Глава III
НОВЫЕ ФАКТЫ
На работу я в этот день прихожу несколько позже, чем обычно. Дело в том, что сначала я поехал к Варваре. Но, оказывается, успел уже забыть ее "расписание". В этот день Варвара работала в утреннюю смену и визит пришлось отложить до вечера.
В коридоре я сталкиваюсь с Петей Шухминым, он взволнован и одновременно чем-то смущен, по-моему.
- Слушай, - говорит. - Тут, понимаешь, такое дело случилось.
И рассказывает мне довольно неприятную историю.
Оказывается, утром к дежурному является какой-то гражданин и в панике сообщает, что его дочь грозятся убить. Говорит он сбивчиво, бестолково, и дежурный ничего понять не может, тем более что его непрерывно отвлекают. В это время приходит Петя, и дежурный просит его побеседовать с гражданином.
Петя не отказывается и приглашает того к себе. И гражданин снова повторяет свой рассказ.
- Вы только подумайте, - говорит он. - Это же черт знает что! Звонят моей Надюше, грозят. Раз, другой, третий...
- А первый раз когда звонили? - осведомляется Петя.
- Первый? Да я еще домой вернуться не успел!
- Откуда?
- Как то есть откуда? - Гражданин настороженно смотрит на Петю. - Боже мой, какое это имеет значение? Ну, допустим, с работы.
- Не "допустим", а точно говорите, - прицепляется к нему Петя.
Гражданин вызывает у него антипатию и какое-то интуитивное недоверие. Толстый, потный, шумливый, даже скандальный и вдобавок еще до того неряшливый, что это режет глаз даже Пете, который, как известно, сам не отличается особой аккуратностью. К тому же гражданин говорит действительно бестолково. Петя почему-то ее учитывает его состояние и нешуточную причину, которая пригнала его к нам.
- Не обязан я вам это говорить! - взвизгивает гражданин. - Причем тут откуда я пришел?! Убить грозят, вам понятно?! Убить! Мою дочь, понятно?! Вот о чем спрашивайте! А не...
- Я сам знаю, о чем спрашивать, - грубо обрывает его Петя. - Вы меня не учите. Так откуда вы пришли в тот день?
Что-то в интонациях этого гражданина, в его непонятном упрямстве, во всем этом визге и крике Пете не нравится. Хотя это и не дает ему права так вести разговор. Но Петя тоже взвинчивается.
- А я вам повторяю, это не имеет значения! - багровея, почти кричит на него гражданин. - Вы что, издеваетесь надо мной?!
Словом, разыгрывается безобразнейшая сцена.
Первым приходит в себя Петя и, спохватившись, примирительно говорит:
- Ладно. Погорячился я. Вы уж извините. Давайте спокойненько разберемся, что к чему.
- Вас не извинять, а наказывать надо за такие вещи! - гневно выпаливает гражданин. - Строжайшим образом! Я к вашему начальству сейчас пойду.
- Да успокойтесь вы, в самом-то деле.
- Не желаю успокаиваться. Кто ваш начальник?
- Ну майор Цветков.
- Вот я к нему и пойду. Я это так не оставлю!
Гражданин вскакивает со стула и шаром выкатывается из кабинета.
Петя досадливо и растерянно смотрит ему вслед, потом плетется к дежурному. По дороге он встречает меня.
- Ну и где этот гражданин? - спрашиваю я.
- Сидит ждет Кузьмича, - отвечает вконец расстроенный Петя. Представляешь, что теперь будет? Ты бы с ним потолковал, а?
- Ладно, - говорю я Пете. - Черт с тобой. Попробую. Но ты-то хорош, нечего оказать.
Петя в ответ лишь горестно машет рукой и уходит, а я, поднявшись на второй этаж, направляюсь в конец коридора, где на скамье замечаю одинокую фигуру.
Когда я подхожу ближе, то вижу толстого потного человека в расстегнутом пальто, под которым виден тоже расстегнутый пиджак, съехавший набок галстук и громадный живот, туго обтянутый белой сорочкой. Отвислые, заросшие черной с проседью щетиной щеки его багрового цвета, а маленький носик, зажатый между ними, наоборот, совершенно побелел. За сильными стеклами очков в тонкой золотой оправе огромные, как у совы, серые встревоженные глаза. При моем приближении человек вскакивает. Короткие широкие брюки смешно болтаются на тонких ножках. На секунду они будят у меня какие-то неясные воспоминания, которые, впрочем, тут же начисто пропадают.
- Это вы начальник? - запальчиво спрашивает меня гражданин, и взгляд его сквозь очки становится одновременно воинственным и растерянным.
- Нет, я не начальник, - отвечаю. - Но мне сказал дежурный, что вы пришли по серьезному делу. Может быть, пока майора Цветкова нет, вы мне расскажете, в чем дело? - И представляюсь: - Инспектор уголовного розыска старший лейтенант милиции Лосев.
Мой титул, видимо, производит благоприятное впечатление, как и мой доброжелательный, спокойный тон. И гражданин отвечает, все еще, правда, нервно, но уже с оттенком доверия:
- Да, да, да! Я вам сейчас все расскажу.
- Тогда пойдемте ко мне.
Когда мы располагаемся в комнате, я предлагаю:
- Прежде всего давайте познакомимся. С кем имею честь говорить? - И, предупреждая его поспешное движение, добавляю: - Паспорт мне не нужен. Просто как к вам обращаться?
- Понимаю, понимаю, - кивает человек, и на полном лице его исчезает напряжение, щеки постепенно приобретают нормальный цвет и нос, кстати, тоже. - Очень приятно. Пирожков Григорий Сергеевич.
- Ну вот и прекрасно, - говорю я. - Так в чем дело, Григорий Сергеевич? Кто угрожает вашей дочери?
- Если бы я знал! В том-то и дело...
- Но у вас есть какие-нибудь подозрения или предположения?
- Видите ли... что-либо определенное... - Пирожков неожиданно мнется. Пожалуй, трудно сказать...
Я вижу, что ему есть что сказать, но он явно не решается это сделать. Впрочем, так бывает, и мне его состояние понятно. Человек, попавший в такое сложное положение, обычно не знает, как себя вести. Он боится заподозрить кого-либо понапрасну, выглядеть глупым, наивным или трусливым, наконец, боится направить нас на ложный след, помешать нашему квалифицированному, профессиональному расследованию, на которое он так уповает.
- Григорий Сергеевич, - говорю я как можно спокойнее и внушительней, если вы действительно обеспокоены этими угрозами, то прежде всего должны быть с нами абсолютно искренни. Иначе мы бессильны будем вам помочь. Не бойтесь, мы во вред вам ничего не истолкуем и ничего не предпримем.
- Ах, если бы... - горестно бормочет Пирожков и вытирает скомканным платком лоб и шею. - Если бы!.. Но вот ваш товарищ, например...
Он бросает на меня укоризненный взгляд. Серые глаза его за стеклами очков неправдоподобно увеличены, расплывчаты и кажутся полными слез.
- А насчет моих подозрений... - продолжает Пирожков и нервно трет пухлые руки. - У Наденьки нет таких знакомых. Это точно. Это безусловно. Она умница. Она хорошая девочка...
- Сколько ей лет?
- Девятнадцать.
- Значит, никаких подозрительных знакомств?
- Ну конечно! У нее таких знакомых нет. Это точно... А вот у меня... кажется...
Пирожков растерянно умолкает, пытаясь собрать какие-то разбегающиеся мысли.
У меня такое ощущение, что сейчас он брякнет какую-то несусветную глупость. Он, видимо, совсем помешался от страха. Ну какие могут быть у этого пожилого, вполне приличного человека знакомые, которые бы угрожали его дочери? Если только сын кого-нибудь из них или, допустим, молодой сослуживец, ухаживания которого были отвергнуты? Но тогда это скорей всего сущая чепуха.
- Господи, - вдруг вырывается у Пирожкова. - Я так устал от этой жизни. Если бы вы только знали...
Мне и в самом деле становится его жалко, даже если все эти страхи ему и померещились.
- От какой жизни, Григорий Сергеевич? - участливо спрашиваю я.
- Ах, все не объяснишь, - он машет рукой.
Но вдруг рука его застывает в воздухе, словно ему внезапно пришла в голову какая-то новая мысль. Пирожков бросает на меня испуганный и одновременно странно-пытливый взгляд, словно заподозрив меня в том, что я подслушал какие-то его мысли, затем торопливо говорит:
- Впрочем, я, пожалуй, не прав. Насчет того человека. Он... он уже уехал из Москвы. И неизвестно когда вернется. Да, да... И вообще... что я, в самом деле...
- Он с вами работал? - спрашиваю я единственно для того, чтобы что-то спросить, ибо и в самом деле что-либо подобное предположить трудно.
- Нет, нет... Он так, знаете... проездом... - сбивчиво отвечает Пирожков. - Остановился в гостинице... и вот уехал... У меня просто ум за разум заходит...
Слово "гостиница" меня совершенно невольно настораживает. Это уже почти рефлекс. Я теперь вообще не могу спокойно его слышать. У меня это слово немедленно ассоциируется с Мушанским, кражами, допросами, словом, чертовщина какая-то. Но я ничего с собой поделать не могу. И машинально спрашиваю:
- Где же он - проездом - остановился?
- Ах, какое это имеет значение! - досадливо машет рукой Пирожков, но в тоне его проскальзывает неуверенность, и он добавляет, словно убеждая самого себя: - Он уехал, и все. Звонили уже после его отъезда. Звонили и грозили. Вы понимаете? Боже мой! Если из-за меня что-нибудь случится с Наденькой, я этого не переживу! Я руки на себя наложу!
Теперь я уже окончательно ничего не понимаю.
- Почему же из-за вас? - удивленно спрашиваю я. - Вы сами говорите...
Вид у него совершенно измученный, даже, я бы сказал, затравленный какой-то.
- Да, да, да! Я знаю, что говорю!.. А впрочем, глупости, глупости. Я просто с ума схожу! И сердце вот... - Он прет грудь под пиджаком. - Каждый день болит. Однажды в гостинице так прихватило, что если бы не дежурная...
Пирожков неожиданно вскакивает и бежит к двери.
- Куда вы, Григорий Сергеевич?
Он так же поспешно возвращается. Короткие брючки смешно полощутся на его тонких ногах. Пальто и пиджак готовы вот-вот соскочить, застегнуть их невозможно, кажется, что они никогда не сойдутся на огромном круглом животе.
- Нет, нет, я никуда, - бормочет Пирожков, обессиленно плюхаясь на стул. - Мне показалось, я забыл...
А у меня вдруг мелькает странная догадка. Я наклоняюсь через стол и тихо спрашиваю:
- Григорий Сергеевич, а ведь его фамилия Николов, не так ли?
Пирожков вздрагивает и испуганно смотрит на меня сквозь очки.
- Вы... разве... позвольте, какой Николов?
- Тот самый, Григорий Сергеевич, - уже твердо говорю я, сам, однако, до конца не веря в эту сумасшедшую удачу. - Мы имеем в виду одного и того же человека.
- Но... ради бога...
- Вы знаете, почему он так неожиданно исчез?
- Понятия... понятия не имею. Но откуда...
- Его обокрали там, в гостинице.
- Не может быть!
Пирожков даже всплескивает короткими пухлыми ручками и с неподдельным изумлением смотрит на меня.
- Представьте себе, - говорю я и повторяю свой вопрос: - Куда же он так неожиданно исчез?
Пирожков отводит глаза и секунду молча трет руки, пытаясь, видимо, собраться с мыслями. Какая-то жестокая борьба идет в нем. Щеки снова становятся багровыми, и постепенно странно белеет тонкий нос между ними.
Но вот Пирожков наконец принимает решение. Огромные водянистые серые глаза за стеклами очков теперь смотрят на меня грустно и отрешенно. Пирожков начинает говорить, осторожно, неуверенно, но вполне, однако, связно:
- Видите ли, я познакомился с ним недавно. Он был у нас в тресте, пытался достать весьма дефицитный стройматериал. Ему это не удалось. И тогда он предложил мне... как бы вам сказать... ну довольно сомнительную сделку. Короче говоря, жульническую, конечно. Я отказался. Я и так, знаете, ночи не сплю со своими делами. Тогда он намекнул, что располагает какими-то компрометирующими меня документами и предложил встретиться, показать их. Я пришел к нему в гостиницу. Хотя я понимал, что таких документов не существует, но все-таки, знаете... мало ли что. Никто не хочет лишних неприятностей. И он мне действительно кое-что показал. Нет, нет! - Пирожков выставляет перед собой руки, словно отталкивая что-то. - Никакого уголовного дела! Но однажды... я уступил одному человеку, своему начальнику. Нарушил ради него строжайший приказ главка... тут не было взятки, клянусь вам. Просто... он приказал, а я... ну, в общем, подчинился. Вы понимаете, не было сил возражать. Он бы меня... Потом он еще раз приказал... Ну, словом, вот так. Потом начальник этот ушел. Все стало на свое место. И вдруг теперь этот человек... Но это не главное! Это бы я еще пережил как-нибудь. Но он сказал... сказал, что я мало люблю Наденьку. И... и очень ею рискую. Это была уже наглость!
- Но вы испугались?
- Да, конечно. Больше всего, знаете, от неожиданности. Откуда он знает про Наденьку?
- Откуда же?
- Понятия не имею. Может быть, кто-нибудь из моих сослуживцев... Ведь он копии-то тех документов как-то сумел раздобыть. Так вот. Он мне сказал, что кто-то приедет в Москву, кто знает Наденьку, и если... Ну, в общем, чушь, чушь, чушь!..
- А куда он сам уехал?
- Откуда же я знаю?
- Но вы обещали переслать ему письмо.
- Ах, вот что! Так я вам скажу честно: я солгал этой дежурной. Я решил, что узнаю из него, кто приедет. Я готов был на все, лишь бы заполучить это письмо. Поймите меня. Я же все-таки боюсь. Я так боюсь за Наденьку!.. Она такая доверчивая, увлекающаяся... Я просто не знаю, что теперь делать. Ну скажите, ради бога...
Да, история, конечно, странная и очень подозрительная. Но главное тут заключается в том, что я чувствую: Пирожков говорит искренне, говорит правду, и он действительно очень напуган.
- Итак, звонили вам три раза? - спрашиваю я.
- Да, да, три.
- Все три раза после отъезда Николова?
- Нет. Первый раз еще при нем. Я только успел вернуться из гостиницы.
- Звонил Николов?
- Нет, нет. Кто-то другой. Такой, знаете, молодой, грубый голос. Хриплый немного. Хулиганский какой-то голос.
- Что он сказал?
- "Это, - спрашивает, - папаша?" - "Чей, - говорю, - папаша?" - "Сам знаешь чей. Так вот, девку твою завалим, если будешь кобениться. А то еще чего и похуже сделаем. Понял?" Так прямо и говорит. Представляете? Это же ужас какой-то!
- А второй раз тот же голос звонил?
- Да! Сначала подошла жена. Так он меня позвал, мерзавец. Ах нет! Это уже в третий раз, вчера вечером. А во второй раз Наденька подошла. Утром звонил, я был на работе. Она мне вечером рассказала. Он специально велел мне рассказать про его звонок. Представляете?
- Что же он ей сказал?
- Приблизительно то же самое, что и мне. Наденька была так напугана. Умоляла меня избавиться от этого типа. А я мог это сделать... ну, в общем, вы понимаете какой ценой... И когда он позвонил в третий раз, я не выдержал. Я прибежал к вам. Я совершенно теряю голову. И... и не хочу иметь дело с этим подонком, этим...
Я слушаю прерывающийся, взволнованный рассказ Пирожкова, вижу, как трясутся его губы и обильные струйки пота текут по вискам на толстые щеки, и чувствую, что все это так и было, как он рассказывает: и вымогательство, и шантаж, и угрозы, и его испуг. Все тут достоверно. И никто, конечно, его Наденьку убивать не собирается... Примитивнейший шантаж. Но Пирожков производит впечатление человека, на которого это может подействовать. И подействовало, хотя и не так, как рассчитывал Николов. Интересно, что звонили и после его отъезда. Выходит, он еще вернется и психологически готовит свою жертву к тому, чтобы уступить шантажу. И еще это означает, что у Николова в Москве есть сообщник. Ну да. И в записке ведь было сказано: "Приходи, подумаем..." Но звонит Пирожкову не тот человек, с кем Николов собирался "подумать". Звонит, судя по лексикону, явный уголовник. Что ж, у Николова под рукой может быть и такой тип.
Пожалуй, из рассказа Пирожкова пока не ясен лишь один пункт. Действительно Пирожков только что познакомился с Николовым или они были знакомы раньше? Искренен в этом пункте Пирожков или нет? Я вспоминаю рассказ Екатерины Осиповны.
- Григорий Сергеевич, - говорю я, - когда вы уходили от Николова, вы просили его вас не погубить.
Пирожков вскидывает голову и несколько секунд ошалело смотрит на меня сквозь стекла своих очков, потом дрожащей рукой, в которой зажат мокрый платок, проводит по лбу и шее.
- Так вы... вы что же... знаете этого человека? - хрипло спрашивает он и откашливается.
- Нет, пока не знаю. Но дежурная запомнила вас, когда вы были у него.
- Но, значит...
- Да, - киваю я. - Мы знали о вашей встрече. Мы только не знали, что это были именно вы. Я же вам уже сказал, что в номере у Николова произошла кража. И мы интересовались всеми, кто к нему приходил. Дежурная вспомнила и вас.
- Надеюсь, вы не подумали...
- Нет, не подумали. Тем более что вскоре вор был задержан, - я ловлю себя на том, что мне приятно вслух констатировать этот факт. - Но Николов исчез, а нам надо было, чтобы он опознал украденные у него вещи.
- Я представления не имею, куда он уехал, - Пирожков пожимает плечами и с вновь пробудившейся тревогой смотрит на меня. - Да не это сейчас главное: меня волнует безопасность дочери. Что же будет, товарищ Лосев? Что нам делать?
Я, как могу, успокаиваю его. Я ему доказываю, что его дочери ничего не угрожает, что все это мелкий грубый шантаж, и больше ничего. Я ссылаюсь на свой опыт и опыт моих товарищей, я привожу кучу всяких примеров. И кажется, добиваюсь своего. Пирожков немного успокаивается, даже чуть заметно улыбается, сконфуженно и виновато. Тогда я перехожу к главному.
- Давайте схитрим, - предлагаю я. - Давайте создадим впечатление, что вы клюнули на его удочку, что вы сдаетесь, капитулируете и готовы уступить его требованиям. Так и скажите, когда вам еще раз позвонит этот тип. Давайте превратимся из жалкой рыбешки в рыболовов. И сами закинем удочку. Пусть только он появится, этот Николов. И тогда мы с ним как следует поговорим, тогда мы ему навсегда отобьем охоту жульничать и пакостить людям.
- Ну давайте, - не очень уверенно соглашается Пирожков.
Я пытаюсь вселить в него бодрость, я ему доказываю, что это ничем ему не грозит и Николов никогда не узнает, какую роль сыграл в его разоблачении он, Пирожков. Главное сейчас найти Николова, во что бы то ни стало найти.
В конце концов мы обо всем уславливаемся, и Пирожков, тяжело вздыхая, уходит.
А я вытаскиваю лист чистой бумаги и, пока все еще свежо в памяти, записываю главное из того, что я сейчас услышал. Но обдумать все это я не успеваю. В комнату заходит Игорь.
Мой друг внешне, как всегда, невозмутим и сдержан, широкое его лицо с чуть приплюснутым носом и выступающим подбородком прямо-таки дышит неколебимой уверенностью. Движения неторопливы и чуть небрежны. Словом, любой посторонний взгляд должен был бы залюбоваться этим спокойным и сильным человеком. Но я не посторонний, взгляд у меня особый, и, кроме того, у меня есть с чем сравнивать. И потому я сразу замечаю, что все эти признаки спокойствия и самоуверенности выданы с чуть уловимым перебором. А вертикальная складочка между бровями появляется у Игоря только в особых и притом весьма затруднительных обстоятельствах.
Кивнув мне, Игорь садится за свой стол и, озабоченно хмурясь, вытаскивает из стола какие-то бумаги, всем своим видом демонстрируя нетерпеливое намерение углубиться в их изучение. Все это, однако, в заблуждение меня не вводит. И Игорь в тот же миг прекрасно это улавливает.
Он пристально и мрачно смотрит на меня, потом отводит взгляд в сторону и говорит:
- Я развожусь с Аллой.
- Ну да? - невольно вырывается у меня. - Ты что, спятил?
- Думаю, что так будет лучше нам обоим.
- Нет, ты действительно спятил! - кричу я, навалившись грудью на стол. - Алла уже знает?
- Она сама предложила.
- Она это тысячу раз предлагала. Это чепуха!
- Нет, теперь уже серьезно.
На этот раз я пристально смотрю ему в глаза.
- Старик, ты не все мне говоришь.
- Чего же тебе еще?
- Сам знаешь.
Некоторое время мы молчим и довольно нервно курим.
- У всякого человека есть предел терпения и выдержки, - наконец говорит Игорь. - У меня он тоже есть.
- У всякого человека есть еще голова, - отвечаю я, - У тебя она тоже есть.
Игорь угрюмо смотрит в сторону и цедит сквозь зубы:
- Бесполезный разговор.
- Но Алка тебя любит. И потом Димка. Что ты делаешь?
- Я все понимаю.
- Но не все мне говоришь.
Игорь молчит.
- Ты Алле сказал о своем решении?
- Она мне сказала о своем решении!
- Она тебе уже тысячу раз это говорила. Что ты ей ответил?
- Ответил, что согласен.
Теперь мы уже оба молчим.
Да, дело серьезное. Никогда еще Игорь не отвечал на Алкины выходки согласием. Раньше он всегда отшучивался и успокаивал ее. И теперь я не знаю, что сказать. И, честно говоря, не убежден, что Игорь действительно спятил. С Аллой жить трудно, она невозможно вспыльчива, подозрительна и замучила Игоря ревностью.
Когда я думаю о таком конфликте спокойно и абстрактно, то понимаю, что разводы бывают разные и иногда это лучший выход. Но сейчас я не могу думать об этом спокойно и тем более абстрактно. Игорь мой друг, самый близкий друг. И его развод - это разрушение какой-то частицы моей собственной жизни, привычной, усвоенной и потому, как мне кажется, правильной, необходимой. И еще мне кажется, что Игорю будет плохо, и Алле, и Димке. Всем! И мне тоже. Хотя, может быть, я не прав и Игорю будет лучше? Но в то же время я чувствую, что в моих словах и советах нет веских аргументов, да и быть не может. Мне попросту не хватает жизненного опыта, и потому нет ясной позиции в этом сложном конфликте. Что я могу посоветовать Игорю? Что я должен от него требовать?
Но сейчас меня беспокоит не это. И я неуклюже и высокопарно спрашиваю:
- Ты полюбил другую? Только честно.
Игорь пожимает плечами.
- Я не предлагал развода. Предложила Алла.
- Ты не ответил на мой вопрос.
- Я не предлагал развода, - с ноткой раздражения упрямо повторяет Игорь.
назад<<< 1 . . . 14 . . . 28 >>>далее