Он сидел в парке, его трясло. Он перебирал в памяти все, что видел. Поднимал глаза к темному ночному небу – как далеко он от дома, как одинок и заброшен! Даже и сейчас, сидя в тишине под деревьями, он издали видел: марсианские воины ходят по улицам с земными женщинами, скрываются в маленьких храмах развлечений, – там, в призрачном полумраке, они следят за белыми видениями, скользящими по серым экранам, и прислушиваются к странным и страшным звукам, а рядом сидят маленькие женщины в кудряшках и жуют вязкие комки резины, а под ногами валяются еще комки, уже окаменевшие, и на них навеки остались отпечатки острых женских зубов. Пещера ветров – кинематограф.
– Привет!
Он в ужасе вскинул голову.
Рядом на скамью опустилась женщина, она лениво жевала резинку.
– Не убегай, – сказала она. – Я не кусаюсь.
– Ох! – вырвалось у Эттила.
– Сходим в кино? – предложила женщина.
– Нет.
– Да ну, пойдем, – сказала она. – Все пошли.
– Нет, – повторил Эттил. – Разве вам тут, на Земле, больше нечего делать?
– А чего тебе еще? – она подозрительно оглядела его, голубые глаза округлились.– Что же мне, по‑твоему, сидеть дома носом в книжку? Ха‑ха! Выдумает тоже!
Эттил изумленно посмотрел на нее, спросил не сразу:
– А все‑таки, чем вы еще занимаетесь?
– Катаемся в автомобилях. У тебя автомобиль есть? Непременно заведи себе новый большой «подлер‑шесть» с откидным верхом. Шикарная машина! Уж будь уверен, у кого есть «подлер‑шесть», тот любую девчонку подцепит! – и она подмигнула Эттилу. – У тебя‑то денег куча, раз ты с Марса, это точно. Была бы охота, можешь завести себе «подлер‑шесть» и кати куда вздумается, это точно.
– Куда, в кино?
– А чем плохо?
– Нет‑нет, ничего…
– Да вы что, мистер? Рассуждаете прямо как коммунист, – сказала женщина. – Нет, сэр, такие разговорчики никто терпеть не станет, черт возьми. Наше общество очень даже мило устроено. Мы люди покладистые, позволили марсианам нас завоевать, даже пальцем не шевельнули – верно?
– Вот этого я никак не пойму, – сказал Эттил. – Почему вы нас так приняли?
– По доброте душевной, мистер, вот почему! Так и запомни, по доброте душевной.
И она пошла искать себе другого кавалера.
Эттил собрался с духом – надо написать жене; разложил бумагу на коленях и старательно вывел: «Дорогая Тилла!» Но тут его снова прервали. Чуть не под носом кто‑то застучал в бубен, пришлось поднять голову – перед ним стояла тщедушная старушонка с детски круглым, но увядшим и сморщенным личиком.
– Брат мой! – закричала она, глядя на Эттила горящими глазами. – Обрел ли ты спасение?
Эттил вскочил, уронил перо.
– Что? Опасность?
– Ужасная опасность!– завопила старуха, затрясла бубном и возвела очи горе.– Ты нуждаешься в спасении, брат мой, ты на краю гибели!
– Кажется, вы правы, – дрожа, согласился Эттил.
– Мы уже многих нынче спасли. Я сама принесла спасение троим марсианам. Мило, не правда ли? – она широко улыбнулась.
– Пожалуй, что так.
Она впилась в Эттила пронзительным взглядом. Наклонилась к нему и таинственно зашептала:
– Брат мой, был ли ты окрещен?
– Не знаю, – ответил он тоже шепотом.
– Не знаешь?! – крикнула она и высоко вскинула бубен.
– Это вроде расстрела, да? – спросил Эттил.
– Брат мой, ты погряз во зле и грехе, – сказала старушонка. – Не тебя осуждаю, ты вырос во мраке невежества. Я уж вижу, ваши марсианские школы ужасны, вас совсем не учат истине. Вас развращают ложью. Брат, если хочешь быть счастливым, дай совершить над тобой обряд крещения.
– И тогда я буду счастлив даже здесь, в этом мире? – спросил Эттил.
– Не требуй сразу многого, – возразила она. – Здесь довольствуйся малым, ибо есть другой, лучший мир, и там всех нас ждет награда.
– Тот мир я знаю, – сказал Эттил.
– Там покой, – продолжала она.
– Да.
– И тишина.
– Да.
– Там реки текут молоком и медом.
– Да, пожалуй, – согласился Эттил.
– И все смеются и ликуют.
– Я это как сейчас вижу, – сказал Эттил.
– Тот мир лучше нашего.
– Куда лучше, – подтвердил он. – Да, Марс – великая планета.
Старушонка так и вскинулась, чуть не ударила его бубном по лицу.
– Вы что, мистер, насмехаетесь надо мной?!
– Да нет же! – Эттил смутился и растерялся. – Я думал, вы это про…
– Уж конечно, не про ваш мерзкий Марс! Вот таким, как вы, и суждено вечно кипеть в котле, вы покроетесь язвами, вам уготованы адские муки…
– Да, признаться, Земля – место мало приятное. Вы очень верно ее описываете.
– Опять вы надо мной насмехаетесь, мистер! – разъярилась старушонка.
– Нет‑нет, прошу прощения. Это я по невежеству.
– Ладно, – сказала она. – Ты язычник, а язычники все невоспитанные. Вот, держи бумажку. Приходи завтра вечером по этому адресу и будешь окрещен, и обретешь счастье. Мы громко распеваем, без устали шагаем, и, если хочешь слышать всю нашу медь, все трубы и флейты, ты к нам придешь, придешь?
– Постараюсь, – неуверенно сказал Эттил.
И она зашагала прочь, колотя на ходу в бубен и распевая во все горло: «Счастье мое вечно со мной!» Ошеломленный Эттил снова взялся за письмо.
«Дорогая Тилла! Подумай только, по своей naïveté¹ я воображал, будто земляне встретят нас бомбами и пушками. Ничего подобного! Я жестоко ошибался. Тут нет никакого Рика, Мика, Джика, никаких молодцов, которые в одиночку спасают всю планету.
[¹Простоте душевной (франц.).]
Тут только и есть что белобрысые розовые роботы с телами из резины; они вполне реальные и все‑таки чуточку неправдоподобные, живые – и все‑таки говорят и действуют как автоматы и весь свой век проводят в пещерах. У них немыслимые, необъятные derrièrs¹. Глаза неподвижные, застывшие, ведь они только и делают, что смотрят кино. И никакой мускулатуры, развиты лишь мышцы челюстей, ведь они непрерывно жуют резинку.
[¹Зады (франц.).]
Таковы не отдельные люди, дорогая моя Тилла, такова вся земная цивилизация, и мы брошены в нее, как горсть семян в громадную бетономешалку. От нас ничего не останется. Нас сокрушит не их оружие, но их радушие. Нас погубит не ракета, но автомобиль…»
Отчаянный вопль. Треск, грохот. И тишина.
Эттил вскочил. За оградой парка на улице столкнулись две машины. В одной было полно марсиан, в другой – землян. Эттил вернулся к письму.
«Милая, милая Тилла, вот тебе кое‑какие цифры, если позволишь. Здесь, на Американском континенте, каждый год погибают сорок пять тысяч человек – превращаются в кровавый студень в своих жестянках‑автомобилях. Красный студень, а в нем белые кости, точно нечаянные мысли – смешные и страшные мысли застывают в неподвижном желе. Автомобили сплющиваются в этакие аккуратные консервные банки, а внутри все перемешалось и все тихо.
Везде на дорогах кровавое месиво, и на нем жужжат огромные навозные мухи. Внезапный толчок, остановка, и лица обращаются в карнавальные маски. Есть у здешних жителей такой праздник – карнавал в день всех святых. В этот день они поклоняются автомобилю или, во всяком случае, тому, что несет смерть.
Выглянешь из окна, а там лежат двое; еще минуту назад они не знали друг друга, а теперь соединились в тесном объятии, оба мертвы. Я предчувствую, наша армия будет перемолота, отравлена, всякие колдуньи и жевательная резинка заманят воинов в капканы кинотеатров и погубят. Завтра же, пока не поздно, попытаюсь сбежать домой, на Марс.
Тилла моя, где‑то на Земле есть человек, и у него Рычаг, довольно ему нажать на рычаг – и он спасет эту планету. Но человек этот сейчас не у дел. Заветный рычаг покрывается пылью. А сам он играет в карты.
Женщины этой зловещей планеты утопили нас в потоках пошлой чувствительности и неуместного кокетства, они предаются отчаянному веселью, потому что скоро здешние парфюмеры переварят их в котле на мыло. Спокойной ночи, Тилла моя. Пожелай мне удачи, быть может, я погибну, при попытке к бегству. Поцелуй за меня сына».
Эттил сложил письмо, немые слезы кипели в груди. Не забыть бы отправить письмо с почтовой ракетой.
Он вышел из парка. Что остается делать? Бежать? Но как? Вернуться попозже вечером на стоянку, забраться одному в ракету и улететь на Марс? Возможно ли это? Он покачал головой. Ничего не поймешь, совсем запутался.
Ясно одно: если остаться на Земле, тобой живо завладеют бесчисленные вещи, которые жужжат, фыркают, шипят, обдают дымом и зловонием. Пройдет полгода – и у тебя заведется огромная, хорошо прирученная язва, кровяное давление астрономических масштабов, и совсем ослепнешь, и каждую ночь будут душить долгие, мучительные кошмары, и никак из них не вырвешься! Нет, ни за что!
Мимо с бешеной скоростью несутся в своих механических гробах земляне – лица застывшие, взгляд дикий. Не сегодня‑завтра они наверняка изобретут автомобиль, у которого будет шесть серебряных ручек.
– Эй, вы!
Взвыла сирена. У обочины остановилась огромная, точно катафалк, зловещая черная машина. Из нее высунулся человек.
– Марсианин?
– Да.
– Вас‑то мне и надо. Влезайте, да поживей, вам крупно повезло. Влезайте! Свезу вас в отличное местечко, там и потолкуем. Ну же, не стойте столбом!
Ошеломленный Эттил покорно открыл дверцу и сел в машину. Покатили.
– Что будете пить, Э Вэ? Коктейль? Официант, два манхеттена! Спокойно, Э Вэ. Я угощаю. Я и наша студия. Нечего вам хвататься за кошелек. Рад познакомиться, Э Вэ. Меня зовут Эр. Эр Ван Пленк. Может, слышали про такого? Нет? Ну все равно, руку, приятель.
Он зачем‑то помял Эттилу руку и сразу ее выпустил. Они сидели в темной пещере, играла музыка, плавно скользили официанты. Им принесли два бокала. Все произошло так внезапно. И вот Ван Пленк, скрестив руки на груди, разглядывает свою марсианскую находку.
– Итак, Э Вэ, вы мне нужны. У меня есть идея – благороднейшая, лучше не придумаешь! Даже не знаю, как это меня осенило. Сижу сегодня дома, и вдруг – бац! – вот это, думаю, будет фильм! ВТОРЖЕНИЕ МАРСИАН НА ЗЕМЛЮ. А что для этого нужно? Нужен консультант. Ну, сел я в машину, отыскал вас, и вся недолга. Выпьем! За ваше здоровье и за наш успех! Хоп!
– Но… – возразил было Эттил.
– Знаю, знаю, ясно, не задаром. Чего‑чего, а денег у нас прорва. И еще у меня при себе такая книжечка, а в ней золотые листочки, могу ссудить.
– Мне не очень нравятся ваши земные растения, и…
– Э, да вы шутник! Так вот, слушайте, как мне мыслится сценарий.– В азарте он наклонился к Эттилу.
– Сперва шикарная сцена: на Марсе разгораются страсти, огромное сборище, марсиане кричат, бьют в барабаны. В глубине – громадные серебряные города…
– Но у нас на Марсе города совсем не такие…
– Так нужно красочное зрелище, сынок. Красочное. Папаше Эр Эру лучше знать. Словом, все марсиане пляшут вокруг костра.
– Мы не пляшем вокруг костров…
– В этом фильме придется вам разжечь костры и плясать, – объявил Ван Пленк и даже зажмурился, гордый своей непогрешимостью. Покивал головой и мечтательно продолжал: – Затем нам понадобится марсианка, высокая златокудрая красавица.
– На Марсе женщины смуглые с темными волосами и…
– Послушай, Э Вэ, я не понимаю, как мы с тобой поладим. Кстати, сынок, надо бы тебе сменить имя. Как бишь тебя зовут?
– Эттил.
– Какое‑то бабье имя. Подберем получше. Ты у меня будешь Джо. Так вот, Джо. Я уже сказал, придется нашим марсианкам стать беленькими, понятно? Потому что потому. А то папочка расстроится. Ну, что скажешь?
– Я думал…
– И еще нам нужна такая сцена, чтоб зрители рыдали – в марсианский корабль угодил метеорит или еще что – словом, катастрофа, но тут прекрасная марсианка спасает всю ораву от верной смерти. Сногсшибательная выйдет сценка. Знаешь, Джо, это очень удачно, что я тебя нашел. Для тебя это дельце выгодное, можешь мне поверить.
Эттил перегнулся к нему через столик и крепко сжал его руку.
– Одну минуту. Мне надо вас кое о чем спросить.
– Валяй, Джо, не смущайся.
– Почему вы все так любезны с нами? Мы вторглись на вашу планету, а вы… вы принимаете нас, точно родных детей после долгой разлуки. Почему?
– Ну и чудаки же вы там, на Марсе! Сразу видно, святая простота. Ты вот что сообрази, Мак. Мы тут люди маленькие, верно?
И он помахал загорелой ручкой в изумрудных перстнях.
– Мы люди самые заурядные, верно? Так вот, мы, земляне, этим гордимся. Наш век – век Заурядного человека, Билл, и мы горды, что мы – мелкая сошка. У нас на Земле, друг Билли, все жители сплошь Сарояны. Да, да. Этакое огромное семейство благодушных Сароянов, и все нежно любят друг дружку. Мы вас, марсиан, отлично понимаем, Джо, и понимаем, почему вы вторглись на Землю. Ясное дело, вам одиноко на вашем холодном Марсе и завидно, что у нас такие города…
– Наша цивилизация гораздо старше вашей…
– Уж пожалуйста, Джо, не перебивай, не расстраивай меня. Дай я выскажу свою теорию, а потом говори хоть до завтра. Так вот, вам там было скучно и одиноко, и вы прилетели к нам повидать наши города и наших женщин – и милости просим, добро пожаловать, ведь вы наши братья, вы тоже самые заурядные люди.
А кстати, Роско, тут есть еще одна мелочь: на этом вашем вторжении можно и подзаработать. Вот, скажем, я задумал фильм – он нам даст миллиард чистой прибыли, это уж будь покоен. Через неделю мы пустим в продажу куклу‑марсианку по тридцать монет штука. Считай, еще миллионы дохода. И у меня есть контракт, выпущу какую‑нибудь марсианскую игру, она пойдет по пять монет. Да мало ли чего еще можно напридумывать.
– Вот оно что, – сказал Эттил и отодвинулся.
– Ну и, разумеется, это отличный новый рынок. Мы вас завалим товарами, только хватайте, и средства для удаления волос дадим, и жевательную резинку, и ваксу – прорву всего.
– Постойте. Еще один вопрос.
– Валяй.
– Как ваше имя? Что это означает – Эр Эр?
– Ричард Роберт. Эттил поглядел в потолок.
– А может быть, иногда случайно кто‑нибудь зовет вас… м‑м… Рик?
– Угадал приятель. Ясно, Рик, как же еще.
Эттил перевел дух и захохотал и никак не мог остановиться. Ткнул в собеседника пальцем.
– Так вы – Рик? Рик! Стало быть, вы и есть Рик!
– А что тут смешного, сынок? Объясни папочке!
– Вы не поймете… вспомнилась одна история… – Эттил хохотал до слез, задыхался от смеха, судорожно стучал кулаком по столу. – Так вы Рик! Ох, забавно! Ну совсем не похожи. Ни тебе огромных бицепсов, ни волевого подбородка, ни ружья. Только туго набитый кошелек, кольцо с изумрудом да толстое брюхо!
– Эй, полегче на поворотах, Мак. Может, я и не Аполлон, но…
– Вашу руку, Рик! Давно мечтал познакомиться. Вы – тот самый человек, который завоюет Марс, ведь у вас есть машинки для коктейля, и супинаторы, и фишки для покера, и хлыстики для верховой езды, и кожаные сапоги, и клетчатые кепи, и ром.
– Я только скромный предприниматель,– сказал Ван Пленк и потупил глазки. – Я делаю свой бизнес и получаю толику барыша. Но я уже говорил, Джек, я давно подумывал: надо поставлять на Марс игрушки дядюшки Уиггили и комиксы Дика Трейси, там все будет в новинку! Огромный рынок сбыта! Ведь у вас и не слыхивали о политических карикатурах, так? Так! Словом, мы вас засыплем всякой всячиной. Наши товары будут нарасхват. Марсиане их просто с руками оторвут, малыш, верно говорю! Еще бы – духи, платья из Парижа, модные комбинезоны – чуешь? И первоклассная обувь.
– Мы ходим босиком.
– Что я слышу?! – воззвал P.P. Ван Пленк к небесам. – На Марсе живет одна неотесанная деревенщина? Вот что, Джо, это уж наша забота. Мы всех застыдим, перестанут шлепать босиком. А тогда и сапожный крем пригодится!
– А‑а… Ван Пленк хлопнул Эттила по плечу.
– Стало быть, заметано? Ты – технический директор моего фильма, идет? Для начала получаешь двести долларов в неделю, а там дойдет и до пяти сотен. Что скажешь?
– Меня тошнит, – сказал Эттил. От выпитого коктейля он весь посинел.
– Э, прошу прощенья. Я не знал, что тебя так разберет. Выйдем‑ка на воздух.
На свежем воздухе Эттилу стало полегче.
– Так вот почему Земля нас так встретила? – спросил он и покачнулся.
– Ясно, сынок. У нас на Земле только дай случай честно заработать, ради доллара всякий расстарается. Покупатель всегда прав. Ты на меня не обижайся. Вот моя карточка. Завтра в девять утра приезжай в Голливуд на студию. Тебе покажут твой кабинет. Я приду в одиннадцать, тогда потолкуем. Ровно в девять, смотри не опаздывай. У нас порядок строгий.
– А почему?
– Чудак ты, Галлахер! Но ты мне нравишься. Спокойной ночи. Счастливого вторжения!
Автомобиль отъехал.
Эттил поглядел ему вслед, поморгал растерянно. Потер лоб ладонью и побрел к стоянке марсиан.
– Как же теперь быть? – вслух спросил он себя.
Ракеты безмолвно поблескивали в лунном свете. Издали, из города доносился гул, там буйно веселились. В походном лазарете хлопотали врачи: с одним молодым марсианином случился тяжелый нервный припадок; судя по воплям больного, он чересчур всего нагляделся, чересчур много выпил, слишком много наслушался песен из красно‑желтых ящиков в разных местах, где люди пьют, и за ним без конца гонялась от столика к столику женщина, огромная, как слониха. Опять и опять он бормотал:
– Дышать нечем… заманили, раздавили… Понемногу всхлипывания затихли. Эттил вышел из густой тени и направился к кораблям, надо было пересечь широкую дорогу. Вдалеке вповалку валялись пьяные часовые. Он прислушался. Из огромного города долетала музыка, автомобильные гудки, вой сирен. А ему чудились еще и другие звуки: приглушенно урчат машины в барах, готовят солодовый напиток, от которого воины обрастут жирком, станут ленивыми и беспамятными; в пещерах кинотеатров вкрадчивые голоса убаюкивают марсиан, нагоняют крепкий‑крепкий сон – от него никогда уже не очнешься, не отрезвеешь до конца дней.
Пройдет год – и сколько марсиан умрет от цирроза печени, от камней в почках, от высокого кровяного давления, сколько покончат с собой?
Эттил стоял посреди пустынной дороги. За два квартала из‑за угла вывернулась машина и понеслась прямо на него.
Перед ним выбор: остаться на Земле, поступить на службу в киностудию, числиться консультантом, являться по утрам минута в минуту и начать понемногу поддакивать шефу – да, мол, конечно, бывала на Марсе жестокая резня; да, наши женщины высокие и белокурые; да, у нас есть разные племена, и у каждого свои пляски и жертвоприношения, да, да, да. А можно сейчас же пойти и залезть в ракету и одному вернуться на Марс.
– А что будет через год? – сказал он вслух.
На Марсе откроют Ночной Клуб Голубого канала. И Казино Древнего города. Да, в самом сердце марсианского Древнего города устроят игорный притон! И во всех старинных городах пойдут кружить и перемигиваться неоновые огни реклам, и шумные компании затеют веселье на могилах предков – да, не миновать.
Но час еще не пробил. Через несколько дней он будет дома. Тилла и сын ждут его, и можно напоследок еще несколько лет пожить тихо и мирно – дышать свежим ветром, сидеть с женой на берегу канала и читать милые книги, порой пригубить тонкого легкого вина, мирно побеседовать – то недолгое время, что еще осталось им, пока не свалится с неба новое безумие.
А потом, быть может, они с Тиллой найдут убежище в синих горах, будут скрываться там еще год‑другой, пока и туда не нагрянут туристы и не начнут щелкать затворами фотоаппаратов и восторгаться – ах, какой дивный вид!
Он уже точно знал, что скажет Тилле:
– Война ужасна, но мир подчас куда страшнее.
Обернулся – и без малейшего удивления увидел: прямо на него мчится машина, а в ней полно орущих подростков. Мальчишки и девчонки лет по шестнадцати, не больше, гонят открытую машину так, что ее мотает и кидает из стороны в сторону. Указывают на него пальцами, истошно вопят. Мотор ревет все громче. Скорость – шестьдесят миль в час.
Эттил кинулся бежать. Машина настигала.
«Да, да, – устало подумал он. – Как странно, как печально… и рев, грохот… точь‑в‑точь бетономешалка».
_________________