— Сколько, приблизительно, они стоят?

— Приблизительно фунтов семьдесят или восемьдесят.

— Стало быть, через неделю у вас будет в Броундоуне ценностей на семьдесят или восемьдесят фунтов, и таких ценностей, которые стоит только переплавить, чтобы уничтожить всякие улики.

Оскар остановился и посмотрел на меня.

— Что у вас в голове? — спросил он. — Воров нет в этом первобытном месте.

— Воры есть в других местах, — отвечала я. — Они могут зайти и сюда. Разве вы забыли этих двух — бродяг, которых мы застали на днях слоняющимися около Броундоуна?

Он улыбнулся. Я только напомнила ему забавный случай.

— Не мы застали их, — сказал он, — а этот странный ребенок. Что, если бы я взял Джикс проводить ночь в моем доме и охранять меня, как вы думаете?

— Я не шучу, — отвечала я. — Я никогда не встречала более наглых негодяев. Окно было отворено, когда вы говорили мне о необходимости переплавить пластинки. Они могут знать, так же как и мы, что скоро привезут вам опять золото и серебро.

— Какое у вас воображение! — воскликнул он. — Вы видите двух оборванцев, зашедших из Брейтона в Димчорч, и тотчас же представляете их разбойниками, собирающимися ограбить и убить меня. Вы отлично сошлись бы с братом моим Нюджентом. Его воображение точно также Бог знает куда заносит, как вас.

— Послушайтесь моего совета, — сказала я серьезно. — Не упрямьтесь. Не оставайтесь один в пустом доме.

Оскар был в восторженном состоянии духа. Он поцеловал мне руку и с жаром поблагодарил за участие, которое я в нем принимаю.

— Ладно! — сказал он, отворяя калитку. — Я найду себе сожителя. Я заведу собаку.

Мы расстались. Я сообщила ему свои опасения. Больше я сделать ничего не могла. Да могло быть и то, что он прав, а я ошибаюсь.

 

Глава XIII

ВТОРОЕ ПОЯВЛЕНИЕ ДЖИКС

 

Прошло пять дней.

Мы постоянно виделись с нашим соседом. Или Оскар приходил в приходский дом, или мы ходили в Броундоун. Достопочтенный Финч ждал, как будто ничего не подозревая, чтобы взаимное чувство Оскара и Луциллы созрело и открылось. Дело быстро шло к этому. Не осуждайте, пожалуйста, мою слепую бедняжку, если она откровенно ободряла любимого человека.

Он был самым нерешительным из всех влюбленных, каких случалось мне видеть. Чем более он влюблялся, тем более становился скромен и робок. Признаюсь, я не люблю скромных мужчин и не могу сказать, что при ближайшем знакомстве мистер Оскар Дюбур выиграл в моем мнении. Но Луцилла понимала его, и этого было довольно. Она хотела запечатлеть в уме своем его образ как можно нагляднее. Всех в доме, кто его видел, в том числе и детей, она расспрашивала о его наружности так же тщательно, как прежде расспрашивала меня. Черты и цвет его лица, рост, стан, одежда — обо всем этом она собирала отовсюду подробнейшие сведения. Ее очень радовали общие отзывы о белизне его лица. Оспаривать ее слепое отвращение от всего темного, в людях ли, или в вещах, было бы бесполезно. Она не могла объяснить этого чувства, а могла только испытывать его.

— У меня есть какое-то странное чутье, — сказала она мне однажды. — Так, например, я знала, что лицо у Оскара светлое и чистое, я это почувствовала в тот вечер, когда впервые услышала его голос. Голос этот проник мне прямо в сердце, и я его представила точь-в-точь таким, каким вы потом его описывали. Мистрис Финч говорит, что его лицо белее моего. Вам тоже так кажется? Это меня очень радует. Встречали ли вы когда-нибудь такого человека, как я? У меня самые странные мысли в слепой моей голове. Я связываю жизнь и красоту со светлыми красками, смерть и преступление — с темными. Если б я вышла замуж за темнолицего человека и потом прозрела, я убежала бы от него.

Этот странный предрассудок Луциллы против смуглых людей был несколько неприятен мне по личным соображениям. Он заключал в себе как будто отчуждение моего собственного вкуса. Между нами, у покойного доктора Пратолунго было лицо темно-коричневого цвета.

Вообще же в Димчорче за эти пять дней не произошло ничего, что стоило бы отметить.

Бродяги не появлялись более в Броундоуне, Оскар не менял ничего в своем образе жизни. Он удостоился неоднократного посещения нашей маленькой странницы Джикс. Каждый раз девочка серьезно напоминала ему опрометчивое обещание обратиться к полиции и подвергнуть телесному наказанию двух гадких незнакомцев, смеявшихся над ней. Когда прибьют их? Когда Джикс это увидит? Такими вопросами эта маленькая особа всегда начинала разговор, когда удостаивала Оскара утреннего посещения.

На шестой день золотые и серебряные пластинки были привезены обратно в Броундоун с лондонской фабрики. На следующее утро я получила записку от Оскара. Она была следующего содержания:

 

"Дорогая мадам Пратолунго, уведомляю вас с сожалением, что ничего не случилось в прошлую ночь. Мои замки и затворы в надлежащем порядке, мои золотые и серебряные пластинки в целости и сохранности в мастерской, а сам я в настоящую минуту завтракаю с неперерезанным горлом.

Ваш ОСКАР".

 

После — этого мне нечего было говорить. Джикс могла упорно вспоминать двух подозрительных бродяг, но люди взрослые и благоразумные перестали думать о них.

Настала суббота, десятый день после того памятного разговора моего с Оскаром в маленькой броундоунской гостиной, когда я вынудила его мне открыться. Поутру он был у нас. Под вечер мы пошли в Броундоун посмотреть на начало его новой работы из золота — ящика для перчаток, предназначенного для туалетного столика Луциллы. Мы оставили Оскара увлеченным своим трудом. Он намеревался не прекращать работу до тех пор, пока не стемнеет.

Под вечер Луцилла села за фортепьяно, а я, выполняя обещание, отправилась на другую половину дома. Несчастная мистрис Финч решила произвести коренное преобразование в своем гардеробе. Она просила меня, ссылаясь на мой «французский вкус», помочь ей советом.

— Я не имею средств покупать новые платья, — говорила бедная дама, — но многое из старого можно бы еще переделать, если бы только взяться за это умело.

Как было не помочь в этой просьбе? Даже если впереди крик младенца, растрепанная повесть, беготня детей. И вот в то время, когда достопочтенный Финч занят был составлением своей проповеди, я спустилась в гостиную мистрис Финч с готовностью практически помочь ей, с ножницами и выкроечною бумагой в руках. Едва принялись мы за дело, как один из старших детей пришел с известием из детской.

Там пили чай, но, как обыкновенно, Джикс отсутствовала. Ее искали сначала на нижнем этаже дома, а потом в саду; нигде не видно было ее следов. Никто не был ни удивлен, ни встревожен. Все решили, что она, видимо, опять отправилась в Броундоун, а мы снова погрузились в пыльные глубины гардероба мистрис Финч.

Я только убедила ее в том, что голубая шерстяная кофта отслужила свой срок, и получила разрешение на окончательное удаление ее из гардероба, когда жалобный крик долетел до нашего слуха из сада через отворенную дверь.

Я остановилась и поглядела на мистрис Финч.

Крик повторился громче и ближе; на этот раз можно было узнать детский голос. Дверь комнаты оставалась наполовину открытой после того, как мы отправили посланного ребенка обратно в детскую. Я распахнула эту дверь настежь, и в коридоре столкнулась с Джикс.

Бедняжка, бледная как полотно, дрожала от страха. Она не в силах была выговорить ни слова. Я встала на колени, чтобы обласкать и успокоить ее; она судорожно схватила меня за руку и пыталась поднять. Я встала на ноги. Она закричала еще громче и начала тащить меня из дому. Джикс была так слаба, что зашаталась от этого усилия. Я взяла девочку на руки. Обнимая, коснулась ее платья на спине под самым затылком и почувствовала, что оно влажно. Я взглянула на свои пальцы — боже милостивый, — пальцы мои были в крови.

Я повернула ребенка. У меня у самой кровь застыла в жилах. Мистрис Финч, стоя за мной, закричала от ужаса.

Белое платьице девочки было забрызгано еще не высохшей кровью. Но не ее собственной. На ней не было ни царапины. Я вгляделась пристальнее в страшные пятна. Они были как будто нанесены преднамеренно, словно написаны пальцем. Я вынесла девочку на свет. Это были не пятна, а буквы. Какое-то слово было неясно написано на спине девочки. Я, кажется, разобрала букву "п", потом последовала буква, которую невозможно было прочесть, потом "м", потом опять пробел, потом, видимо, "г" и наконец «те».

Не слово ли «помогите»?

Да, на платье Джикс было написано пальцем, смоченным в крови, слово «ПОМОГИТЕ».

 

Глава XIV

ПРОИСШЕСТВИЯ В БРОУНДОУНЕ

 

Нечего говорить, к какому заключению пришла я, как только была в силах собраться с мыслями.

Благодаря своему богатому приключениями прошлому я выработала умение быстро принимать решения в серьезных ситуациях. В данном случае надо было сделать две вещи: во-первых, тотчас отправиться в Броундоун на помощь, во-вторых, скрыть от Луциллы случившееся до тех пор, пока не вернусь оттуда и не приготовлю ее к этому известию. Я поглядела на мистрис Финч. Она, разбитая случившимся, упала в кресло.

— Собирайтесь с силами! — сказала я, поднимая ее. — Теперь не до истерик и обмороков!

Ребенок все еще был у меня на руках, прижался крепко, дрожа от испуга. Я ничего не могла предпринять, пока не передам кому-нибудь девочку. Мистрис Финч глядела на меня, громко рыдая. Я посадила ребенка к ней на колени. Джикс как будто не хотела со мной расставаться, но быстро смирилась и опустила бедную свою головку на грудь матери.

— Можете вы снять с нее платье? — спросила я, уже энергичней на этот раз встряхнув мистрис Финч.

Необходимость помочь ребенку, видимо, придала ей силы. Она поглядела на младенца, спящего в колыбели в одном углу, на повесть, лежащую на стуле в другом. Присутствие этих двух привычных предметов, по-видимому, ободрило ее. Она вздрогнула, прекратила рыдать, перевела дух и начала расстегивать на ребенке платье.

— Спрячьте его тщательно, — сказала я, — и никому не говорите ни слова, пока я не вернусь. Вы сами видите, что ребенок невредим. Успокойте девочку и оставайтесь здесь. Мистер Финч у себя в кабинете?

Мистрис Финч опять подавила рыдание и сказала: «Да». Ребенок сделал усилие слезть с колен.

— Джикс пойдет с вами, — сказала неукротимая «Цыганка» слабым голосом.

Я быстро вышла из комнаты, оставляя в ней трех детей: большого, маленького и самого маленького.

Постучавшись в дверь кабинета и не получив ответа, я отворила ее и вошла. Достопочтенный Финч, спокойно развалившийся в кресле пред столом, на котором лежали листы чистой бумаги, стремительно вскочил. Он выглядел как человек, которого внезапно разбудили.

Ректор димчорчский тотчас же оправился.

— Извините, мадам Пратолунго. Я задумался. Пожалуйста, изложите покороче, что вам от меня нужно.

Говоря это, он величественно указал рукой на белые листы бумаги и прибавил глубоким басом:

— Завтра день проповеди.

Я рассказала ему коротко и четко, что обнаружила на платье его дочери и что, по моим предположениям, случилось в Броундоуне. Он побледнел как смерть. Никогда не случалось мне видеть человека, более сильно испуганного, чем был испуган достопочтенный мистер Финч.

— Нас ожидает опасность? — осведомился он. — Вы полагаете, что преступники еще в доме или находятся неподалеку?

— Я полагаю, что нельзя терять ни минуты, — отвечала я. — Нам надо отправиться в Броундоун и позвать по дороге людей на помощь, всех, кого можно собрать.

Я отворила дверь, ожидая, чтобы он пошел за мной. Мистер Финч, которому, очевидно, все мерещились преступники, как будто желал провалиться сквозь землю в эту минуту. Но он был хозяин дома, он был главное лицо в местечке, ему ничего не оставалось делать, как только взять шляпу и идти. Мы пошли вместе в селение. Мой достопочтенный спутник молчал в первый раз с тех пор, как я с ним познакомилась. Мы спросили в Димчорче, где единственный полицейский, обслуживавший округу. К несчастью, он ушел в обход. Я поинтересовалась, не видел ли кто доктора. Нет, доктор в этот день не приезжал в Димчорч. Мне очень хвалили хозяина «Перепутья» как человека смышленого и честного. Поэтому я предложила остановиться у трактира и взять его с собой. Мистер Финч тотчас же просветлел. Его осознание собственного значения снова поднялось, как ртуть в градуснике, если опустить его в теплую воду.

— Я именно это хотел предложить, — сказал он. — Хозяин «Перепутья» Гутридж — человек весьма достойный для своего положения. Возьмемте с собой Гутриджа непременно. Не бойтесь, мадам Пратолунго. Мы все в руках Провидения. Весьма удачно для вас, что я был дома. Что бы вы стали делать без меня? Теперь, уверяю вас, бояться нечего. Если появятся преступники, со мною палка. Я невысок ростом, но обладаю громадной физической силой. Я, так сказать, весь сложен из мускулов. Вот, пощупайте.

Он протянул свою тощую руку. Она была наполовину тоньше моей руки. Если б я не была слишком встревожена и могла бы шутить, я непременно сказала бы, что, имея рядом такого силача, не нахожу нужным беспокоить трактирщика. Не смею утверждать, что мистер Финч понял, что я подумала о его силе, знаю только, что он начал сразу же громогласно звать Гутриджа, едва завидели мы трактир.

Хозяин вышел и, услышав, куда и зачем мы идем, тотчас же согласился идти с нами.

— Возьмите ружье, — сказал мистер Финч.

Гутридж взял ружье. Мы поспешили к одинокому дому.

— Ваша жена или дочь были сегодня в Броундоуне? — спросила я.

— Да, они были обе. Кончили свое дело, как обыкновенно, и вернулись домой уже час с лишком тому назад.

— Не случилось ли там при них чего-нибудь необыкновенного?

— Насколько мне известно, ничего.

Я подумала минуту и решила предложить мистеру Гутриджу еще несколько вопросов.

— Не видно ли было здесь сегодня вечером каких-нибудь незнакомых лиц? — осведомилась я.

— Да, с час тому назад двое незнакомых проехали мимо моего дома в своем экипаже.

— В каком направлении?

— По дороге из Брейтона к Броундоуну.

— Вы запомнили лица этих проезжих?

— Не особенно. Я был занят в то время.

Мучительное предположение, что эти проезжие были те бродяги, которых мы застали под окном, невольно пришло мне на ум. Я ничего более не говорила, пока не подошли мы к дому.

Все было тихо. Единственный признак чего-то необыкновенного — след колес на лужайке пред Броундоуном. Трактирщик заметил их первый.

— Экипаж, должно быть, останавливался у дома, — сказал он, обращаясь к ректору.

Достопочтенный Финч опять лишился языка. Он смог только сказать, когда подходили мы к одинокому строению, и то с большим трудом:

— Пожалуйста, будемте осторожны.

Трактирщик первый подошел к двери, я за ним, позади нас на некотором расстоянии достопочтенный Финч, в арьергарде, охраняя, как видно, нам пути отступления к горам. Гутридж сильно постучал в дверь и крикнул: «Мистер Дюбур!» Никто не откликнулся. Ответом было лишь непонятное молчание. Эта неизвестность была невыносима. Я оттолкнула трактирщика и повернула ручку незапертой двери.

— Позвольте мне войти первому, — сказал Гутридж и в свою очередь отстранил меня. Я следовала за ним по пятам. Мы вошли в дом и опять стали звать. Опять ответа не было. Мы заглянули в маленькую гостиную на одной стороне коридора, потом в маленькую столовую на другой. Обе были пусты. Мы пошли на заднюю часть дома, где находилась комната, которую Оскар называл своей мастерской. Мы попробовали отворить дверь в эту комнату — она была заперта.

Мы опять стали стучаться и звать, опять в ответ лишь непонятное молчание.

Я ощупала рукой замок. Ключа не было. Я встала на колени, поглядела в замочную скважину и тотчас же вскочила в ужасе.

— Взломайте дверь! — закричала я. — Я вижу только руку его на полу.

Трактирщик, как и ректор, был не очень сильный человек, а дверь, как и все в Броундоуне, была крепкая, тяжелая. Без помощи инструментов мы все трое не в силах были бы взломать ее. В этом затруднении достопочтенный Финч в первый и в последний раз оказался на что-нибудь пригоден.

— Постойте, друзья мои, — сказал он. — Если калитка в сад отперта, мы можем проникнуть через окно.

Ни трактирщику, ни мне эта мысль не пришла в голову. Мы обежали вокруг дома, туда вел и след колес. Калитка была распахнута настежь. Мы прошли через маленький садик. Окно мастерской, отворявшееся до самого низу, позволило нам проникнуть в мастерскую, как предсказал ректор. Мы вошли в комнату.

Бедный, благородный наш Оскар лежал без чувств в луже крови. Удар по левой стороне головы, как видно, на месте свалил его. Кожа повыше виска была пробита. Пострадали ли кости черепа, я, конечно, не могла определить. Я научилась обращаться с ранеными, служа священному делу свободы с доблестным моим Пратолунго. Холодная вода, уксус, материал для перевязок — все это можно было найти в доме, все это я и потребовала. Гутридж нашел ключ от двери, заброшенный в угол комнаты. Он принес воду и уксус, пока я бегала наверх, в спальню Оскара, где нашла несколько его платков. Через две-три минуты приложила холодный компресс на рану и смочила ему лицо водой с уксусом. Оскар все еще был без памяти, но главное — жив. Достопочтенный Финч, не оказывавший решительно никакой помощи, принялся считать пульс Оскара. Он это делал с таким видом, как будто в данных обстоятельствах только это и следовало сделать и как будто никто, кроме него, не в состоянии пощупать пульс.

— Большое счастье, — говорил он, считая медленные, слабые удары, — большое счастье, что я был дома. Что стали бы вы делать без меня?

Надо было, конечно, послать за доктором и вызвать помощь, чтобы перенести Оскара наверх в постель. Гутридж вызвался съездить за доктором. Мы условились, что он пришлет мне на помощь жену и брата. Затем оставалось только отделаться как-нибудь от мистера Финча. Опасность встретить преступников в доме миновала, и громкий голос маленького человечка опять загудел неумолкаемо, как запущенная в ход машина. Мне пришла в голову хорошая идея.

— Поглядите, — сказала я, — здесь ли ящик с золотыми и серебряными пластинками или нет?

Мистеру Финчу не совсем было по вкусу, что с ним обращаются как с простым смертным и подсказывают ему, что следует делать.

— Успокойтесь, мадам Пратолунго, — ответил он. — Пожалуйста, без лишней инициативы. Это дело в моих руках. Совершенно лишнее говорить мне, что нужно искать ящик.

— Действительно лишнее, — согласилась я. — Но знаю наперед, что его нет.

После такого ответа он тотчас же начал шарить по комнате. Не было и следов ящика. Теперь все сомнения у меня отпали. Бродяги, торчавшие под окном, оправдали, ужасно оправдали мои худшие подозрения.

Когда пришла мистрис Гутридж с братом, мы перенесли Оскара наверх в его спальню. Мы положили молодого человека на постель, развязали ему галстук и отворили окно, чтоб его обдувало свежим воздухом. Оскар все еще не приходил в сознание. Но все-таки пульс продолжал слабо биться. Не было заметно перемены к худшему.

Доктора можно было ожидать не раньше чем через час. Я почувствовала необходимость немедленно вернуться в приходский дом, чтобы со всею осторожностью сообщить Луцилле печальную новость. Иначе слухи о случившемся, распространившись по селению, могли дойти до нее самым неподходящим путем, через кого-нибудь из слуг. К моей великой радости, мистер Финч, когда стала я собираться, отказался сопровождать меня. Он сообразил, что обязан, как настоятель прихода, первый уведомить власти о совершенном в Броундоуне преступлении. Он пошел своей дорогой к ближайшему должностному лицу, а я своей — к приходскому дому, оставив Оскара на руках у мистрис Гутридж и ее брата. Последние слова мистера Финча напомнили мне еще раз, что одному, по крайней мере, должны мы радоваться при настоящих обстоятельствах, как ни печальны они:

— Большое счастье, мадам Пратолунго, что я был дома. Что стали бы вы делать без меня?

 

Глава XV

СОБЫТИЯ У ПОСТЕЛИ

 

Я, как, может быть, вы соблаговолите припомнить, урожденная француженка и, следовательно, от природы не расположена огорчаться, если только можно этого избегнуть. Поэтому у меня, право, не хватает духу передавать, что произошло между мною и моею слепою Луциллой, когда я вернулась в нашу хорошенькую гостиную. Я тогда заплакала, заплакала бы опять, и вы тоже, если бы рассказать, как страдала бедняжка, услышав мою скорбную новость. Не стану писать много. Я не поддамся слезам. Они портят нос, а нос — лучшая часть моего лица. Глаза даны нам, милостивые государыни, для побед, а не для слез.

Достаточно сказать, что когда я опять пошла в Броундоун, Луцилла пошла со мною.

Тут впервые я заметила, что она завидовала глазам счастливцев, видевших свет. Как только Луцилла вошла, она пожелала занять место у постели так, чтобы можно было слышать и касаться нас, когда ухаживаем мы за больным. Луцилла тут же села на место мистрис Гутридж у изголовья и принялась сама смачивать лицо и лоб Оскара. Ей очень было завидно, что я смачиваю компрессы на его ране. Она до того взволновалась, что смело при нас поцеловала бесчувственное лицо. Хозяйка «Перепутья» была женщина в моем роде — она просто смотрела на вещи.

— Что, зазнобушка? — шепнула она мне на ухо. — У нас будет свадьба в Димчорче?

При виде этих поцелуев, слыша наши шептания, брат мистрис Гутридж, единственный присутствующий мужчина, начал чувствовать себя весьма неловко. Этот достойный человек принадлежал к тому многочисленному и почтенному разряду англичан, которые не знают, куда девать руки и как выйти из комнаты. Мне стало жаль его. Он был, уверяю вас, красивый мужчина.

— Покурите трубку в саду, — сказала я, — мы позовем вас в окно, если вы нам здесь понадобитесь.

Брат мистрис Гутридж бросил на меня взгляд, полный признательности, и выскочил из комнаты, словно выпущенный из западни. Наконец приехал доктор.

Первые слова его несказанно утешили нас. Череп нашего бедного Оскара не был поврежден. Было сотрясение мозга и повреждение кожи, причиненное, очевидно, тупым орудием. Что касается раны, то я сделала все необходимое в отсутствие доктора. А сотрясение мозга излечат время и уход.

— Успокойтесь, милостивые государыни, — говорил этот ангел-доктор, — нет ни малейшего повода опасаться за него.

Оскар очнулся, то есть открыл глаза и неосмысленно поглядел кругом, часов через пять после того, как мы нашли его на полу в мастерской.

Мысли его путались. Он никого не узнавал. Оскар делал пальцем движение, как будто писал и говорил очень серьезно по несколько раз: «Ступай домой, Джикс! Ступай домой!» Ему представилось, должно быть, что он лежит раненый на полу и посылает к нам Джикс, чтобы призвать на помощь. Позже ночью он заснул. На следующий день Оскар все бредил; только на третий день начал он мало-помалу приходить в сознание. Раньше всех узнал он Луциллу. Она в ту минуту расчесывала его прекрасные темно-русые волосы. К невыразимой радости Луциллы он погладил ее по руке и прошептал ее имя. Она наклонилась к нему и, прикрывшись щеткой, шепнула что-то ему на ухо, отчего румянец появился на бледном лице больного и тусклые глаза его засветились радостью. Два дня спустя она мне призналась, что сказала: «Выздоравливайте для меня». Она нисколько не стыдилась таких откровенных слов. Напротив, она ими гордилась.

— Предоставьте его мне, — говорила Луцилла с самым серьезным видом. — Я намерена сначала его вылечить, а потом я намерена стать его женой.

Через неделю Оскар был в полном сознании, но все еще крайне слаб и очень медленно оправлялся от испытанного потрясения.

Он мог теперь понемногу рассказать нам, что произошло в мастерской.

Когда мистрис Гутридж с дочерью в обычный свой час ушли, он поднялся в свою спальню, пробыл там некоторое время и потом опять спустился. Подходя к мастерской, Оскар услышал в ней тихий разговор. Ему тотчас же пришло в голову, что что-то не ладно. Он тихонько попробовал отворить дверь. Оказалось, что она заперта. Вероятно, разбойники приняли эту предосторожность, чтобы кто-нибудь не захватил их врасплох. Проникнуть в комнату можно было только тем путем, которым и мы воспользовались. Оскар прошел в сад и увидел пустую повозку у двери. Это обстоятельство окончательно озадачило его. Если бы дверь мастерской не оказалась запертой, он предположил бы, что к нему приехали какие-нибудь неожиданные посетители. Стараясь разрешить загадку, он через окно проник в комнату, где очутился вместе с теми самыми людьми, которых Джикс обнаружила под окном десять дней тому назад.

Когда подходил он к окну, они оба стояли к нему спиной, заботливо увязывая ящик с металлическими пластинками.

Они поднялись и обернулись к нему лицом, как только вступил он в комнату. Дневной грабеж, совершаемый так хладнокровно, взбесил горячего Оскара. Он бросился на младшего, стоявшего ближе к нему. Разбойник отскочил в сторону, схватил со стола кистень и ударил им Оскара по голове, прежде чем он успел обернуться.

С этой минуты но ничего не помнил, пока не очнулся после удара кистенем. Он лежал весь в крови на полу, голова у него кружилась, а перед ним стояла, оцепенев от страха, Джикс, вошедшая, вероятно, пока он был в обмороке, и глядела на него. Как только он узнал ее, ему тотчас же пришла мысль с ее помощью сообщить в приходский дом о происшедшем и позвать на помощь. Он подозвал к себе ребенка и, окунув палец в кровь, которая вытекала из его раны, послал нам страшную весть, — прочтенную мною на спинке девочки. Затем, собрав остаток сил, он тихонько толкнул Джикс к отворенному окну и велел ей идти домой. Он лишился чувств от потери крови, повторяя: «Ступай домой, ступай домой!» — и все еще видя, как во сне, ребенка, стоящего в комнате, оцепенев от страха. О том, как решилась она, наконец, побежать домой и что потом случилось, он, естественно, не имел понятия. Первое, что увидел Оскар, когда пришел в сознание, была, как уже сказано, Луцилла, сидящая у его изголовья.

назад<<< 1 . . . 6 . . . 31 >>>далее