже тревожатся и давно злится. Может быть, это хозяин домика? Пока вообще неизвестно, чей это дом, кто в нем постоянно живет.
Но размышлять долго не пришлось. Все, находившиеся во дворе, вдруг увидели, как в обоих окнах домика неожиданно погас свет.
Огнев стоял у самого крыльца и не спускал глаз с Коваленко, который постучал уже в третий раз и тут же предостерегающе поднял руку: он услышал за дверью какой-то шорох, будто подкрался к ней человек, дышит тяжело, беспокойно и ждет, чего-то ждет.
Коваленко тоже минуту выждал, потом глухо и торопливо, словно задыхаясь от волнения, произнес:
– Открой. Это я, Уксус. Ну!..
Секунда... И за дверью осторожно звякнул затвор. Она медленно приоткрылась, но на пороге, в черном ее проеме, никого не оказалось.
Прежде чем Огнев успел его остановить, Коваленко бросился в темноту коридора. И тут же раздался его крик, короткий, отчаянный, сразу перешедший в хрип.
На Огнева метнулась какая-то тень, отбросила его в сторону. Но он все же успел рукояткой пистолета ударить неизвестного, и тот, покачнувшись, глухо выругался. Огнев узнал Баракина.
В этот момент кто-то из сотрудников крикнул:
– Стой! Стрелять буду!
И через секунду опять:
– Стой, тебе говорят!
Огнев был уже в коридоре, где, раненный ножом в спину, лежал Коваленко, когда во дворе грохнул выстрел. Всего один выстрел, но его оказалось достаточно. Сотрудники Огнева умели стрелять.
Когда увезли раненого Коваленко, оперативная группа приступила к тщательному обыску. Пьяного старика хозяина разбудить не удалось.
Огнев зашел в одну из комнат, где на кушетке лежало тело Баракина. Злость и удивление застыли на его лице.
Следующий день был воскресенье.
С утра в районном штабе народных дружин было особенно людно.
Огнев остановился на пороге, огляделся и, заметив стоявших возле окна Артамонова и Николая Вехова, направился к ним.
– Ну, что нового в вашем хозяйстве? - спросил он, здороваясь.
– Вот суд чести вчера у них был, - Артамонов кивнул на Николая. - Проработали одного паренька так, что я, признаться, даже не ожидал.
– Исключили из дружины?
– Ну, зачем же, - спокойно ответил Николай. - Парень свой, не первый день знаем. Мозги прочистили.
Все трое на миг задумались. Потом Артамонов сказал:
– Это, милый, великое счастье, если ты всем честным людям, настоящим друзьям своим, можешь смело сказать, глядя прямо им в глаза: "Я свой! Я такой же, как вы, я - рядом, плечом к плечу с вами!" Но от тебя, Николай, и от твоих хлопцев требуется больше. Среди других, казалось бы, чужих тебе и даже враждебных людей должен ты уметь разглядеть таких же вот своих парней, которые только случайно, только по слабости или глупости своей отошли когда-то от вас. Но мало разглядеть это, надо заставить кх вернуться, как бы далеко они от вас ни ушли.
Великое это дело, скажу я тебе. И вы уже начали его делать, начали правильно. И это не только радость, это святой долг наш. Запомни на всю жизнь, Николай: люди должны быть счастливы, все люди на нашей Земле. Это я тебе как старый коммунист говорю.
Я для этого революцию делал и защищал ее в трех войнах.
– Хорошо это ты сказал, Павел Григорьевич, - заражаясь его настроением, задумчиво подтвердил Огнев и уверенно добавил: - А эти не свернут. На таких положиться можно.
Артамонов со своей обычной скупой усмешкой кивнул на Николая:
– Он к тому же еще и оратором стал. На диспуте в университете очень умную речь сказал. И вчера на суде тоже. Теперь выделили его общественным защитником по делу о тех ребятишках. Словом, растет человек. Вот только юридических знаний не хватает. - И озабоченно добавил: - Это для дружинников становится делом важным сейчас.
– Да-а, - покачал головой Огнев. - Вот так оно получается. Одни растут, а другие... Э, да чего там! - досадливо махнул он рукой и, чтобы переменить разговор, спросил Николая: - Идешь сегодня в патруль?
Тот отрицательно покачал головой, а Артамонов добродушно заметил:
– Культпоход у них в оперный. Вся знаменитая бригада Вехова в полном составе плюс представитель райкома комсомола.
– Уж не твоя ли стрекоза?
– Она самая, - усмехнулся Артамонов. - Суд чести странный результат возымел, доложу я тебе. Просто, знаешь, диву даешься.
Огнев хитро взглянул на Николая.
– А как насчет работников библиотечного фронта? Они тоже плюс или как?
Николай покраснел. Артамонов обнял его за плечи и ответил:
– Плюс, плюс. И все-то эти сыщики знают. Ничего не скроешь.
Огнев улыбнулся.
– Я еще знаю, что бюро райкома партии было. Решили догнать другие районы по уровню партийного руководства дружинами. Так ведь? Выходит, случай с инструментальным кое-чему помог?
– Ну и что? - пожал плечами Артамонов. - Я же тебе говорил, что Сомов коммунист настоящий.
Самое главное на этой неделе будет.
– Что именно?
– Общее собрание дружины партком собирает, Вот где будет жарко. Так, что ли, Николай?
– Еще бы, - кивнул в ответ тог. - Ребята как черти злы. - И многозначительно добавил: - Кое-кому из начальства придется солоно.
– Вот оно что! А я-то думаю, почему это самое начальство сегодня носа не кажет, - усмехнулся Огнев. - Теперь все ясно.
Артамонов вздохнул.
– Словом, жизнь идет, и все вполне закономерно получается. Между прочим, - обернулся он к Огневу, - зашел бы вечерком, потолковать кое о чем надо. У них суд чести еще один результат дал. Восемьдесят новых заявлений в дружину. Неплохо, а?
Огнев кивнул головой.
– За боевыми делами идет и боевая слава. Все, как ты говоришь, закономерно. Кстати, "Ленинскую смену" сегодня видели?
– Нет еще. А что?
– Читать газеты надо, дорогие товарищи. А эту сегодня все из рук рвут. Рассказ Андрея Рогова. Детективный, главное. Там и про них говорится, - Огнев кивнул на Николая. - И совсем неплохой рассказ, между прочим. Это первое. Второе открытое письмо про диспут в университете. Ох, и здорово там одной группке влетело!
– Это нам еще вчера было известно, - не без подковырки заметил Артамонов.
– Да? - Огнев хитро прищурился. - А то, что двое из них у нас сидят, это вам тоже известно?
– То есть как сидят?!
– Обыкновенно. С горя напились вчера вечером в ресторане. Шум подняли. А сейчас льют слезы и отрекаются от своих идейных заблуждений. Уж мы и родителей сегодня с утра вызвали и ребят из комитета комсомола. Даже валерьянкой поим. И смех и грех, честное слово.
– А фамилии их как?
– Гельтищев и... Титаренко.
– Они самые, - подтвердил Николай. - Главные крикуны.
– Ну, теперь у них совсем другой репертуар, - усмехнулся Огнев и, обращаясь к Артамонову, добавил: - А вечером я, так и быть, зайду. Стариковское твое одиночество рассею.
Артамонов улыбнулся и, указав рукой вокруг, сказал:
– Какое же тут одиночество? Тут, брат, все кипит, бурлит и никогда не затихает.
Огнев засмеялся.
– Что ж, все вполне закономерно.
Ему, как видно, понравилось это выражение.
_______________