Словом, постепенно начинают выясняться любопытнейшие факты. На одной лестнице я даже предлагаю отдышаться и перекурить.
- Хе, хе. Был еще, помню, и такой случай, - со вкусом закуривая, продолжает мой спутник, явно довольный наличию столь внимательного и совсем, очевидно, желторотого слушателя. - Светозар трубы погнал аж в другой город, представляете? И трех сварщиков с ними. Приятель там какой-то помочь попросил, план у него горел. Во фокусник был! А уж по городу, к примеру, с вашими кооперативами чего он делал!
- И ни разу не попался? - с наивным интересом спрашиваю я.
- Раза три на моей памяти его ОБХСС тягал. Выкручивался. Говорят, рука была. Других сажали, а он в свидетелях. Ну раз, кажется, суд в его адрес все-таки частное определение вынес. По вопросу о создании условий. Но этим он только утерся. А уж как всерьез запахло, Светозар наш - р-р-раз! - и на пенсию.
Беседуя таким образом, мы наконец добираемся до комнат, в которых разместился трест. Тут мы сердечно прощаемся. Я приступаю к поискам моего приятеля Пирожкова. И накрепко запоминаю словоохотливого и эрудированного Виктора Борисовича Степаненко, сейчас инженера отдела капитального строительства одного из институтов.
Виктор Борисович ныряет в какую-то дверь.
А я вскоре выясняю, что Пирожков болен и на работу третий день не выходит. И сообщают мне это, представьте, с каким-то неожиданным для меня уважением к Пирожкову, с какой-то, я бы сказал, внимательностью к нему, теплотой даже. И я чувствую, что дело не только и даже не столько в том, что Пирожков заведует сейчас одним из отделов треста (хотя и совсем недавно, лишь при новом начальстве), сколько в каких-то личных его качествах, которые всем тут, видимо, импонируют, а я, наверное, просто не сумел разглядеть.
Но тогда тем более досадно, что Пирожков заболел. Я ведь именно через него и собирался начать знакомство с многообразной, как я убедился, и кипучей деятельностью "удельного князя" Светозара Еремеевича. Так что Пирожков мне нужен непременно, в первую очередь именно он.
Я разыскиваю в длиннейшем коридоре телефон-автомат и звоню Пирожкову. Сначала трубку снимает, видимо, дочь, голосок юный и весьма бойкий. Потом подходит и сам Пирожков. Мне он несказанно рад. Я даже не ожидал такой реакции.
- Что, есть новости, Григорий Сергеевич? - спрашиваю я.
- В том-то и дело! И вот... - голос его срывается на страдальческой ноте, - даже, видите, прихватило.
- Тогда я приеду к вам.
И Пирожков торопливо диктует мне свой адрес.
После этого я звоню Кузьмичу и коротко, а также весьма иносказательно докладываю ему о своих делах, ибо рядом уже топчутся двое нетерпеливых граждан, жаждущих поговорить по телефону. Кузьмич одобряет мою встречу с Пирожковым.
Снова троллейбусы, сначала один, потом другой, кружат меня по Москве. А мысли мои кружатся вокруг Пирожкова. Как, однако, все закономерно в жизни, как все логично цепляется одно за другое и один поступок неизбежно влечет за собой следующий, его даже можно предсказать, стоит только найти какое-нибудь звено в цепочке событий и верно определить житейские и психологические связи. К примеру, Пирожков...
Я прямо-таки сгораю от нетерпения повидать его.
Вот наконец и дом, который мне нужен, огромный, светлый и совсем новый, он растянулся на целый квартал.
Дверь мне открывает девушка в пушистой коричневой кофточке и совсем коротенькой бежевой юбке. Прямые светлые волосы падают на плечи. Девушка весьма привлекательна и, видимо, прекрасно это осознает. Она чуть насмешливо улыбается и, оглядев меня, говорит:
- Здравствуйте. Таким я себе вас и представляла. Заходите.
- С чьих же слов? - спрашиваю я, снимая пальто в маленькой и тесной передней.
- С папиных, конечно. Он в вас, между прочим, влюблен.
- Ну это не опасно, - шучу я.
- Не волнуйтесь, я в вас не влюблюсь. Вы не в моем вкусе. Слишком высокий.
Девочка, однако, бойкая. Папаша, помнится, обрисовал мне ее совсем по-другому. Впрочем, это обычная история.
- Меня зовут Надя, - говорит она. - А вас? Товарищ Лосев?
- Виталий.
- Вы собираетесь меня защищать? - иронически осведомляется Надя.
- А вам требуется защита?
Она небрежно пожимает плечами.
- Папа почему-то так считает.
- А вы как считаете?
- Я? - Надя кокетливо улыбается. - Что ж, такого защитника иметь всегда приятно.
- Благодарю. А нужен ли он вам все-таки?
Надя смеется.
- Папа вам сейчас наговорит. Он, по-моему, на этом пунктике немного того... - Она вертит наманикюренным пальчиком около виска. - Как всегда, тысячи страхов.
- Значит, у вас свое мнение на этот счет?
- У меня всегда свое мнение. А если слушать папу...
В этот момент в передней появляется Пирожков. Он в пижаме и домашних шлепанцах, редкие седые волосы взъерошены, очки перекосились на тонком носике, в пухлой руке зажата газета.
- Наденька, почему ты держишь гостя в передней? - сердито говорит он и оборачивается ко мне: - Извините, пожалуйста. Прошу.
Он распахивает дверь в комнату. Надя небрежно пожимает плечами и удаляется.
Мы с Пирожковым проходим в комнату, довольно уютно обставленную чешским гарнитуром, с новомодной хрустальной люстрой под потолком, и усаживаемся в низкие кресла возле круглого журнального столика.
- Так что случилось, Григорий Сергеевич? - спрашиваю я.
- Случилось то, что я и предполагал, - нервно отвечает Пирожков, и маленький носик под очками начинает белеть от волнения. - Этот человек опять позвонил.
Он снимает очки и, близоруко щурясь, торопливо протирает их огромным синим платком с красной каймой, потом снова водружает на место.
- И вы?..
- И я ему сказал, как мы условились. Что я согласен все сделать для этого самого гражданина.
- Прекрасно.
- Да?.. Вы полагаете, что это прекрасно?.. А если... Вы только представьте на минуту... - Пирожков нервно откашливается, и пухлые пальцы его начинают непроизвольно барабанить по подлокотнику кресла.
- Не надо ничего воображать, - мягко перебиваю я его. - Все будет так, как я вам обещал. Кстати, кто звонил?
- Все тот же хулиган.
- Он вам сказал, когда приедет этот деятель?
- Сказал, скоро. Вот и все. Жди тут, волнуйся... А знаете, - неуверенно произносит вдруг Пирожков, - я по тону его понял: этот негодяй доволен, что запугал меня и заставил капитулировать. Выполнил, значит, задание. И я позволил себе задать ему один вопрос.
- Какой вопрос? - настораживаюсь я.
- "Вы, - спрашиваю, - мне не будете больше звонить?" А он и говорит: "Я все, я уматываю, папаша, в город-маму. Фартовая командировочка отломилась. Адью, папаша. Теперь тебе сам позвонит, как приедет. А мы с тобой, папаша, увидимся, когда тебя подколоть надо будет. Или девку твою". Ну вы себе представляете? Я просто слово в слово все запомнил. Это ужас какой-то! И кто может послать этого хулигана в командировку, скажите мне?
Пирожков растерянно и тревожно смотрит на меня.
- В свое время все узнаем, - спокойно говорю я.
Но про себя я тоже недоумеваю. В самом деле, кто может послать в командировку этого типа? Уж не Зурих ли? И куда? "Город-мама" - это скорей всего Одесса. Опять Одесса!
- Пока же будем ждать звонка... Ивана Харитоновича, - добавляю я, ибо Зурих представился ему как Николов. - Кстати, я хочу вас попросить вот о чем Расскажите мне, Григорий Сергеевич, какие незаконные махинации совершал ваш бывший начальник Светозар Еремеевич Бурлаков. И вообще, что вы помните о его малопочтенных делах?
- Господи, ну зачем сейчас это ворошить? - жалобно говорит Пирожков. Уверяю вас, все сроки давности уже миновали.
- Не в этом дело, - мягко возражаю я. - Видите ли, Григорий Сергеевич, вот вы мне тогда сказали, что встретились с этим так называемым Иваном Харитоновичем - другим он представляется иначе - впервые, да?
- Ну конечно, боже мой!
- И ничего о нем не знаете?
- Да, да. Я же вам говорил.
- Ну вот. А Бурлаков, как мне кажется, знаком с ним давно и много чего о нем знает.
- Что вы говорите?! Он знает этого бандита?..
- Так мне кажется. Но чтобы заставить Бурлакова все рассказать, нам надо кое-что узнать о нем самом.
- Да, да... Я понимаю... понимаю... - в полной растерянности бормочет Пирожков.
Постепенно, однако, он приходит в себя, успокаивается и начинает рассказывать. Я вижу, он вполне искренне стремится мне помочь напасть на след человека, который причинил ему столько волнений и страхов. А заодно Пирожков дает выход своим давним и гневным чувствам по отношению к Бурлакову.
Всегда, знаете, в любом большом коллективе есть такой незаметный человечек, эдакий маленький-премаленький "винтик", который, однако же, все видит, от которого не очень-то даже и скрывают всякие там нечистоплотные делишки и секреты, иной раз даже используют на побегушках и для мелких услуг, считая его абсолютно бессловесным, сверхпреданным и к тому же недалеким. А человек этот, между прочим, имеет порой и душу, и голову, и свой взгляд на все, и, кстати, совесть тоже. Такой до поры до времени лишь оскорбленно молчит и то ли от страха, то ли от врожденной исполнительности делает все, что ему приказывают. И копится в его душе обида и негодование. И чувствует он, что не для побегушек и всяких там услуг создан, а может кое-что и побольше, позначительней сделать, может не на снисходительность, а на уважение рассчитывать. Но скромность, даже робость не позволяют ему заявить об этом. Однако стоит только измениться окружающему его нравственному, так сказать, климату, и человечек этот вдруг осознает себя человеком, получает возможность самоутвердиться и показать, чего он на самом деле стоит.
Вот так приблизительно получилось с Пирожковым. И теперь он жгуче стыдится и негодует по поводу роли, которую он играл при Бурлакове. И когда гнев пересиливает стыд, Пирожков рассказывает мне все, что знает и помнит.
И я узнаю немало интересного о второй, неофициальной, так сказать, деятельности Светозара Еремеевича в годы его "удельного княжения".
Такие пустяки, как бесплатные путевки, различные сверхожидаемые премиальные, а также театральные билеты на премьеры, заграничные ручки, сигареты, зажигалки, даже импортные дубленки и прочее барахло, доставляемые и устраиваемые ретивыми заказчиками в надежде на скорейшее завершение их объектов, Пирожков, конечно, не в состоянии сейчас припомнить и перечислить. Но были дела и покрупнее. К примеру, ловкие махинации со стройматериалами, механизмами, которых, конечно же, всегда и всюду не хватало, с процентовками, с дополнительными работами, не вошедшими в смету, наконец манипуляции с самими сметами, которые как резиновые то раздувались, то сжимались в зависимости от поведения заказчика, причем каждый раз на вполне "законных" основаниях, благо всякого рода справочников, а также корректирующих и дополняющих их постановлений, инструкций и временных указаний всегда имеется в избытке.
Характерным тут было незаметное, казалось бы, вползание некоторых окружавших Бурлакова, поначалу вроде бы честных работников, во все эти более чем сомнительные операции, с виду как бы диктуемые интересами самого дела, плана, престижа, даже соревнования с другими трестами. А потом уже возникала некая повседневная, привычная, весьма полезная и всеми как бы признанная "практика", без которой, казалось, уже ступить было нельзя. Да и подачки со стола "удельного князя", суета встревоженных заказчиков, как и многие, то и дело подсовываемые ими соблазны, довершали этот губительный процесс.
Но особенно настораживает меня сейчас другая обнаруженная в свое время Пирожковым черта в подпольной деятельности Светозара Еремеевича. Заключалась она в том, что махинации, проводимые вначале в пределах города и подведомственных тресту объектов, с какого-то момента начали приобретать иные географические рамки. И тут в рассказе Пирожкова начинают мелькать уже известные мне по Валиной таблице названия городов: Ростов, Ленинград, Одесса. Пирожков вспоминает, что трубы были направлены именно в Ростов, а двадцать тонн дефицитного керамзита в Одессу. В другой раз было отгружено в Ленинград несколько тонн не менее дефицитного рубероида и импортного стенного пластика.
- Выходит, уже прямое хищение? - спрашиваю я.
- А! - безнадежно машет рукой Пирожков. - Там разве можно было разобраться? Я ведь в эти дела не ввязывался, я их как огня боялся. Не знал, какому богу молиться, когда Светозар наконец убрался от нас.
И я верю ему. Нет, Пирожков не ввязывался в эти махинации не только из трусости, ему мешала и совесть. Он не только боялся Бурлакова, он еще и презирал его. Трусость, ощущение своей унизительной зависимости и ничтожества мешали ему разоблачить все эти махинации, презрение и совесть мешали соучастию в них.
Между тем иногородние махинации Бурлакова наводят меня на мысль о возможных его связях по этой линии с мнимым Николовым-Зурихом. Я только не могу понять роль последнего в таких делах. Но об этом я еще посоветуюсь с компетентными ребятами из ОБХСС.
В этот момент в передней раздается звонок. Я слышу, как Надя пробегает по коридору, и через минуту ее хорошенькая головка просовывается в дверь комнаты, где мы сидим.
- Папа, к тебе Анна Игнатьевна.
- Ах, это мой районный врач, - спохватывается Пирожков и смущенно смотрит на меня.
- Идите, идите, - говорю я. - А мы пока вот с Надей поговорим. Если она, конечно, не возражает. - И я поворачиваюсь к ней.
- Конечно, не возражаю, - улыбается Надя и заходит в комнату. - Даже интересно.
Пирожков тем временем, кивнув, исчезает за дверью, и голос его доносится уже из передней. Надя с рассчитанным изяществом опускается в кресло, где только что он сидел. Мы оба закуриваем.
- О чем же будем говорить с вами? - довольно иронически осведомляется она.
- О грозящей вам опасности, - в тон ей отвечаю я. - Вы этим не обеспокоены?
- Я? - усмехается Надя. - Я, знаете, не дура.
- Но звонки-то были? И угрозы, кажется, тоже?
- Ну и что? Какой-то шизик выпендривается, а я должна психовать, по-вашему?
- А кто этот шизик, вы не знаете?
- Понятия не имею.
- Может, его просто подослали?
Что-то новое вдруг мелькает в ее взгляде, я только не успеваю разобрать, что именно. Надя, как-то странно улыбнувшись, задумчиво говорит:
- Может быть, кто-то и подослал. Откуда я знаю.
Но мне начинает казаться, что она что-то знает или, во всяком случае, о чем-то догадывается. Странно. Ведь звонили-то по поручению Зуриха?..
И тут вдруг у меня в мозгу как бы происходит некое замыкание, некая вспышка, словно соединили два оборванных конца провода, и возникла цепь, загорелась лампа, высветила кое-что в темноте.
- Надя, - говорю я, - зачем вы приходили в гостиницу к тому человеку?
Упрямо вздернув подбородок, она откидывается на спинку кресла и перебрасывает ногу на ногу, при этом юбочка ее уползает вверх, но Надя и не думает ее одергивать. Ноги у нее, надо сказать, весьма красивые. Надя глубоко затягивается и продолжает демонстративно молчать. Я таких упрямых девчонок знаю. С ними бывает труднее, чем с любым парнем.
- Так и будем молчать? - спрашиваю я.
- А что делать? - безмятежным тоном отвечает Надя и улыбается. - Если вам больше не о чем со мной говорить.
- Все в свое время, - говорю я. - А пока я жду ответа на мой вопрос.
- Вам придется очень долго ждать.
- Ничего. Я терпеливый. И вопрос достаточно серьезный. Если вы все-таки захотите на него ответить, позвоните мне. Вот мой телефон. - Я достаю ручку, пишу свой номер телефона на листке блокнота и, вырвав его, кладу на столик.
- А я пойду. С Григорием Сергеевичем мы уже обо всем поговорили. До свидания, Надя.
Я встаю и направляюсь к двери.
Надя поднимается вслед за мной. И с демонстративной небрежностью берет со столика листок, мол, просто так, чтобы не валялась лишняя бумажка, потом ее можно и выбросить. Игра довольно наивная. Я понимаю, что телефон она не выбросит.
Итак, постепенно начинают выявляться связи Зуриха в Москве. Но, конечно, еще далеко не все. Вряд ли, например, Бурлакову была адресована та записка: "Приходи, посоветуемся..." Иначе он тоже уехал бы из Москвы на тот "слет". А он никуда не уезжал. И еще одна деталь. У Бурлакова нет дачи. А Зурих приглашал Варвару на дачу к приятелю, близкому, очевидно, приятелю. Его необходимо найти. Он-то уж наверняка приведет к Зуриху.
И еще одна ниточка требует внимания. С кем же все-таки встречался Зурих на фабрике, где работает Варвара? Ведь именно там она его и увидела, там он к ней и прицепился. А вот к кому он туда приехал, Варвара, по ее словам, не знает. Это вполне возможно. Но одно ясно: какие-то темные дела привели его туда, не иначе.
Такова вторая линия поиска Зуриха в Москве. А третья - это Надя. Зачем она приходила в гостиницу? Конечно же, именно ее видел там Виктор Сбокий, от нее пришел в восторг. Это, кстати, легко будет теперь уточнить. Помнится, Виктор сказал, что Зурих вовсе не ухаживал за девушкой. Значит, какие-то другие дела у них? А может быть, Виктор ошибается? Нет, вряд ли. У него на такие ситуации глаз наметанный. Тогда все это выглядит весьма подозрительно.
Да, дел с Зурихом и по одной Москве хватает. А тут еще пять других городов и пять человек там. Интересно, что узнал Валя Денисов об этих людях, какие данные сообщили ему наши товарищи оттуда?
Но как только я приезжаю к себе в отдел, на меня обрушивается ошеломляющая новость: убит Олег Иванович Клячко, врач из Куйбышева.
Значит, "окончательный расчет" все-таки состоялся.
Глава VI
НАДО БЫТЬ КО ВСЕМУ ГОТОВЫМ
Итак, убит Олег Иванович Клячко, врач из Куйбышева. Сообщение об этом было получено еще утром, и к моему приезду Игорь и Валя Денисов многое уже успели выяснить.
Труп был обнаружен случайно близ железнодорожного полотна, в ста километрах от областного центра, много севернее Москвы. Он был зарыт в снег, и если бы не собака одного из местных жителей, то пролежал бы там, наверное, до весны. Клячко был убит ударом в затылок каким-то тяжелым предметом. По заключению медэксперта, смерть наступила три дня назад - на следующий день после отъезда Клячко из Куйбышева. Ни документов, ни денег при нем обнаружено не было. Однако в одном из карманов пиджака оказался старый рецепт, выписанный им на бланке куйбышевской городской поликлиники. Местные органы милиции немедленно связались с Куйбышевом. А в это время Валя Денисов запрашивал там данные о Клячко. И ему тут же передали сообщение об убийстве.
После этого уже Игорь связался с тем областным центром. И он же сделал первый важный вывод из полученных данных: оказывается, Клячко был убит на железнодорожном перегоне от этого областного центра к Пунежу.
Мы сидим в прокуренном кабинете Кузьмича, Игорь как раз докладывает обо всем этом происшествии.
- Я продумал вопрос с Пунежем, как вы приказали, - обращается он к Кузьмичу. - И мнение свое изменил. Они собрались именно там. Хотя это и глупо. В маленьком городке каждый приезжий на виду.
- Они могли собраться в том областном центре, - негромко и спокойно замечает Валя.
- Нет, - возражает Игорь слишком, пожалуй, резко. - Зачем тогда Клячко сразу же едет в Пунеж? Скорей всего кто-то встретил его в том городе, и дальше они поехали вместе. И этот человек...
- Стойте, стойте! - вдруг вспоминаю я. - Ведь письмо на имя Николова в гостиницу пришло как раз из того города, по-моему. Помните? Где это письмо?
Письмо мы тут же находим в Валиной папке.
- Все равно, - упрямо говорит Игорь. - Его мог написать тот человек из Пунежа, а отправить из областного центра.
- Ну-ка, Денисов, доложи, что сообщает Куйбышев об этом самом Клячко, говорит Кузьмич.
Валя невозмутимо достает из папки еще один листок и, поглядывая в него, докладывает:
- Клячко... Тридцать семь лет... Врач городской поликлиники, стоматолог... Холост. Живет широко... То есть жил, - очень спокойно поправляет себя Валя и дальше говорит о Клячко уже в прошедшем времени: Подозревался в скупке золота и незаконном изготовлении протезов и коронок. В прошлом он зубной техник.
- Скорей всего именно к нему и приезжал Зурих, - вставляет Игорь. Наверное, его-то и видел на перроне Страхович.
- Между прочим, - говорю я, - по паспорту Клячко три дня жил в Москве Мушанский, помните?
- Все, что касается Клячко, теперь особенно важно. Особенно, задумчиво произносит Кузьмич.
Он снимает трубку внутреннего телефона к набирает короткий номер. Я слежу за его пальцем и догадываюсь, что он звонит нашему следователю Саше Грачеву.
- День добрый, - гудит в трубку Кузьмич. - Это Цветков. Ну правильно, вечер. Вот что. Просьба есть. Как у тебя с Мушанским, психологический контакт найден? Тогда допроси его, будь добр, насчет еще одной кражи. Паспорт на имя Клячко Олега Ивановича. Записал?.. Мушанский жил по нему в Москве...
- И вот что надо еще сделать, - говорит Кузьмич, вешая трубку, и поворачивается к Игорю. - Свяжись-ка с Куйбышевом. Пусть они немедленно вышлют в Пензу фотографию Клячко. Затем позвони Рогозину. Чтобы он предъявил эту фотографию Страховичу. Опознает он человека, который провожал Зуриха, или нет?
Игорь сдержанно кивает.
- Так иди и звони. И вот еще что...
Собравшийся уже было выйти из кабинета Игорь останавливается на полпути к двери и молча оборачивается.
Кузьмич задумчиво смотрит на него и говорит:
- Завтра едешь в Пунеж, как только получим данные из Пензы и от Мушанского. Поездом поедешь.
Игорь кивает и все так же молча выходит из кабинета. Кузьмич же хмурится, утюжит ладонью свою седую макушку и говорит мне сердито:
- Ну а теперь ты докладывай.
Я подробно рассказываю о Бурлакове, о том, что сообщил мне Пирожков, о его драгоценной дочке и о последнем звонке того типа к Пирожкову.
- М-да... - задумчиво произносит Кузьмич. - "Город-мама" - это скорей всего, конечно, Одесса.
Затем я докладываю свои соображения о фабрике, где работает Варвара, о возможных связях там Зуриха и о подозрительных кофточках.
- Ладно, - соглашается Кузьмич. - Завтра с утра поезжай туда. Да поосторожнее, смотри. А потом загляни в ОБХСС.
назад<<< 1 . . . 19 . . . 28 >>>далее