Вдоль обочин по‑прежнему стояли кресты. Вероятно, какой‑то пилигрим, наделенный едва ли не сверхчеловеческой силой, воздвиг эти тяжелые и крепкие деревянные брусья. Они были вкопаны в землю через каждые тридцать метров и тянулись, насколько хватало глаз. Я спросил Петруса, что они означают.

– Старинное, вышедшее из употребления орудие пытки, – ответил он.

– Да нет же, здесь‑то они зачем?

– Я полагаю, кто‑то дал обет. Впрочем, откуда мне знать?

Мы замедлили шаг возле одного из крестов – поваленного.

– Должно быть, дерево сгнило, – заметил я.

– Его сколотили из того же дерева, что и все прочие. Остальные же не сгнили.

– Ну, значит, недостаточно глубоко вкопали в землю.

Петрус остановился и огляделся по сторонам. Потом снял с плеч мешок, сел. Я не понимал его действий – ведь совсем недавно мы устраивали привал – и почти инстинктивно стал озираться, ища глазами пса.

– Ты победил его, – промолвил Петрус, будто прочитав мои мысли. – А призраков не страшись.

– Тогда почему мы остановились?

Он знаком велел мне умолкнуть и сам еще несколько минут не произносил ни звука. Но меня вновь обуял старый страх перед псом, и потому я оставался на ногах, ожидая, когда Петрус наконец соизволит заговорить.

– Ты что‑нибудь слышишь? – спустя какое‑то время спросил он.

– Нет. Ничего. Только тишину.

– Дай нам Бог просветиться настолько, чтобы слышать тишину. Не обольщайся – мы с тобой всего лишь люди и не научились еще слышать даже собственную болтовню. Ты никогда не спрашивал меня, как смог я предчувствовать появление Легиона. Сейчас я отвечу тебе – по слуху. Звук пришел за много дней до этого, когда мы с тобой были еще в Асторге. И тогда я сразу прибавил шагу, ибо все указывало на то, что наши пути пересекутся в Фонсебадоне. Ты слушал то же, что я, – слушал, но не слышал.

Все запечатлено в звуках. Прошлое человека, его настоящее и будущее. Тому, кто не умеет слушать, невнятны советы, которые жизнь дает нам ежеминутно. Лишь тот, кто слышит шум бытия, может принять верное решение.

Петрус велел мне сесть и позабыть про пса. Потом сказал, что обучит меня одному из простейших и важнейших ритуалов Пути Сантьяго.

И научил меня УПРАЖНЕНИЮ ВСЛУШИВАНИЯ.

– Сделай его сейчас же.

Я повиновался. Я слышал ветер, потом отдаленный женский голос, а еще через какое‑то время понял, что из земли проклюнулся росток. Упражнение и в самом деле было нетрудное, и простота его завораживала. Прильнув ухом к земле, я услышал ее глуховатый шум. И вскоре различал уже все по отдельности: шелест замерших в безветрии листьев, голос в отдалении, шум рассекающих воздух птичьих крыльев. Вот раздалось ворчание какого‑то зверька, а какого именно – я разобрать не смог. Пятнадцать минут упражнения будто пролетели.

– Со временем ты убедишься, что это упражнение помогает принимать правильное решение, – сказал Петрус, не спрашивая, что я слышал. – Агапе  говорит через Голубую Сферу, но также и через зрение и осязание, через обоняние и слух. И через сердце. Самое большее через неделю ты начнешь слышать голоса – поначалу они будут звучать приглушенно и робко, но постепенно ты станешь узнавать от них нечто очень важное. Только будь осторожен со своим Вестником – он непременно попытается смутить тебя и сбить с толку. Но поскольку ты научишься узнавать его голос, он больше не будет представлять угрозы.

 

 

Упражнение «Вслушивание»

 

Расслабься. Закрой глаза.  

Постарайся в течение нескольких минут уловить всю совокупность звуков, которые раздаются вокруг тебя, как будто ты слушаешь большой оркестр.  

Постепенно ты начнешь различать каждый звук в отдельности. Сосредоточься на каждом, как будто ты слушаешь сольную партию музыкального инструмента. Все прочие звуки постарайся не воспринимать.  

Ежедневно повторяя это упражнение, ты вскоре научишься слышать голоса. Поначалу тебе покажется, будто это  – лишь игра твоего воображения. Но потом поймешь, что эти голоса принадлежат тем, кто был, кто есть и кто будет, и все они образуют Память Времени.  

Это упражнение следует делать не раньше, чем ты узнаешь голос своего Вестника.  

Минимальная продолжительность – десять минут.  

 

Еще Петрус спросил, слышался ли мне веселый призыв Врага, приглашение женщины или тайна моего меча.

– Я слышал только женский голос вдали, – ответил я. – Наверно, какая‑нибудь крестьянка звала ребенка.

– Тогда взгляни на этот поваленный крест и мысленно воздвигни его снова.

Я спросил, что это за упражнение.

– Верить в силу своей мысли.

Я сел на землю, приняв позу йога. Я знал, что после всего того, чего достиг, – после водопада и поединка с псом – смогу совершить и это. Устремил пристальный взгляд на крест. Представил, как покидаю свое тело, берусь за деревянный брус и усилием тела астрального поднимаю его. На пути Традиции я уже свершал кое‑что из этих мелких «чудес» – разбивал рюмки, фарфоровые статуэтки, передвигал предметы по столу. Все это были простейшие магические штуки, которые, хоть и не означали овладения Силой, очень помогали убедить «нечестивцев». Но, хоть никогда прежде не пытался взаимодействовать с такой тяжеленной махиной, как этот крест, я знал – если Петрус приказал, мне удастся и это.

Целых полчаса я пытался так и эдак. Применял астральное путешествие и самовнушение. Вспомнил о том, как Наставник умел преодолевать силу тяжести, и попытался повторить слова, которые он при этом произносил. Ничего. Я достиг предельной концентрации, а крест не сдвинулся с места. Тогда я воззвал к Астрейну – и он возник в столбах пламени. Но стоило мне лишь упомянуть о кресте, как он ответил, что этот предмет внушает ему ненависть.

Петрус растолкал меня и вывел из транса.

– Ну хватит, надоело, – сказал он. – Раз не можешь воздвигнуть крест силой мысли, попробуй сделать это собственными руками.

– Что?

– Делай, что тебе говорят!

И я вдруг испугался – передо мной стоял человек жесткий и непреклонный, совсем не похожий на того, кто так заботливо исцелял мои раны. Я не знал, что отвечать, что предпринять.

– Исполняй! – повторил он. – Я приказываю!

Руки и ноги у меня все еще были в бинтах – последствия столкновения с псом. Несмотря на упражнение Вслушивания, я в буквальном смысле ушам своим не верил. И потому просто и молча показал Петрусу свои раны. Однако он продолжал смотреть на меня холодно и бесстрастно. Он ждал, когда я подчинюсь. Исчез, сгинул без следа мой проводник и друг, который шел со мною рядом все это время, который обучал меня ритуалам RAM и рассказывал чудесные истории о Пути Сантьяго, – вместо прежнего Петруса передо мной стоял человек, глядевший на меня, как хозяин – на раба, и настаивающий на исполнении своих абсурдных требований.

– Чего ждешь?!

Тут мне вспомнился водопад. Вспомнилось, как в тот день я усомнился в Петрусе, а он проявил великодушие. Выказал свою любовь и запретил мне отказываться от моего меча. И в голове не умещалось, как этот благородный человек может сейчас обращаться со мной так безжалостно и воплощать в себе все то, что род людской пытается отринуть навсегда, – подавление человека ближним его.

– Петрус, я…

– Повинуйся, или Путь Сантьяго на этом месте и закончится!

Страх, который внушал мне Петрус, был гораздо сильней того, что я испытывал у водопада, и был несравним с так долго томившим меня страхом перед псом. В отчаянии я взмолился к природе, прося подать мне какой‑нибудь знак, сделать так, чтобы я увидел или услышал что‑либо, оправдывающее этот бессмысленный приказ. Но все вокруг безмолвствовало. Надо было или подчиниться Петрусу, или навсегда позабыть о моем мече. Я снова простер к проводнику израненные руки, однако он уселся на землю и стал ждать исполнения своего приказа.

И я решил покориться.

Подойдя к поваленному кресту, я толкнул его ногой, чтобы понять, насколько он тяжел. Брус с поперечиной почти не сдвинулся с места. Будь даже руки у меня в порядке, мне было бы весьма и весьма затруднительно поднять его, а уж в нынешнем моем положении это было попросту немыслимо. Но ведь я решил повиноваться. Лечь здесь костьми, если понадобится, взмокнуть кровавым потом, как Иисус, тащивший точно такую же тяжесть, но не уронить свое достоинство перед Петрусом. Быть может, тогда он сжалится надо мной и освободит от этого искуса.

Крест переломился у самого основания, но еще держался на размочаленных волоконцах древесины. Перерезать их было нечем. Преодолевая боль, я обхватил брус и попытался оторвать от основания, стараясь не прикасаться к нему израненными ладонями. Но и предплечья были не в лучшем виде, так что я вскрикнул от боли. Поднял глаза на Петруса, однако он оставался бесстрастен. Тогда я поклялся, что не издам больше ни звука – с этого мгновения стоны будут замирать у меня в душе и наружу не вырвутся.

Я понял, что сейчас следует прежде всего отделить брус от основания, а потом выкопать яму в земле и втащить его туда. Перочинного ножа у меня не было, и потому я вооружился острым камнем и, стиснув зубы, принялся перерубать волокна.

Они поддавались, но медленно, а боль становилась все сильней. Надо прекратить все как можно скорее, пока раны не открылись – тогда я вообще ничего не смогу сделать. Однако поступил как раз наоборот: стал действовать не столь поспешно, чтобы дойти до конца прежде, чем боль меня одолеет. Я снял с себя майку, обмотал ею руки, оберегая их от новых повреждений. Мысль оказалась удачна – вот отделилось первое волокно, а за ним и второе. Выбрал себе другой камень – поострее. Каждый раз, когда я прерывал работу, мне казалось, что возобновить ее не удастся, ибо силы кончатся. Я положил в рядок несколько острых камней и время от времени менял их, надеясь, что разогретая работой рука будет ныть не так мучительно.

Наконец осталось только одно, самое толстое волокно, упорно сопротивлявшееся моим усилиям. Боль нарастала, и, вопреки моим первоначальным намерениям, я принялся работать с лихорадочной поспешностью. Я знал, что момент, когда боль сделается непереносимой, – близок, очень близок. Он настанет, это лишь вопрос времени – времени, которое надо было выиграть. И я пилил, кромсал, колотил, пока не почувствовал, что под бинтами что‑то сочится, затрудняя мои движения. Кровь, подумал я, и больше уже старался не думать. Стиснул зубы – и вот волокно уступило, сдалось. Я пребывал в таком возбуждении, что тут же распрямился и изо всех сил саданул ногой по этому брусу, причинившему мне такие нечеловеческие мучения.

И крест, отделившись наконец от основания, с грохотом упал.

Но ликование, охватившее меня, длилось всего несколько мгновений: едва лишь я вновь взялся за работу, как пульсирующая боль стала яростно вгрызаться в руку. Я взглянул на Петруса – тот спал. Какое‑то время я раздумывал, как бы обмануть его – установить крест так, чтобы он не заметил.

Но ведь Петрус именно этого и добивался – чтобы я поставил крест. А обмануть его было никак невозможно, ибо исполнение этого зависело только от меня.

Я взглянул на желтую, иссохшую почву. Что ж, опять придется браться за камни. Действовать правой рукой я больше был не в состоянии: слишком сильно она болела. Медленно размотав майку, я увидел, что кровь обильно сочится сквозь бинты, хотя раны к этому времени совсем уж было затянулись. Петрус не ведал жалости.

Я вооружился подходящим камнем – помассивнее и потверже. Обвернул майку вокруг левой руки и принялся ковырять землю у одной из оконечностей креста. Поначалу дело спорилось, но потом застопорилось: уж больно неподатливо‑жесткой была здешняя земля. Я все копал и копал, но яма, казалось, не углублялась ни на пядь. Дело еще осложнялось тем, что яма должна была получиться достаточно узкой, чтобы крест вошел в нее плотно, – так что я с большим трудом доставал землю со дна. Кровь унялась, но остался запах, вызывавший тошноту и какое‑то странное томление. Работать левой рукой было непривычно, и камень постоянно выскальзывал из пальцев.

Сколько это продолжалось, сказать не берусь. Мне казалось – целую вечность. Каждый раз, как камень бил о дно, каждый раз, как рука моя ныряла в узкое отверстие, чтобы выгрести землю, я думал о Петрусе. Видел, оборачиваясь, как безмятежно он спит, и ненавидел его всем сердцем. Но ни шум, мною производимый, ни злоба, мною источаемая, не тревожили его нисколько. Должно быть, он не просто так это затеял, думал я, но никак не мог постичь своей рабской покорности и его стремления меня унизить. И в такие минуты вместо земли я видел перед собой его физиономию, и вонзал в нее камень, и ярость помогала мне вгрызаться все глубже. Теперь все это было лишь вопросом времени: рано или поздно я добьюсь своего.

Только я успел подумать об этом, как камень стукнул обо что‑то твердое и в очередной раз выскользнул у меня из пальцев. Вот этого я и боялся – после долгих часов тяжкой работы наткнуться на глыбу, которую не вытащить и не обойти.

Поднявшись, я вытер пот со лба и принялся размышлять. Вкапывать крест в другом месте – нет сил. Начать все сначала – решительно невозможно, потому что левая рука теперь, когда я дал ей роздых, стала неметь. А это хуже, чем боль, встревожило меня. Я начал рассматривать ее, и убедился, что пальцы шевелятся и пока слушаются, но я безотчетно ощущал – нельзя жертвовать еще и этой рукой.

Перевел взгляд на проделанное мною отверстие. Нет, оно недостаточно глубоко, чтобы тяжеленный крест устоял в нем.

«Заблуждение выведет на правый путь». Я вспомнил эти слова Петруса, а следом – упражнение Теней. Вспомнил и то, как настойчиво повторял он, что ритуалы RAM имеют смысл лишь в том случае, если с их помощью можно ответить на каждодневный вызов, бросаемый нам жизнью. Даже в такой вот абсурдной ситуации они должны пригодиться мне.

«Заблуждение выведет на правый путь». Заблуждением было бы попытаться перетащить крест в другое место: мне это уже не под силу. Заблуждением было бы копать дальше и углубляться в землю.

Но если углубляться – неправильно, стало быть, верным решением будет подняться. Но как?

И вдруг прежняя любовь к Петрусу охватила меня. Он прав! Я могу поднять землю.

И вот я принялся собирать камни и класть их вокруг ямы вперемежку с землей. Потом с неимоверным трудом приподнял крест и положил оконечность бруса в середину образовавшегося каменного холмика.

Теперь оставалось лишь установить крест. Последнее усилие – и я добьюсь своего! Но одной руки я вообще не чувствовал, а другая болела. Кроме того, они ведь были перебинтованы. Однако оставалась крепкая спина, на которой когти пса оставили лишь несколько царапин. Если сумею подлезть под крест и приподнять его, то, быть может, конец его соскользнет в ямку.

И я лег ничком, чувствуя, как земля хрустит на зубах, запорашивает глаза. Онемевшая рука напряглась в последний раз, чуть приподняла крест, и я оказался под ним. Очень осторожно прижался хребтом к округлому брусу. Да, он был тяжел, да, поднять его было нелегко, но не превыше сил человеческих. Припомнив упражнение «Зернышко», я медленно принял позу зародыша, следя, чтобы крест приходился как раз посередине спины. Несколько раз казалось, что он вот‑вот соскользнет, но я успевал почувствовать это и, изменив положение тела, восстановить равновесие. Вот наконец я замер в позе эмбриона, так что почти касался лбом колен и при этом удерживал крест на спине. Оконечность бруса задела каменный холмик, но крест не соскользнул.

Хорошо хоть, что мне не надо спасать человечество, думал я, полураздавленный тяжестью креста и всего, что он олицетворял. И вдруг неистовый религиозный восторг охватил меня. Я вспомнил того, кто нес крест на спине, того, чьи израненные руки не могли – в отличие от моих – избежать мучительно‑болезненных прикосновений грубого дерева. Но уже в следующий миг этот перемешанный со страданием восторг исчез, потому что брус снова качнулся у меня на спине.

И тогда, медленно распрямляясь, я начал возрождаться. Оглянуться было нельзя, и потому ориентироваться я мог только по звуку – но ведь немного раньше я уже овладел искусством воспринимать мир на слух, словно Петрус мог угадать, что вскоре мне понадобится этот вид постижения. Я чувствовал, как тяжелый крест приходит в соприкосновение с уготованным ему каменным лоном, как медленно он поднимается, освобождая меня от этого искуса и вновь становясь причудливой рамкой, окаймляющей Путь Сантьяго.

Оставалось сделать последнее усилие. Я присяду на корточки, и крест должен будет, соскользнув с моей спины, проникнуть в отверстие. Два‑три камня слетели, но теперь мне помогал уже сам крест, всем своим весом устремленный в предназначенное для него место. И вот по тому, как по‑иному давил крест, я понял, что основание его высвободилось. Наступал решающий момент, напомнивший мне о том, как надо было пройти под потоком воды.

Момент решающий и самый трудный, ибо человек боится потерять добытое и склонен сдаться, пока этого не случилось. Снова осознал всю бессмысленность своей затеи: зачем мне устанавливать поваленный крест, если единственная моя цель – обрести свой меч и повалить все, сколько ни есть их на свете, кресты ради того, чтобы Христос‑Спаситель воскрес в этом мире. Впрочем, все это было не важно.

Я рывком распрямился, крест соскользнул туда, куда надо, а мне в очередной раз стало ясно: имя той, кто направляла мои действия во время этой изнурительной работы, – Судьба.

На миг мне показалось, что этого толчка недостаточно и крест, покачнувшись, вновь свалится на меня. Но я услышал только глухой удар – это основание комля стукнулось о дно ямы.

Медленно‑медленно я стал оборачиваться. Крест, еще чуть покачиваясь, высился над землей. Несколько камней скатились с верхушки холмика, но крест устоял. Я торопливо положил камни на место, приник к кресту, обхватив его руками, чтобы погасить последние колебания. В эту минуту он стал для меня живым и теплым; и не было сомнений в том, что во все продолжение этой тяжкой работы он был моим другом. Я осторожно отпустил его, ногой подгребая камни к его основанию.

Некоторое время я любовался плодом своих усилий, пока не напомнила о себе боль в израненных руках. Петрус все еще спал. Подойдя вплотную, я слегка потыкал его носком башмака.

Тотчас проснувшись, он взглянул на крест и сказал только:

– Очень хорошо. В Понферраде сменим тебе повязки.

 

Традиция

 

– Лучше бы я поднял дерево, честное слово. А так, с крестом на плечах, мне казалось, будто поиски мудрости сводятся к тому, что люди приносят тебя в жертву.

Я оглянулся по сторонам, и только что произнесенные слова повисли в пустоте. История с крестом отодвинулась в какую‑то дальнюю даль, хотя все это было только вчера. И никак не вязалось с отделанной черным мрамором ванной и с джакузи, где я нежился в теплой воде, медленно потягивая из хрустального бокала превосходную «риоху». Петруса я не видел – он находился в номере роскошного отеля, где мы остановились.

– Так почему же все‑таки крест?

– Стоило немалых трудов убедить портье, что ты не бродяга, – крикнул он из комнаты.

Я знал по опыту, что, если Петрус сменил тему, настаивать бесполезно. Я вылез, надел длинные брюки и свежую рубаху. Осторожно размотал бинты, ожидая увидеть открывшиеся раны. Однако лишь там, где отстала корочка, выступило немного крови. Они уже снова зарубцовывались, и я чувствовал себя превосходно.

Мы поужинали в гостиничном ресторане. Заказанное Петрусом фирменное блюдо(Блюдо из риса с овощами, мясом и рыбой. – Прим. перев.) – паэпью по‑валенсиански  – съедено было в молчании и запито ароматной «риохой». Покончив с едой, Петрус предложил мне прогуляться.

Мы вышли из отеля и направились в сторону вокзала. Петрус, по своему обыкновению, погрузился в молчание и за все время пути не вымолвил ни слова. Когда мы оказались на грязных, пропахших машинным маслом путях, он уселся неподалеку от исполинского локомотива и сказал:

– Побудем здесь.

Но мне вовсе не хотелось пачкать свежие брюки, и я остался на ногах. Осведомился, не лучше ли дойти до главной площади Понферрады.

– Путь Сантьяго близится к концу, – отвечал мой проводник. – А поскольку наша действительность куда ближе к этим железнодорожным вагонам, нежели к прелестно‑безмятежным видам, которыми любовались мы с тобой во время нашего путешествия, будет лучше поговорить именно здесь.

Петрус велел мне снять кроссовки и рубаху. Потом ослабил перевязку на предплечье, сделав ее менее тугой, но забинтованные кисти не тронул.

– Не беспокойся, – сказал он. – Сейчас тебе руки не понадобятся – по крайней мере, хвататься ими ни за что не будешь.

Он был как‑то необычно серьезен и говорил так значительно, что я невольно встревожился – должно было произойти нечто важное.

Петрус снова уселся на прежнее место и долго глядел на меня. Потом заговорил:

– О вчерашнем эпизоде не скажу тебе ни слова. Ты сам осознаешь, чего ты стоишь, но произойдет это лишь в том случае, если ты решишься когда‑нибудь совершить паломничество по Римскому Пути,  иначе именуемому Путем харизмы и чудес.  Скажу одно лишь: те, кто считают себя всеведущими, нерешительны в миг, когда надо повелевать, и строптивы, когда надо повиноваться. Отдавать приказы им стыдно, получать их – бесчестье. Никогда не поступай так, как они.

В номере ты сказал, что дорога мудрости ведет к жертвам. Это ошибка. Твое ученичество не окончилось вчера – еще предстоит отыскать меч и открыть тайну, заключенную в нем. Ритуалы RAM ведут человека на Правый Бой и дают больше шансов на победу в жизни. То, что ты познал вчера, было всего лишь испытанием Пути – приготовлением к Римскому Пути.  Если захочешь. И меня печалит, что такие мысли пришли тебе в голову.

И в самом деле, в голосе Петруса звучала печаль. Я вдруг вспомнил: действительно, на протяжении всего срока, проведенного нами вместе, я постоянно подвергал сомнению все, чему он меня учил. Да, я был не Кастанедой, в могущественном смирении воспринимающим наставления дона Хуана, но надменный мятежник, противостоящий высокой простоте ритуалов RAM. Я хотел сказать это, но сознавал, что уже слишком поздно.

– Закрой глаза, – произнес Петрус. – Сделай Дуновение RAM  и попытайся установить гармонию между собой и всем этим пропитанным машинным маслом железом. Это – наш мир. Ты должен открыть глаза не раньше, чем я завершу то, что мне поручено, и обучу тебя еще одному упражнению.

И я, сосредоточившись на Дуновении,  закрыл глаза, почувствовав, как начинает расслабляться мое тело. Слышался городской шум, доносился издали собачий лай, а где‑то рядом с тем местом, где находились мы с Петрусом, – приглушенные голоса. Внезапно я услышал и голос моего спутника: он пел итальянскую песенку, от которой во времена моего детства все были без ума благодаря исполнению Пепино Ди Капри. Слов я разобрать не мог, но мелодия всколыхнула в душе воспоминания и помогла как‑то успокоиться.

– Некоторое время назад, – заговорил Петрус, завершив пение, – когда я собирался представить в префектуру Милана свой проект, мой наставник сообщил мне о том, что некто прошел до конца Путь Традиции  и не нашел свой меч. Я должен буду провести его Путем Сантьяго.

Сообщение нисколько меня не удивило: я ждал чего‑то подобного с минуты на минуту, ибо еще не выполнил своей задачи – провести пилигрима по Млечному Пути, подобно тому, как в свое время был проведен по нему сам. Не удивился, но разволновался: ведь мне предстояло сделать это в первый и единственный раз, и я не знал, по плечу ли мне окажется такая миссия.

А вот я удивился, ибо считал, что Петрус делал подобное уже десятки раз.

– Ты пришел, и я повел тебя, – продолжал он. – Признаюсь – поначалу было очень трудно, потому что тебя гораздо больше интересовала интеллектуальная сторона учения, нежели истинный смысл Пути, который есть путь обычных людей. После встречи с Альфонсо наша с тобой связь стала и прочнее, и насыщенней, а я уверился, что смогу открыть тебе тайну твоего меча. Но нет – не вышло, и постигать ее придется тебе самому и за тот небольшой срок, что еще остается.

Я, должно быть, разнервничался, потому что не смог больше сосредоточиваться на Дуновении.  Петрус, вероятно, почувствовал мое смятение – он снова затянул старинную песенку и пел до тех пор, пока я не расслабился.

– Сумеешь разгадать тайну и найти меч – значит, откроешь лик RAM и овладеешь Силой. Но это еще не все: чтобы постичь всю мудрость, тебе придется пройти другими Тремя Путями,  в том числе – и тайным путем, который не откроет тебе даже человек, сам одолевший его. Я говорю тебе это потому, что мы с тобой встретимся теперь лишь однажды.

Сердце у меня замерло, и я невольно открыл глаза. Петрус был осиян светом – тем, что раньше исходил только от Наставника.

– Закрой глаза! – И я с готовностью повиновался.

Но сердце оставалось маленьким, и сосредоточиться больше не удавалось. Снова мой проводник запел по‑итальянски, я сумел расслабиться – да и то не сразу.

– Завтра ты получишь записку, и там будет сказано, где я. Это будет церемония коллективной инициации, церемония в честь Традиции. В честь тех мужчин и женщин, которые на протяжении всех этих столетий не давали угаснуть пламени мудрости, Правого Боя и Агапе.  Ты можешь не говорить со мной. Место сбора – священно и обагрено кровью рыцарей, следовавших Путем Традиции и даже отточенными клинками своих мечей не сумевших одолеть тьму. Жертвы их были не напрасны, и лучшее тому доказательство – по прошествии веков люди, шедшие различными путями, придут воздать им дань благодарной памяти. Это важно, и постарайся не забыть никогда, что, даже сделавшись Наставником, ты должен знать: твой путь – всего лишь один из многих, приводящих к Богу. Иисус сказал как‑то: «В доме Отца Моего обителей много», а он знал, о чем говорил.

И еще раз Петрус повторил, что завтра мы с ним увидимся в последний раз.

– Настанет день, и ты получишь от меня весточку с просьбой стать кому‑нибудь проводником на Пути Сантьяго, подобно тому как я служил проводником тебе. И вот тогда ты познаешь великую тайну этого путешествия, тайну, которую я сейчас открою тебе, но – лишь на словах. Чтобы понять эту тайну, ее надо прожить, прочувствовать самому.

Он замолчал. Пауза так затянулась, что я подумал было – Петрус передумал или вообще вышел из депо. Мне очень хотелось открыть глаза и понять, что происходит, но огромным усилием воли я заставил себя сосредоточиться на Дуновении RAM.

– Тайна эта заключается в следующем, – прозвучал наконец голос Петруса. – Научиться можно, лишь когда учишь другого. Мы вместе проделали Путь Сантьяго, и, пока ты изучал ритуалы RAM, я познавал их сокровенный смысл. Обучая тебя, я учился сам. Я был твоим проводником и потому сумел отыскать свой собственный путь.

назад<<< 1 . . . 11 . . . 13 >>>далее