Но вот однажды, чтобы наконец избавиться от назойливых просьб Мигела, он заявил:
— Через год принесешь мне десять тысяч рейсов, и я отдам тебе твою дочь и… сделай милость, оставь меня в покое. Если не придешь в срок, то простись с надеждой.
— Десять тысяч рейсов — это для меня очень большая сумма. Но ничего! Свобода Изауры дороже! Сеньор командор, я сделаю все возможное, чтобы принести вам эту сумму в назначенный срок. Надеюсь на бога, он не оставит нас.
Бедный человек трудом и бережливостью, экономя на всем и присовокупив все свои сбережения, собрал к концу года лишь половину необходимых денег. Он был вынужден воспользоваться великодушием своего нового хозяина, который, узнав о благородной цели управляющего — о притеснениях и вымогательстве, жертвой которых тот стал, — не раздумывая выдал ему необходимую сумму в долг, в счет будущего жалования.
Леонсио, как и его отец, полагал, что Мигел не сумеет собрать за год такую значительную сумму, и потому был изумлен и в высшей степени раздосадован, когда тот предъявил ему деньги.
— Десять тысяч, — сказал Леонсио, наконец пересчитав деньги. — Именно та сумма, которую назначил мой отец. Как же глуп и скуп мой родитель! — раздраженно прошептал он. — Я бы и за сто тысяч ее не отдал! Сеньор Мигел, — громко продолжил он, возвращая ему бумажник. — Уберите пока свои деньги. Изаура еще не принадлежит мне, только мой отец может распоряжаться ею. Он сейчас в столице, а я не получал от него никаких распоряжений на этот счет. Поэтому вам придется обратиться к нему самому.
— Но вы, сеньор, — его сын и единственный наследник, и, кажется, сами могли бы…
— Минуточку, сеньор Мигел! Мой отец, к счастью, еще жив, следовательно, я пока не могу распоряжаться его имуществом в качестве наследника.
— Сеньор, по крайней мере, не откажите в любезности принять эти деньги и переслать их вашему отцу, прося его от моего имени исполнить свое обещание — дать свободу Изауре за эту сумму.
— Ты еще раздумываешь, Леонсио? — нетерпеливо воскликнула Малвина, возмущенная поведением мужа. — Пиши, пиши как можно скорее своему отцу. Ты обесчестишь себя, уклонившись от участия в освобождении этой девушки.
Леонсио, подавленный властным взглядом жены и безысходностью своего положения, не мог более упорствовать. Бледный, мрачный и расстроенный, он уселся за стоя, на котором были бумага и чернила, и, взяв перо, задумался о той, о которой собирался писать. Малвина и Энрике, отойдя к окну, тихо переговаривались. Мигел замер в противоположном углу гостиной, терпеливо ожидая. В это время Изаура, заметившая из сада, где она пряталась, приезд отца, незаметно проскользнула в гостиную и подошла к нему. Отец и дочь заговорили вполголоса:
— Отец!.. Что вас привело сюда? По-моему, у вас хорошее настроение.
— Тише! — прошептал Мигел, поднимая палец к губам и показывая на Леонсио. — Речь идет о твоей свободе.
— Правда, отец?.. Разве это возможно? Но как?
— Как?.. За золото. Я заплатил за тебя, дочка, и скоро ты будешь свободна.
— Ах, дорогой папа! Как вы добры ко мне! Если бы вы только знали, сколько раз мне сегодня предлагали свободу. Но какой ценой, бог мой! Я даже не смею вам сказать. Но я чувствовала, — продолжала она, целуя в порыве нежности руки Мигела, — я всегда чувствовала, что получу свободу из рук того, кто даровал мне жизнь…
— Да, дорогая Изаура! — сказал отец, прижимая ее к сердцу. — Небо покровительствует нам, и скоро ты будешь свободна, всегда свободна!..
— А он согласится? — спросила Изаура, указывая на Леонсио.
— Дело не в нем, а в его отце, которому он сейчас пишет.
— Тогда мы можем надеяться. Если бы моя судьба зависела только от этого человека, я навсегда бы осталась рабыней.
— Проклятье! — выругался Леонсио про себя, вставая ив ярости ударяя кулаком по столу. — Не представляю себе, как повернуть это дело так, чтобы не выполнять опрометчивого обещания моего отца!
— Уже написал, Леонсио? — спросила Малвина, повернувшись к нему.
Прежде чем Леонсио успел ответить на этот вопрос, в гостиную стремительно вошел лакей и вручил ему конверт с траурной каймой.
— Траурное! Боже мой! Что это может быть? — вздрогнув, воскликнул побледневший Леонсио, вскрывая письмо. Быстро пробежав его глазами, он упал на стул, всхлипывая и закрывая лицо платком.
— Леонсио! Леонсио! Что случилось?! — воскликнула бледная от испуга Малвина. Взяв письмо, брошенное Леонсио на стол, она начала читать срывающимся голосом:
«Леонсио, я вынужден сообщить тебе прискорбное известие, к которому сердце твое не готово. Это — удар, который неизбежно стережет нас всех и который, ты должен принять со смирением. Твоего отца больше нет. Он скончался позавчера, внезапно, от кровоизлияния в мозг…»
Малвина не смогла больше продолжать и, позабыв в эту минуту все обиды и все, что произошло в этот злосчастный день, бросилась к своему мужу и крепко обняла его. Слезы их помирили.
— Ах! Папа, папа!.. Все кончено! — воскликнула Изаура, уронив свою прелестную головку на грудь Мигела. — Теперь у нас нет надежды!
— Кто знает, дочка! — серьезно ответил отец. — Не будем падать духом. На все воля божья…
Глава 7
На фазенде Леонсио имелся большой, грубо сколоченный сарай с голыми стенами и земляным полом, предназначенный для рабынь, которые пряли шерсть и ткали холсты.
Обстановку этого помещения составляли трехногие скамейки, табуретки, лавки, прялки, мотовилки и большой ткацкий станок, расположенный в углу.
Вдоль стены, напротив широких окон, украшенных балясинами, выходивших в просторный внутренний двор, в ряд сидели пряхи. Было их около тридцати: негритянки, креолки, мулатки, с маленькими ребятишками, которые ползали возле них по земле. Одни пряхи разговаривали, другие напевали, чтобы скоротать долгие часы своего трудового дня. Там можно было увидеть женщин любого возраста и цвета кожи: от старой африканки, хмурой и тощей, до пухлой, веселой креолки, от черной, как смоль, негритянки до почти белой мулатки.
Среди женщин-прях выделялась одна молоденькая девушка, самая изящная и красивая, какую только можно себе вообразить в подобном месте. У нее было стройное и гибкое тело, нежное личико с несколько полными, но четко обрисованными губами — чувственными, влажными и алыми, как чудоцвет, только что распустившийся ранним апрельским утром. Черные глаза ее были не слишком большими, но искрились очаровательной живостью и озорством. Черные вьющиеся волосы могли бы стать украшением любой европейской аристократки. Однако, она носила их на мужской манер, короткими и очень сильно завитыми. Это нисколько ее не портило, наоборот, придавало ее на смешливому и жеманному личику неожиданное очарование. Если бы не маленькие золотые сережки, дрожавшие в миниатюрных и аккуратных мочках ушей, и вздернутые волнующие груди, которые как два шаловливых козленка подпрыгивали под прозрачной рубашкой, вы могли бы принять ее за плутоватого и дерзкого подростка. Вскоре мы узнаем, каким исчадием ада было это создание, носившее красивое имя Роза.
Тот, кто захотел бы внимательно прислушаться, среди однообразного шелеста вращавшихся колес и заунывного пения, размеренного гула безостановочно работающего ткацкого станка и визга детей, услышал бы следующий разговор. Несколько прях, среди которых была и Роза, робко, вполголоса толковали между собой:
— Подруги, — обратилась к своим соседкам пожилая креолка, знавшая все секреты в доме со времен старых хозяев, — Теперь, после смерти старого господина и отъезда сеньоры Малвины. к своему отцу, мы узнаем, что такое суровая неволя.
— Что ты говоришь, тетушка Женуария?
— Вот увидите. Вы помните, что старый господин не любил шутить. Так вот, как говорится, все познается в сравнении. Наш молодой хозяин, там… Дай бог, чтобы я ошибалась… Но мне кажется, что он нас заставит пожалеть о прошедших временах…
— Святой крест! Дева Мария! Не говори так, тетя Женуария! Лучше уж сразу убить нас…
— Этот не будет думать ни о пряже, ни о холсте. Нет, скоро мы все пойдем в поле махать мотыгой с восхода до заката, или собирать кофе на плантациях. Повсюду нас будет преследовать плеть надсмотрщика. Вот увидите. Ему нужен только кофе. Много кофе… Кофе — это деньги.
— Сказать по правде, не знаю, что лучше, — заметила другая рабыня. — То ли в поле, то ли здесь, не разгибаясь с рассвета до десяти часов вечера. Мне кажется, что там будет свободнее.
— Свободнее! Не надейся, — воскликнула третья. — Здесь в тысячу раз лучше! По крайней мере здесь нет проклятого надсмотрщика.
— Да что там говорить, — заключила старая креолка, — везде неволя. Кому суждено было родиться рабом злого господина, тот везде будет мучиться, что здесь, что там. Неволя — злая доля. Не бог сотворил рабство, это — выдумка дьявола. Знаешь, что случилось с несчастной Жулианой, матерью Изауры?
— Кстати, — вставила одна из женщин, — что теперь делает Изаура? Пока сеньора Малвина была здесь, Изаура беззаботно разгуливала по гостиной, а теперь…
— Теперь она иногда заменяет госпожу, — быстро ответила Роза, лукаво и насмешливо улыбнувшись.
— Замолчи, девчонка! — строго прикрикнула на неё старая креолка. — Оставь свои сплетни. Бедная Изаура! Не приведи господь тебе оказаться на месте этой бедняжки! Если бы вы знали, как страдала ее несчастная мать. Ах, наш старый господин был настоящим оборотнем, да простит меня господь. Сейчас у Изауры и сеньора Леонсио отношения складываются тем же манером. Жулиана была красивой, статной мулаткой, у нее был такой же цвет кожи как у Розы, но она была еще красивее и лучше сложена.
Роза недовольно хмыкнула и скорчила презрительную мину.
— Но в этом и было ее несчастье, бедняжка! — продолжала старая креолка. — Вот она и приглянулась старому господину… я уж вам рассказывала, что потом произошло. Жулиана была честной женщиной, поэтому страдала, пока не умерла. В то время управляющим здесь был тот сеньор Мигел, что появляется иногда тут-отец Изауры. Он был справедливым человеком, ко всем хорошо относился, и все шло как надо. Не то что этот сеньор Франциске, нынешний, сатана его побери! Это самая страшная чума, когда-либо посещавшая наш дом. Как я говорила, сеньор Мигел очень любил Жулиану и работал, работал не покладая рук, чтобы накопить денег и выкупить ее. Но хозяин не хотел ее продавать, да так разозлился, что выгнал сеньора Мигела.
Жулиана после этого недолго прожила: плеть и работа быстро свели ее в могилу. Бедная девочка грудным ребенком осталась сиротой. Если бы не старая госпожа, бог знает, что бы с ней сталось… Несчастная девочка! Уж лучше бы господь прибрал ее!..
— Почему, тетушка Женуария?
— Потому что, мне кажется, судьба ее будет такой же, как у ее матери…
— Чего же еще заслуживает эта обманщица? — зло прошептала завистливая и недоброжелательная Роза. — Думает, что, если она прислуживает в гостиной, то лучше других. Ни на кого не обращает внимания. Сейчас принялась кокетничать с белыми мужчинами… Ее отец говорит, что выкупит ее, и она теперь воображает себя госпожой. Бедный сеньор Мигел! Сам ничего не имеет, а должен где-то наскрести на выкуп дочери!
— Какой злой язык у этой Розы, — раздраженно проворчала старая креолка, бросив осуждающий взгляд на мулатку. — Что тебе сделала бедная Изаура, эта роза без шипов. Она красива и образованна как всякая белая девушка и она не способна никого обидеть. Если бы ты, такая хвастливая и дерзкая, оказалась на ее месте, ты была бы в тысячу раз хуже.
Роза, от досады сжав губы, собиралась ответить со свойственными ей дерзостью и бесстыдством, но резкий голос, раздавшийся у входа, оборвал разговоры прях.
— Тихо! — приказал вошедший. — Черт побери! Сколько болтовни! Похоже, что здесь работают только языками!
Плечистый грузный человек с густой черной бородой на угрюмой отталкивающей физиономии появился в дверях. Он неуклюже прошел в помещение. Это был управляющий. Его сопровождал молодой, стройный и элегантный мулат, одетый в красивую ливрею. Он нес прялку. Следом за ними шла Изаура.
Все рабыни встали и стоя приветствовали управляющего. Тот велел поставить прялку на свободное место. К несчастью для Изауры, оно оказалось рядом с Розой.
— Иди сюда, девка, — сказал управляющий, повернувшись к Изауре. — С сегодняшнего дня и впредь твое место здесь, а эта прялка — твоя. Пусть твои товарки дадут тебе задание на сегодня. Я понимаю, что эта перемена тебе не очень-то по вкусу, но что поделаешь? Такова воля твоего господина. Иди сюда, смотри, это тебе не пианино. Тут надо побыстрей выполнить задание и получить новое. Придется мало говорить и много работать.
Не обнаруживая ни досады, ни разочарования новым положением, Изаура села за прялку и начала готовить ее к работе. Несмотря на то, что она была горничной и почти всегда выполняла легкую работу, у нее были навыки в любом домашнем труде: она умела прясть, ткать, стирать, гладить и готовить так же хорошо, как любая другая, а возможно и лучше многих. Поэтому она спокойно и с достоинством принялась за дело, и лишь горькая усмешка, мелькнувшая на ее губах, выдавала некую печальную покорность. На самом же деле она была отражением волнений и тоски, гнетущих ее сердце. Она не испытывала огорчения оттого, что ее лишили положения, которое она занимала долгое время при своих господах. Осознав случившееся, Изаура старалась быть покорной, как любая другая рабыня, поскольку, несмотря на редкую красоту и образованность, тщеславие и суетность не затронули ее сердце, не омрачили ее незаурядный природный ум. Впрочем, несмотря на скромность и покорность, в ее взоре, речи и манерах виделось настоящее врожденное достоинство и гордость, быть может, происходящие от сознания превосходства. Сама не желая того, красивая и благородная, она выделялась среди прочих правильностью черт, изысканностью жестов и манер. Никто бы не подумал, что это рабыня, работающая среди себе подобных, но скорее приняли бы ее за молодую госпожу, от скуки пришедшую сюда. Она казалась королевской цаплей, вытягивающей благородную и гибкую шею среди стаи домашних уток.
Все остальные рабыни наблюдали за ней с нескрываемым интересом и сочувствием, потому что все, кроме Розы, испытывавшей к ней смертельную зависть, любили Изауру. В двух словах поведаем читателю причину недоброжелательности Розы. Это была не просто зависть, было в ней нечто практическое, что превращало эту зависть в смертельную ненависть. Роза давно уже была любовницей Леонсио, доставшейся ему легко, без борьбы, просьб и угроз. Однако, с тех пор как он оказал предпочтение Изауре, Роза была им заброшена и забыта. Хорошенькая мулатка почувствовала себя жестоко раненной таким пренебрежением прямо в сердце, а будучи злой и мстительной по натуре и не имея возможности свести счеты со своим господином, она поклялась обрушить весь свой гнев на несчастную соперницу.
— Черт побери тебя, проклятый! Пусть замучит тебя злая проказа, нехороший человек! Пусть укусит тебя за язык гремучая змея, проклятый пес! — Эти и другие ругательства посылали рабыни, ворча под нос, вслед управляющему. Самое ненавистное для рабов существо — это управляющий. Даже палач не вызывает такой ненависти. Надсмотрщик внушает отвращение в большей степени, чем самый жестокий господин, вручивший ему безжалостный бич, чтобы наказывать и изнурять рабов работой. Так страдалец забывает судью, вынесшего суровый приговор, чтобы восстать против палача, исполняющего его.
Как мы уже сказали, Изауре пришлось сесть рядом с Розой. А та сразу же обрушила на свою новую соседку весь запас саркастических и язвительных замечаний и насмешек.
— Мне очень жаль тебя, Изаура, — сказала Роза для начала.
— В самом деле? — ответила Изаура, готовая противопоставить недоброжелательности Розы всю свою естественную приветливость и терпение.
— Почему же, Роза?
— Наверно, тяжело променять гостиную на хижину, диван, покрытый дамассе [Дамассе — блестящая мягкая шелковая ткань (прим. пер.)], на колченогую лавку, пианино и атласную подушку на эту прялку? За что тебя выставили оттуда, Изаура?
— Никто меня не выгонял, Роза, ты прекрасно знаешь это. Сеньора Малвина уехала вместе с братом к своему отцу. Так что мне нечего делать в гостиной, и поэтому я пришла работать сюда.
— А почему она не взяла тебя, свою любимицу, с собой? Ах, Изаура, ты пытаешься обмануть меня, но напрасно ты хитришь, я все знаю. Ты стала слишком заносчивой, и потому тебя отослали сюда, чтобы ты знала свое место.
— Как ты язвительна! — ответила Изаура, грустно улыбаясь, но не теряя спокойствия. — Значит, ты думаешь, что я была счастлива там и гордилась тем, что нахожусь в гостиной, среди белых? Как ты заблуждаешься! Если бы ты не высказывала мне своих злых замечаний и колкостей, мне было бы приятнее и спокойнее работать здесь, чем прислуживать там.
— Я тебе не верю. Как это тебе может нравиться здесь, где нет мужчин, с которыми ты привыкла любезничать?
— Роза, что я тебе сделала плохого, почему ты распространяешь эти выдумки?
— Ой, сеньора, не сердитесь!.. Простите, дона Изаура. Я думала, что сеньора оставила свою щепетильность там, в гостиной.
— Можешь говорить все, что угодно, Роза, но я хорошо знаю, что в гостиной или на кухне я, как и ты, всего лишь рабыня. Ты тоже должна помнить, что, если сегодня ты здесь, то где ты будешь завтра, знает один только господь. Давай работать, мы должны работать. Оставим эти пустые разговоры.
В эту минуту послышались звуки колокольчика, известившего, что наступило четыре часа вечера — время ужина для рабов. Рабыни, оставив свою пряжу, поднялись, и лишь Изаура осталась на своем месте, продолжая прясть.
— Разве ты не слышишь, Изаура, — с издевкой обратилась к ней Роза. — Пора. Фасоль ждет тебя!
— Нет, Роза. Я останусь здесь. Я не голодна. Надо закончить мое задание, я слишком поздно начала сегодня.
— Ты права, такая образованная и изнеженная девушка, как ты, не может есть из одного котла с рабами. Хочешь, я пришлю тебе бульончик и шоколад?
— Замолчи, болтунья! — прикрикнула на нее пожилая креолка, казалось, возглавлявшая эту группу прях. — Вот змеиный язычок! Оставь ее в покое. Пошли, пошли
назад<<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 >>>далее