И мы не знали, что говорить, мы смеялись, мы плакали, мы говорили тысячи слов без связи и мысли; мы то ходили по тротуару, то вдруг возвращались назад и пускались переходить через улицу; потом останавливались и опять переходили на набережную; мы были как дети...
- Я теперь живу один, Настенька, - заговорил я, - а завтра... Ну, конечно, я, знаете, Настенька, беден, у меня всего тысяча двести, но это ничего...
- Разумеется, нет, а у бабушки пенсион; так она нас не стеснит. Нужно взять бабушку.
- Конечно, нужно взять бабушку... Только вот Матрена...
- Ах, да и у нас тоже Фекла!
- Матрена добрая, только один недостаток: у ней нет воображения, Настенька, совершенно никакого воображения; но это ничего!..
- Всё равно; они обе могут быть вместе; только вы завтра к нам переезжайте.
- Как это? к вам! Хорошо, я готов...
- Да, вы наймите у нас. У нас там, наверху, мезонин; он пустой; жилица была, старушка, дворянка, она съехала. и бабушка, я знаю, хочет молодого человека пустить; я говорю: "Зачем же молодого человека?" А она говорит: "Да так, я уже стара, а только ты не подумай, Настенька, что я за него тебя хочу замуж сосватать". Я и догадалась, что это для того...
- Ах, Настенька!..
И оба мы засмеялись.
- Ну, полноте же, полноте. А где же вы живете? я и забыла.
- Там, у --ского моста, в доме Баранникова.
- Это такой большой дом?
- Да, такой большой дом.
- Ах, знаю, хороший дом; только вы, знаете, бросьте его и переезжайте к нам поскорее...
- Завтра же, Настенька, завтра же; я там немножко должен за квартиру, да это ничего... Я получу скоро жалованье...
- А знаете, я, может быть, буду уроки давать; сама выучусь и буду давать уроки...
- Ну вот и прекрасно... а я скоро награждение получу, Настенька...
- Так вот вы завтра и будете мой жилец...
- Да, и мы поедем в "Севильского цирюльника", потому что его теперь опять дадут скоро.
- Да, поедем, - сказала смеясь Настенька, - нет, лучше мы будем слушать не "Цирюльника", а что-нибудь другое...
- Ну хорошо, что-нибудь другое; конечно, это будет лучше, а то я не подумал...
Говоря это, мы ходили оба как будто в чаду, в тумане, как будто сами не знали, что с нами делается. То останавливались и долго разговаривали на одном месте, то опять пускались ходить и заходили бог знает куда, и опять смех, опять слезы... То Настенька вдруг захочет домой, я не смею удерживать и захочу проводить ее до самого дома; мы пускаемся в путь и вдруг через четверть часа находим себя на набережной у нашей скамейки. То она вздохнет, и снова слезинка набежит на глаза; я оробею, похолодею... Но она тут же жмет мою руку и тащит меня снова ходить, болтать, говорить...
- Пора теперь, пора мне домой; я думаю, очень поздно, - сказала наконец Настенька, - полно нам так ребячиться!
- Да, Настенька, только уж я теперь не засну; я домой не пойду.
- Я тоже, кажется, не засну; только вы проводите меня...
- Непременно!
- Но уж теперь мы непременно дойдем до квартиры.
- Непременно, непременно...
- Честное слово?.. потому что ведь нужно же когда-нибудь воротиться домой!
- Честное слово, --отвечал я смеясь...
- Ну, пойдемте!
- Пойдемте.
- Посмотрите на небо, Настенька, посмотрите! Завтра будет чудесный день; какое голубое небо, какая луна! Посмотрите: вот это желтое облако теперь застилает её, смотрите, смотрите!.. Нет, оно прошло мимо. Смотрите же, смотрите!..
Но Настенька не смотрела на облако, она стояла молча. как вкопанная; через минуту она стала как-то робко, тесно прижиматься ко мне. Рука ее задрожала в моей руке; я поглядел на нее... Она оперлась на меня еще сильнее.
В эту минуту мимо нас прошел молодой человек. Он вдруг остановился, пристально посмотрел на нас и потом опять сделал несколько шагов. Сердце во мне задрожало...
- Настенька, - сказал я вполголоса, - кто это, Настенька?
- Это он! - отвечала она шепотом, еще ближе, еще трепетнее прижимаясь ко мне... Я едва устоял на ногах.
- Настенька! Настенька! это ты! - послышался голос за нами, и в ту же минуту молодой человек сделал к нам несколько шагов.
Боже, какой крик! как она вздрогнула! как она вырвалась из рук моих и порхнула к нему навстречу!.. Я стоял и смотрел на них как убитый. Но она едва подала ему руку, едва бросилась в его объятия, как вдруг снова обернулась ко мне, очутилась подле меня, как ветер, как молния, и, прежде чем успел я опомниться, обхватила мою шею обеими руками и крепко, горячо поцеловала меня. Потом, не сказав мне ни слова, бросилась снова к нему, взяла его за руки и повлекла его за собою.
Я долго стоял и глядел им вслед... Наконец оба они исчезли из глаз моих.
Утро
Мои ночи кончились утром. День был нехороший. Шел дождь и уныло стучал в мои стекла; в комнатке было темно, на дворе пасмурно. Голова у меня болела и кружилась; лихорадка прокрадывалась по моим членам.
- Письмо к тебе, батюшка, по городской почте, почтарь принес, - проговорила надо мною Матрена.
- Письмо! кого? -- закричал я, вскакивая со стула.
- А не ведаю, батюшка, посмотри, может, там и написано от кого.
Я сломал печать. Это от нее!
"О, простите, простите меня! - писала мне Настенька, - на коленях умоляю вас, простите меня! Я обманула и вас и себя. Эта был сон, призрак... Я изныла за вас сегодня; простите, простите меня!..
Не обвиняйте меня, потому что я ни в чем не изменилась пред вами; я сказала, что буду любить вас, я и теперь вас люблю, больше чем люблю. О боже! если б я могла любить вас обоих разом! О, если б вы были он!"
"О, если б он были вы!" - пролетело в моей голове. Я вспомнил твои же слова, Настенька!
"Бог видит, что бы я теперь для вас сделала! Я знаю, что вам тяжело и грустно. Я оскорбила вас, но вы знаете -- коли любишь, долго ли помнишь обиду. А вы меня любите!
Благодарю! да! благодарю вас за эту любовь. Потому что в памяти моей она напечатлелась, как сладкий сон, который долго помнишь после пробуждения; потому что я вечно буду помнить тот миг, когда вы так братски открыли мне свое сердце и так великодушно приняли в дар мое, убитое, чтоб его беречь, лелеять, вылечить его... Если вы простите меня, то память об вас будет возвышена во мне вечным, благодарным чувством к вам, которое никогда не изгладится из души моей... Я буду хранить эту память, буду ей верна, не изменю ей, не изменю своему сердцу: оно слишком постоянно. Оно еще вчера так скоро воротилось к тому, которому принадлежало навеки.
Мы встретимся, вы придете к нам, вы нас не оставите, вы будете вечно другом, братом моим... И когда вы увидите меня, вы подадите мне руку, да? вы подадите мне ее, вы простили меня, не правда ли? Вы меня любите по-прежнему?
О, любите меня, не оставляйте меня, потому что я вас так люблю в эту минуту, потому что я достойна любви вашей, потому что я заслужу ее... друг мой милый! На будущей неделе я выхожу за него. Он воротился влюбленный, он никогда не забывал обо мне... Вы не рассердитесь за то, что я об нем написала. Но я хочу прийти к вам вместе с ним; вы его полюбите, не правда ли?..
Простите же, помните и любите вашу
Настеньку".
Я долго перечитывал это письмо; слезы просились из глаз моих. Наконец оно выпало у меня из рук, и я закрыл лицо.
- Касатик! а касатик! -- начала Матрена.
- Что, старуха?
- А паутину-то я всю с потолка сняла; теперь хоть женись, гостей созывай, так в ту ж пору...
Я посмотрел на Матрену... Это была еще бодрая, молодая старуха, но, не знаю отчего, вдруг она представилась мне с потухшим взглядом, с морщинами на лице, согбенная, дряхлая... Не знаю отчего, мне вдруг представилось, что комната моя постарела так же, как и старуха. Стены и полы облиняли, всё потускнело; паутины развелось еще больше. Не знаю отчего, когда я взглянул в окно, мне показалось, что дом, стоявший напротив, тоже одряхлел и потускнел в свою очередь, что штукатурка на колоннах облупилась и осыпалась, что карнизы почернели и растрескались и стены из темно-желтого яркого цвета стали пегие...
Или луч солнца, внезапно выглянув из-за тучи, опять спрятался под дождевое облако, и всё опять потускнело в глазах моих; или, может быть, передо мною мелькнула так неприветно и грустно вся перспектива моего будущего, и я увидел себя таким, как я теперь, ровно через пятнадцать лет, постаревшим, в той же комнате, так ж одиноким, с той же Матреной, которая нисколько не поумнела за все эти годы.
Но чтоб я помнил обиду мою, Настенька! Чтоб я нагнал темное облако на твое ясное, безмятежное счастие, чтоб я, горько упрекнув, нагнал тоску на твое сердце, уязвил его тайным угрызением и заставил его тоскливо биться в минуту блаженства, чтоб я измял хоть один из этих нежных цветков, которые ты вплела в свои черные кудри, когда пошла вместе с ним к алтарю... О, никогда, никогда! Да будет ясно твое небо, да будет светла и безмятежна милая улыбка твоя, да будешь ты благословенна за минуту блаженства и счастия, которое ты дала другому, одинокому, благодарному сердцу!
Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?..
Комментарии:
(Е. И. Семенов и H. H. Соломина)
Белые ночи
Впервые опубликовано в журнале "Отечественные записки" (1848. N 12) с подписью: Ф. Достоевский и с посвящением другу молодости Достоевского поэту А. Н. Плещееву.
Размышления о типе петербургского "мечтателя" занимают важнейшее место в творчестве Достоевского 1840-х годов (см. вступительную статью в т. 1 наст. изд.): "В характерах, жадных деятельности, жадных непосредственной жизни, жадных действительности, но слабых, женственных, нежных, - писал Достоевский в "Петербургской летописи" (наст. том С. 31), - мало-помалу зарождается то, что называют мечтательностию, и человек делается не человеком, а каким-то странным существом среднего рода -- мечтателем".
В герое "Белых ночей" явственны автобиографические элементы: "...все мы более или менее мечтатели!" -- писал Достоевский в конце четвертого фельетона "Петербургской летописи", а в конце позднейшего фельетона "Петербургские сновидения в стихах и в прозе" (1861) вспоминал о своих "золотых и воспаленных грезах", очищающих душу и необходимых художнику. По героико-романтическому настроению рассказ его близок видениям героя "Белых ночей": "Прежде в юношеской фантазии моей я любил воображать себя иногда то Периклом, то Марием, то христианином из времен Нерона, то рыцарем на турнире, то Эдуардом Глянденингом из романа "Монастырь" Вальтер Скотта и проч., и проч. И чего я не перемечтал в моем юношестве <...>. Не было минуты в моей жизни полнее, святее и чище. Я до того замечтался, что проглядел всю мою молодость".
Возможно, что одним из прототипов главного героя явился друг писателя А. Н. Плещеев, которому Достоевский посвятил повесть. В исповеди героя переосмыслены некоторые мотивы плещеевской лирики. Повесть создавалась в дни тесной дружбы Достоевского и Плещеева, членов кружка А. Н. и Н. Н. Бекетовых, а затем социалистических кружков М. В. Петрашевского и С. Ф. Дурова. В момент работы Достоевского над "Белыми ночами" Плещеев обдумывал свой вариант повести о мечтателе "Дружеские советы".
Неудовлетворенность окружающей жизнью, стремление уйти в идеальный мир от убожества повседневности сближает Мечтателя "Белых ночей" с гоголевским Пискаревым из повести "Невский проспект" (1835), мечтателями Э. Т. А Гофмана, В. Ф. Одоевского и других представителей западного и русского романтизма. Перекличка со многими романтическими персонажами подчеркнута в повести при характеристике "восторженных грез" героя ("Ночь вторая"). В самом названии повести, делении ее на "ночи" Достоевский в известной мере следовал романтической традиции: ср. "Двойник, или Мои вечера в Малороссии" А. Погорельского (1828), "Русские ночи" В. Ф. Одоевского (1844). Но у романтиков тема мечтательства сливалась с темой избранничества. Герой же Достоевского, обреченный на мечтательство, глубоко от этого страдает. За один день действительной жизни он готов отдать "все свои фантастические годы".
"Белые ночи" - одно из самых светлых и поэтических произведений писателя. Молодой чиновник-разночинец и юная девушка, оба чистые и ясные душой, изображены здесь на фоне петербургских каналов, озаренные сиянием белых ночей. И обстановка действия повести, и образы ее героев овеяны поэтической атмосферой романтической лирики, а также пушкинских поэм о Петербурге - "Домика в Коломне" и "Медного всадника". Впервые возникающее у Достоевского в "Петербургской летописи" и "Белых ночах" философско-историческое осмысление темы Петербурга, созданный писателем образ одинокого интеллигентного героя, чувствующего себя чужим и заброшенным в большом шумном городе, его скромные мечты о тихом "своем уголке", рассказ Настеньки о жизни в доме бабушки, обращение к теме "белых ночей" для характеристики "призрачного" Петербурга, описания его каналов -- места встреч Настеньки и Мечтателя, -- все это также овеяно поэтической атмосферой пушкинских поэм.
Новое, углубленное истолкование мечтательство получает в последующем творчестве Достоевского. Оно осмысливается писателем как следствие "разрыва с народом огромного большинства образованного нашего сословия" в результате петровской реформы. Поэтому чертами мечтателей наделены многие центральные герои романов и повестей Достоевского 1860--1879-х годов. В середине 1870-х годов писателем был задуман и особый роман "Мечтатель". Мечтателей зрелого периода творчества Достоевского объединяет с героем "Белых ночей" жажда "действительной", "живой" жизни, поиски путей приобщения к ней.
Первые критические отзывы о повести появились в январе 1849 г. В "Современнике" А. В. Дружинин писал, что "Белые ночи" "выше "Голядкина", выше "Слабого сердца", не говоря уже о "Хозяйке" и некоторых других произведениях, темных, многословных и скучноватых".Основная идея повести, по оценке критика, "и замечательна, и верна".
"Мечтательство" он считал не только специфически петербургской, но характерной чертой современной жизни вообще. Дружинин писал о существовании "целой породы молодых людей, которые и добры, и умны, и несчастны, при всей своей доброте и уме, при всей ограниченности своих скромных потребностей". Они становятся мечтателями и "привязываются к своим воздушным замкам" "от гордости, от скуки, от одиночества".
К недостаткам повести Дружинин относил то, что Мечтатель поставлен вне отчетливо обозначенного места и времени и что читателю неизвестны его занятия и привязанности. "Ежели б личность Мечтателя "Белых ночей", -- продолжал он, - была яснее обозначена, если б порывы его были переданы понятнее, повесть много бы выиграла".
Изменения, внесенные Достоевским в текст при подготовке издания 1860 г., допускают предположение о том, что ряд критических замечаний Дружинина был им учтен. Так, например, строки, рисующие образы, которые возникают в минуты романтических грез Мечтателя, появились в повести, возможно, не без влияния этой рецензии (ср. наст. том, С. 171--173).
С. С. Дудышкин отнес "Слабое сердце" и "Белые ночи" к лучшим произведениями 1848 г. Отметив ведущую роль психологического анализа в творчестве Достоевского, он писал, что с художественной точки зрения "Белые ночи" совершеннее предшествующих произведений писателя: "Автора не раз упрекали в особенной любви часто повторять одни и те же слова, выводить характеры, которые дышат часто неуместной экзальтацией, слишком много анатомировать бедное человеческое сердце <...> в "Белых ночах" автор почти безукоризнен в этом отношении. Рассказ легок, игрив, и, не будь сам герой повести немного оригинален, это произведение было бы художественно прекрасно".
В 1859 г. в статье "И. С. Тургенев и его деятельность по поводу романа "Дворянское гнездо"" упомянул о "Белых ночах" Ап. Григорьев. Он счел повесть одним из лучших произведений школы "сентиментального натурализма", отметив при этом, что "вся болезненная поэзия" "Белых ночей" не спасла этого направления от очевидного кризиса.
Несколько отзывов о повести появилось в 1861 г. после ее переиздания. Добролюбов в статье "Забитые люди" высказал мнение, что в Мечтателе "Белых ночей" предвосхищены черты героя романа "Униженные и оскорбленные" (1861) Ивана Петровича. Протестуя против удовлетворения "вздохами и жалобами да пустыми мечтами", он писал: "Я признаюсь -- все эти господа, доводящие свое душевное величие до того, чтобы зазнамо целоваться с любовником своей невесты и быть у него на побегушках, мне вовсе не нравятся. Они или вовсе не любили, или любили головою только <...>. Если же эти романтические самоотверженцы точно любили, то какие же должны быть у них тряпичные сердца, какие куричьи чувства! А этих людей показывали еще нам как идеал чего-то!".
Положительные оценки повести содержались в статьях об "Униженных и оскорбленных" в "Сыне отечества" (1861. 3 сент. N 36. С. 1062) и "Северной пчеле" (1861. 9 авг. N 176. С. 713).
Характеристикой произведений Достоевского 1840-х годов открывалась и статья Е. Тур. Несмотря на то, что, по мнению писательницы, завязка повести "смахивает на сказку и никак не напоминает собою что-нибудь похожее на действительность", Е. Тур высоко оценила это произведение, назвав его "одним из самых поэтических" в русской литературе, "оригинальным по мысли и совершенно изящным по исполнению".
Подготавливая первое свое собрание сочинений 1860 г., Достоевский подверг повесть стилистической правке. Кроме того, в монолог Мечтателя (Ночь вторая) было внесено добавление (начиная со слов: "Вы спросите, может быть, о чем он мечтает?" и кончая словами: "мой маленький ангельчик...").
Поэтический мир "Белых ночей" вдохновил художника М. В. Добужинского, создавшего классические иллюстрации к этой повести (1922). На сюжет "Белых ночей" были поставлены кинофильмы И. А. Пырьевым (1960) и итальянским режиссером Л. Висконти (1957; Мечтатель - М. Мастроянни, Настенька - М. Шелл).
Ф.М. Достоевский. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1988. Т. 2.
