– Так оно и есть, - подтвердил Оливье.

– Ну что ж, тогда с моего благословения ступайте к брату Дэнису и узнайте, сможет ли он помочь в ваших поисках. У него превосходная память, и он наверняка заприметил молодого человека из благородного сословия, ежели, конечно, такой у нас гостил.

Однако, выйдя из покоев аббата, Хью и Оливье решили сначала навестить не брата Дэниса, а брата Кадфаэля. Но найти травника оказалось не так-то просто. Поначалу Хью направился в его сарайчик, зная, что большую часть времени монах проводит среди своих трав, но там было пусто. У брата Ансельма, с которым Кадфаэль порой любил потолковать о духовной музыке, его тоже не оказалось, так же как и в лазарете, куда он вполне мог зайти, чтобы проверить, изрядно ли опустел за несколько праздничных дней шкафчик с целебными снадобиями. Правда. брат Эдмунд сообщил визитерам, что здесь брат Кадфаэль сегодня побывал.

– У одного бедолаги, - пояснил попечитель лазарета, - сегодня кровь горлом пошла, не иначе как от восторга глотку сорвал. Пришлось попросить Кадфаэля помочь этому крикуну. Но сейчас тот паломник спокойно спит, а брат Кадфаэль как дал ему снадобье, так сразу и ушел.

Брат Освин, яростно сражавшийся с сорняками на грядке, сообщил, что видел своего наставника после обеда.

– Но я думаю, - добавил юноша, задумчиво щурясь под солнечными лучами, - что сейчас он скорее всего в церкви.

Брат Кадфаэль стоял на коленях у подножия ступеней, ведущих к алтарю Святой Уинифред. Но руки его не были молитвенно сложены, и глаза не были закрыты в благоговейной отрешенности. Кадфаэль не отрывал взгляда от раки. Монах, который частенько бывал рад поскорее подняться с колен, ибо, увы, годы давали о себе знать и суставы быстро затекали, сегодня оставался коленопреклоненным очень долго, не замечая ни малейшего неудобства. Он не чувствовал боли и вообще не ощущал ничего, кроме беспредельной благодарности, в волнах которой безмятежно, словно рыба в безбрежном океане, плескалась его душа. В океане таком же глубоком и чистом, как достопамятное восточное море, то самое, у берегов которого лежит священный город Иерусалим и с таким трудом обретенное Христовым воинством королевство, на земле которого появился на свет Спаситель рода человеческого. Святая, чья воля и сила были явлены здесь, в обители, вне зависимости от того, где в действительности покоились ее мощи, открыла перед ним лучезарную бесконечность надежды. По своевольной прихоти она простерла свою покровительственную длань над невинным созданием, безусловно заслуживающим ее доброты. Но найдется ли у нее особый знак, предназначенный для него, пусть не столь невинного, но не менее нуждающегося в снисхождении?

– А ты, я гляжу, просишь святую сотворить второе чудо.

Кадфаэль неохотно отвел глаза от поблескивавшей серебром раки и обернулся. Позади, как он и ожидал, маячила знакомая фигура Хью Берингара. Но за его спиной стоял другой человек, заметно выше ростом. Даже в полумраке были видны изысканные черты лица с высокими выступающими скулами, гладко выбритые смуглые щеки и янтарные соколиные глаза под выгнутыми дугой черными бровями. На губах играла загадочная улыбка.

Немыслимо, невероятно, но это было правдой. Из сумрака в освещенное алтарными свечами пространство вступил Оливье де Бретань. Ошибки быть не могло. Святая Уинифред наконец обратила лицо к своему верному, хоть и не безгрешному слуге и с улыбкой взглянула ему в глаза.

Это был долгожданный знак. Свершилось еще одно чудо - а почему бы и нет? Доброта святой беспредельна, и коли уж она одаряет смертных своею милостию, то делает это не скупясь.

 

Глава 11

Из церкви они вышли втроем, и уже одно это радовало Кадфаэля, ибо никогда прежде они не собирались вместе. Хью еще ничего не знал о том, какие близкие, доверительные отношения возникли между Оливье и Кадфаэлем в ту памятную зимнюю ночь в Бромфилдском приорате: Оливье не вспоминал об этом открыто, хотя, возможно, и сам не смог бы объяснить, что его удерживало.

Он и Кадфаэль обменялись при встрече хотя и теплыми, но краткими приветствиями, однако сама их сдержанность была столь красноречивой, что Хью прекрасно понял, как много за ней кроется. Он готов был или подождать, пока эти двое сами расскажут ему побольше, или, на худой конец, оставить их секрет им. В любом случае с разговорами и расспросами можно было подождать, а вот с поисками Люка Мервеля стоило поторопиться.

– У нашего гостя есть одно дело, в котором, думаю, нам не обойтись без помощи брата Дэниса, - заявил Хью, - но и твой совет явно не помешает. Оливье разыскивает молодого человека по имени Люк Мервель, покинувшего манор своей родственницы и, по слухам, направившегося на север. Оливье, расскажи брату Кадфаэлю, как было дело.

К тому времени хью и Оливье, чувствовавшие взаимную симпатию, оставили церемонии и говорили друг с другом не как посланник с шерифом, а запросто, как и подобало двум молодым рыцарям. Оливье заново пересказал всю историю, найдя в брате Кадфаэле чуткого и внимательного слушателя.

– Я, - промолвил монах выслушав рассказ, - с превеликой радостью сделал бы все возможное не только для того, чтобы отвести от честного человека напрасное обвинение, но и чтобы вывести на чистую воду истинного виновника. Мы здесь наслышаны об этом гнусном убийстве. Трудно смириться с тем, что человек, смело выступивший в защиту достойного противника, был сражен бесчестным ударом, да еще и нанесенным сторонником его же партии…

– А ты уверен, что его убил именно сторонник императрицы, - заинтересованно спросил Хью.

– Не сомневаюсь. Сам посуди, ведь поначалу эти лиходеи налетели на писца, выполнявшего поручение своей госпожи. Те, кто сохранил приверженность Стефану, пусть даже они не решаются открыто выражать свои симпатии, должны были восхититься храбростью писца, и уж в любом случае они не стали бы на него нападать. Ну а ворам и разбойникам нет никакого интереса грабить простого писца - чем у него можно поживиться? Скорее уж они приглядели бы какого-нибудь лорда, купца или важного клирика - в городе полным-полно людей с толстыми кошельками. Ну а Рейнольд погиб лишь потому, что вступился за писца. Вот и выходит, что он пал от руки своего же собрата, сторонника Матильды.

– Это звучит весьма убедительно, - согласился Оливье. - Конечно, изловить убийцу было бы не худо, однако прежде всего я хотел бы найти и вернуть домой Люка.

– Сейчас в обители гостит никак не меньше двух десятков подходящих по возрасту молодых людей - заметил Кадфаэль, почесывая загорелый курносый нос. - Правда, мне кажется, что нам не придется проверять их всех. Большинство явились сюда в компании приятелей, и все спутники знают настоящие имена друг друга. Паломники редко странствуют по-одиночке, они, ровно скворцы, вечно сбиваются в стайки. Ну да что болтать попусту, пойдем-ка лучше к брату Дэнису. Он о своих гостях знает всяко больше нас.

Брат Дэнис отличался наблюдательностью, живым интересом ко всякого рода слухам, толкам и пересудам и прекрасной памятью. Не было человека, лучше него осведомленного обо всем, что происходило в стенах аббатств. Сколько бы народу ни собралось в странноприимном доме, можно было не сомневаться в том, что брату Дэнису хоть что-то, но известно о каждом, тем паче, что по заведенному им порядку имя и звание каждого гостя заносилось в специальную книгу.

Попечителя странноприимного дома удалось найти в помещении, где тот хранил свои книги, счета и записи. Брат Дэнис задумчиво прикидывал, сколько провизии осталось в его распоряжении и насколько уменьшится потребность в ней завтра в связи с отъездом большинства паломников.

Отвлекшись от своих свитков, он любезно поприветствовал пришедших и выслушал их просьбу: просмотреть списки гостей и выявить всех молодых людей примерно двадцати пяти лет от роду, небогатых, но хорошего происхождения или, во всяком случае, получивших хорошее воспитание и обученных грамоте, притом темноволосых, темноглазых и довольно высокого роста-иными словами, всех, кто мог подходить под описание Люка Мервеля. По мере того как брат Дэнис водил по списку указательным пальцем, число постояльцев, среди которых мог оказаться разыскиваемый беглец, заметно уменьшалось. Большинству паломников мужчин надо никак не меньше срока, а среди молодых людей преобладали простолюдины или клирики, Мервель не относился ни к тем, ни к другим.

– А есть среди них такие, что пришли в одиночку, - спросил Хью, просматривая последний список.

Брат Дэнис, склонив набок круглую голову с розоватой тонзурой, в свою очередь, пробежал этот лист круглым, как у малиновки, глазом и пожал плечами.

– Ни единого. Молодые сквайры - а вы ведь такого ищете - вообще редко пускаются в паломничество, если им не приходиться сопровождать своего лорда или леди. Ну а если все же пускаются, - худо ли летом, в прекрасную погоду побывать на таком празднике, как наш - то собираются компаниями, чтобы не скучать по дороге. Им ведь и поразвлечься хочется, дело-то молодое.

– Есть здесь двое таких,- заметил Кадфаэль, - что хотя и пришли вместе, но не с намерениями поразвлечься. Признаюсь, меня они несколько озадачивают. Описание, которое мы имеем, могло бы, пожалуй, подойти к ним обоим. Ты ведь их знаешь, Дэнис, - того малого, что держит путь в Абердарон, и его неразлучного спутника. Они ведь оба грамотные, с хорошими манерами и сюда заявились откуда-то с юга, из-за Адингтона. Это точно, их там видел брат Адам из Ридинга.

– Ты имеешь в виду того босоногого паломника и его верного друга, - пробормотал брат Дэнис, отыскивая в списке их имена. - Точно, они и по возрасту годятся, что тот, что другой, и по росту, и по сложению. Но вам-то нужен один юноша а их двое.

– Что с того? - возразил Кадфаэль. - В любом случае потолковать с ними не помешает. Пусть даже ни один из них не тот, кто нам нужен, но ведь они пришли из тех же краев, откуда вышел и он. Вдруг они встречали по дороге одинокого путника. Конечно, мы сами не вправе расспрашивать, кто они да откуда, но это во власти отца аббата. К тому же честным людям скрывать нечего, и коли они таковы, то сами охотно расскажут все, что нас интересует.

– Точно, - загорелся Хью, - стоит с ними поговорить. Даже если они не имеют никакого отношения к этому Люку и слыхом о нем не слыхивали, мы на этом разговоре потеряем никак не более получаса. и, уж наверное, они не обидятся на нас за расспросы.

Правда, - с сомнением заметил Кадфаэль, - все, что мы знаем об этой парочке, не больно-то вяжется с рассказами о Люке. Насколько мы можем судить, один из них смертельно болен и направляется в Абердарон, чтобы там окончить свой земной путь, а другой намерен не покидать его до последнего часа. Но с другой стороны, ежели человек хочет исчезнуть, он может придумать и не такую историю - это не труднее, чем назваться чужим именем.

– Но если один из этих паломников и вправду тот, кого я ищу, то кто же, во имя Господа другой? - спросил Оливье.

– Мы тут без конца задаем друг другу вопросы, на каждый из которых легко можно получить ответ у любого, из этих двоих, - заметил Хью, склонный не рассуждать, а действовать. - Пойдемте-ка к аббату. Пусть он прикажет вызвать этих паломников к себе, а там уж посмотрим, что из этого выйдет.

Убедить аббата послать за двумя молодыми паломниками было совсем не трудно. Куда труднее оказалось их отыскать. Аббатский посыльный отсутствовал куда дольше, чем ожидалось, а в результате вернулся ни с чем и сокрушенно сообщил, что ни одного из молодых людей в стенах обители найти не удалось и скорее всего они уже ушли. Правда, привратник сказал, что за ворота никто из них не выходил, но зато Мэтью, спутник босоногого паломника, явился в сторожку за своим кинжалом и забрал его, сказав, что им с другом пора отправляться в путь. В благодарность за предоставленный друзьям кров, он на прощанье сделал денежное пожертвование в пользу обители.

– А как он при этом выглядел, - сам не зная почему, поинтересовался Кадфаэль, - как обычно или же, скажем, был огорчен, а может, рассержен?

Посыльный недоуменно пожал плечами. Ему и в голову не пришло спросить об этом у привратника. Когда же сам брат Кадфаэль направился к воротам и задал тот же вопрос, привратник не колеблясь ответил: - Этот малый явно был не в себе. Вроде и говорил тихо, и был, как обычно, любезен, но глянешь на него - оторопь берет. Бледный, глаза горят ровно уголья, кажись, волосы - и те дыбом. Правда, я тому не особенно удивился, потому как после нынешнего чуда многие ходят, как очумелые.Мне подумалось, что эти парни решили поскорее пуститься в путь, чтобы по дороге рассказывать всем встречным о том, что они повидали в обители. Сам ведь знаешь - чуть помедлишь, и новость уже не новость.

– Ушли! - огорченно воскликнул Оливье, когда Кадфаэль вернулся с этим известием в покои аббата. - Постойте, а ведь это может свидетельствовать о том, что один из них как раз тот, кого я ищу. Сам-то я Люка Мевереля в лицо не знаю, но он мог меня и запомнить, ведь я несколько раз гостил у его лорда. А что, если он сегодня увидел меня здесь, узнал и поспешил убраться, чтобы не попадаться мне на глаза. Он, конечно, не мог знать, что я его ищу, но все-таки предпочел поскорее унести ноги. Ну а недужный спутник - это неплохое прикрытие для человека, которому нужно как-то объяснить, почему он скитается, как бродяга. Жаль, что я не смогу поговорить ни с одним из них. А давно они ушли?

– Судя по тому, когда Мэтью забрал свой кинжал, - ответил Кадфаэль, они не могли уйти раньше чем часа через полтора после полудня.

– И притом пешком, - обрадовался Оливье. К тому же один из них босой. Догнать их верхом совсем не трудно, знать бы только, какой дорогой они пошли.

– Скорее всего дорогой на Освестри, а там уж к валлийской границе.

– Тогда, отец аббат, - нетерпеливо заявил Оливье, - с Вашего дозволения, я сяду на коня и поскачу следом за ними. Они не могли далеко уйти. Было бы жаль упустить такую возможность. Даже если среди них нет того, кто мне нужен, я ничего не потеряю. Ну а потом, с этим человеком или без него, я обязательно вернусь в аббатство.

– Через Шрусбери мы поедем вместе, - предложил Хью. -Я покажу тебе кратчайший путь, а то ведь ты наших краев не знаешь. Но дальше отправишься один, у меня есть еще дела в городе. Надо узнать, чем закончилась сегодняшняя охота. Хочется верить, что мои люди хоть кого-нибудь да поймали. Ну а тебя, Оливье, мы будем ждать. Надеемся, что ты останешься у нас хотя бы еще на одну ночь.

Оливье распрощался со всеми торопливо, но с подобающей учтивость. Он отвесил низкий поклон аббату, а затем обратился к брату Кадфаэлю, и на его озабоченном лице появилась теплая, лучистая улыбка - словно солнышко на миг выглянуло из-за облаков.

– Я ни за что не уеду из вашего города, пока мы с тобой, брат, не посидим и не поговорим по душам. Но сейчас я должен поторопиться, время не ждет.

Оливье и Хью поспешили в конюшню, где оставляли своих лошадей. Аббат Радульфус проводил их задумчивым взглядом.

– Не находишь ли ты странным, брат, - обратился он к Кадфаэлю, - что эти паломники так неожиданно и поспешно покинули обитель? Неужели их действительно напугал приезд Мессира де Бретань?

Поразмыслив, брат Кадфаэль покачал головой.

– Нет, отец аббат, не думаю. Сегодня утром в обители было такое столпотворение, что заметить приезд одного человека, которого к тому же никто не ждал, было попросту невозможно. Но их уход действительно кажется мне очень странным. У обоих были резоны задержаться хотя бы ненадолго. Одному стоило подождать денек-другой и как следует подлечить ноги - ему ведь и дальше идти босым. Что же до второго, то я готов поклясться, что еще утром он и не помышлял об уходе. Дело в том, что у нас в аббатстве гостит одна девушка, которая ему очень дорога, хотя он, возможно, еще не вполне это осознал. Они вместе сопровождали святую в сегодняшнем шествии и, стоя бок о бок, созерцали чудо. Он и думать не мог ни о чем, кроме нее, и от всей души разделял ее радость. Ведь этот мальчик Рун, сподобившийся чудесного исцеления, - ее родной брат. Не представляю, что могло заставить его уйти.

– Ее брат, говоришь, - пробормотал под нос аббат, припоминая то, о чем чуть не забыл, увлекшись беседой с Оливье. - До вечерни еще час, а то и поболее. Мне бы хотелось поговорить с этим пареньком. Кстати, Кадфаэль, ты ведь его лечил. Как полагаешь, то, что ты сумел для него сделать, могло привести к такому результату, какой мы видели? Или - хотя мне не хотелось бы подозревать в притворстве столь юное создание - не мог ли его недуг быть вовсе не таким тяжким, как он расписывал, и не мог ли он специально преувеличивать свои страдания, чтобы прославиться?

– Ни в коем случае, - твердо заявил Кадфаэль, - он не способен даже на невинную ложь. Что же касается моего скромного умения, то будь у меня побольше времени, я, пожалуй, сумел бы несколько улучшить его состояние. Скорее всего он смог бы слегка опираться на больную ногу, но о том, чтобы она полностью выздоровела, я и мечтать не мог. Да что там я - величайший лекарь на свете не сумел бы этого добиться. Отец аббат, в тот день, когда он пришел ко мне, я дал ему снадобье, которое должно было унять боль и дать ему возможность спокойно спать. Но он так и не притронулся к нему, а через три дня вернул мне не откупоренный флакон. Этот парнишка считал, что он не заслуживает чести быть избранным для исцеления, а еще он говорил, что хочет предложить свою боль в качестве дара святой, ибо ничего другого он поднести ей не может. Предложить не затем, чтобы купить ее милость, а именно в качестве добровольной жертвы, ничего не прося взамен. И в видимо, она приняла этот дар, ибо боль оставила его. Он удостоился великой милости.

– И стало быть, заслужил ее, - промолвил Радульфус, тронутый рассказом Кадфаэля. - Но я непременно должен сам поговорить с этим пареньком. Брат, может быть, ты найдешь его сейчас и приведешь ко мне…

– С радостью, отец аббат, - отвечал Кадфаэль и не теряя времени, отправился на поиски Руна.

В монастырском саду он нашел тетушку Элис, сидевшую в центре тесного кружка говорливых кумушек. Лицо ее сияло от радостного возбуждения. Руна поблизости не было, а Мелангель, как будто избегая солнечного света, уединилась в тени аркады и не поднимала глаз от своего шитья. Она чинила порвавшуюся по шву полотняную рубаху, принадлежавшую, по всей видимости, ее брату. Даже когда Кадфаэль обратился к ней, она лишь на мгновение застенчиво подняла глаза и тут же снова опустила их. Я однако и этого хватило, чтобы Кадфаэль заметил: лицо девушки затуманено печалью. Не осталось и следа того радостного возбуждения, что видел он утром. Монаху даже показалось, что на левой щеке у нее какой-то синеватый след. Неужто кровоподтек? Однако, когда Кадфаэль помянул Руна, лицо девушки осветила слабая улыбка, как будто ее посетило воспоминание о былом счастье.

– Он сказал, что притомился, и пошел в спальню отдохнуть. Тетушка небось думает, что он лег поспать, но мне кажется, ему просто захотелось побыть одному, помолчать да поразмыслить в тишине. Его ведь без конца тормошат и расспрашивают о том, чего он и сам-то не разумеет.

– Думаю, - промолвил Кадфаэль,- что сегодня ему открылось многое, недоступное тем, кто не отмечен свыше, мы же, в силу своего неведения, пристаем к нему с нелепыми расспросами.

Монах взял девушку за подбородок и легонько повернул ее лицо к свету, но она вздрогнула и отстранилась.

– Ты что, ушиблась? - спросил Кадфаэль. - У тебя, никак, синяк на лице.

– Ничего страшного, - смущенно пролепетала Мелангель. - Я сама виновата. Слишком торопилась, а под ноги не смотрела. Запнулась, вот и упала. Но мне ни капельки не больно.

Лицо ее казалось совершенно спокойным, и только глаза слегка покраснели, да веки чуть-чуть припухли.

«На сей раз, - подумал монах, - поблизости не оказалось Мэтью, чтобы ее поддержать. Ушел вместе со своим дружком, а ее оставил, вот она и переживает. Видно же, что плакала, хоть сейчас глаза и сухие. Но как можно, споткнувшись, набить синяк на таком месте? Чудно!»

Кадфаэль хотел было расспросить девушку поподробней, но раздумал, почувствовав, что этот разговор ей неприятен. Она с усердием углубилась в свою работу и больше не поднимала лица.

Кадфаэль вздохнул и направился через двор к странноприимному дому, размышляя о том, что, по-видимому, даже такой осененный благодатью день, как сегодня, не обходится без малой толики печали.

В общей мужской спальне было пусто, и лишь Рун, исполненный тихой, благодарной радости, одиноко сидел на своей постели. Он был погружен в свои мысли, но, заслышав шаги, обернулся и улыбнулся Кадфаэлю.

– Брат, я как раз хотел с тобой повидаться. Ты ведь был там и все видел. Может быть, даже слышал… Посмотри, каким я стал.

Нога, еще недавно увечная, выглядела - и была! - совершенно здоровой. Юноша вытянул ее, постучал пяткой по половицам, затем пошевелил пальцами и даже подтянул колено к подбородку. Псе это он проделал без малейшего усилия. Нога была столь же подвижна, как и его язык.

– Я здоров! Здоров! А ведь я не просил об исцелении, да и как бы я мог осмелиться на такое. Даже тогда, в тот миг, я молил ее не об этом, и все же мне было даровано… - Юноша осекся и снова погрузился в свои раздумья.

Кадфаэль присел рядом с юношей, любуясь его новообретенной гибкостью и грацией. Теперь красота Руна не имела изъянов.

– Я думаю, - тихо сказал монах, - ты молился за Мелангель.

– Да, за нее. И за Мэтью тоже. Я и вправду надеялся, что… Но видишь, он взял и ушел. Оба они ушли, ушли вместе. И почему мне не удалось сделать счастливой свою сестру. Ради нее я согласился бы всю жизнь ходить на костылях. Но, увы, у меня ничего не вышло.

– Рано терять надежду, - твердо возразил Кадфаэль, - тот, кто ушел, запросто может и воротиться. И, по моему разумению, молитвы твои еще могут быть услышаны, ежели ты не станешь впадать в уныние и сомневаться, что, безусловно, есть грех. Почему ты решил, что, коли молитва угодна небесам, они откликнутся на нее немедленно. Чудеса, и те требуют времени. В этом мире все мы большую часть времени проводим в ожидании. Нужно уметь ждать терпеливо и с верой в сердце.

Рун выслушал монаха с рассеянной улыбкой, но ответил:

– Конечно, ты прав, брат. Я подожду. Тем паче, что один из них, уходя из обители, оставил здесь вот это.

Он наклонился, пошарил между стоявшими почти вплотную друг к другу топчанами и вытащил вместительную, хотя и легкую суму из неотбеленного полотна, с крепкими кожаными ремешками, чтобы пристегивать к поясу.

– Я нашел ее между топчанами, на которых спали те двое - Сиаран и Мэтью. Сумы у них были очень похожие, и, чья эта, я сказать не могу. Но ведь Сиаран всяко не собирается никогда сюда возвращаться. А вот Мэтью - как знать. Может быть, он, намеренно или случайно, оставил суму здесь как залог своего возвращения.

Кадфаэль задумчиво посмотрел на паренька, но отвечать на его вопрос не взялся, а вместо того серьезно сказал:

– Ты бы взял эту суму да и отдал на хранение отцу аббату. Он как раз послал меня за тобой, хочет с тобой поговорить.

– Поговорить? Со мной? - Рун смутился и снова превратился в простого сельского паренька. - Сам аббат?

– Ясное дело, он, а почему бы и нет? Перед Господом все равны.

Юноша замялся и нерешительно промямлил:

– Да ведь я там совсем заробею.

– Ничего подобного. Ты малый вовсе не робкий,да и бояться тебе нечего.

Некоторое время Рун сидел молча, вцепившись в одеяло, а потом поднял ясные, чистые, как льдинки, голубые глаза и, взглянув на Кадфаэля, промолвил:

– Ты прав, брат. Бояться мне нечего. Я пойду с тобой.

Он подхватил льняную суму, поднялся и легкой, упругой поступью направился к двери.

– Останься с нами, брат, - предложил Радульфус, когда Кадфаэль, представив ему своего подопечного, собрался уходить. - Думаю, наш юный гость будет этому рад.

Строгий, красноречивый взгляд аббата сказал Кадфаэлю и то, что он может пригодиться Радульфусу как свидетель.

– Рун тебя знает, а меня пока нет, - добавил аббат, - но мы с ним познакомимся и, думаю, поладим.

На столе перед Радульфусом лежала холщовая сума, которую ему передали с соответствующими объяснениями.

– Охотно, отец аббат, - ответил Кадфаэль и присел в уголке на табурет, чтобы без нужды не вступать в беседу и не мешать аббату и юноше, пристально, испытующе смотревшим друг на друга.

Из пышно зеленеющего сада сквозь узкие окна в покои аббата проникали пьянящие ароматы лета. Ясное и высокое голубое небо цветом напоминало глаза Руна, хотя ему не хватало их хрустальной чистоты. Лучезарный день чудес медленно клонился к вечеру.

– Сын мой, - мягко и доброжелательно заговорил аббат, - ты сподобился несказанной, великой милости. Небеса излили на тебя благодать. Я, как и все, присутствовал при этом и был свидетелем случившегося. Но мы видели лишь внешнюю сторону чуда. Я хотел бы знать, как ты пришел к этому, через какие испытания тебе довелось пройти. Я слышал, что ты долгие годы мучился постоянной, непроходящей болью, мирился с нею и не роптал. Что же творилось в твоей душе, когда ты приблизился к алтарю? Расскажи мне, что ты тогда чувствовал.

Рун сидел, скромно сложив руки на коленях. Лицо его выглядело одновременно и непринужденным, и отрешенным, взгляд, казалось, был устремлен куда-то вдаль. Он больше не робел и не смущался.

– Я очень переживал, - промолвил юноша, тщательно подбирая верные слова, - потому что моя сестра и тетушка Элис хотели для меня слишком многого, а я не считал себя достойным подобной милости. Я был готов просто помолиться у алтаря и уйти таким, каким пришел, не сетуя и не скорбя. Но тут я услышал ее зов.

– Ты хочешь сказать, что Святая Уинифред говорила с тобой, - мягко уточнил аббат.

– Она позвала меня к себе, - уверенно ответил Рун.

– Позвала? Но в каких словах?

– Слов не было, святой отец. Какая нужда ей в словах? Она позвала меня к себе, и я пришел. Она сказала мне, как бы сказала: вот ступеньки, здесь, здесь и здесь, - поднимись ко мне, ты ведь можешь, знаешь, что можешь. А я, я действительно почувствовал, что могу, и вот я пошел и поднялся. А потом она сказала: теперь преклони колени, ты сможешь. И я смог. Я делал все, что она повелевала, - промолвил Рун и, помолчав, добавил: - Так будет и впредь.

– Дитя, - промолвил аббат, взиравший на паренька с изумлением и невольным уважением, - я верю каждому твоему слову. Мне неведомо, каковы твои склонности и умения и на какой стезе намерен ты подвизаться, обретя здоровье. Знаю лишь, что ты не только крепок телом, но и чист духом. Желаю тебе определить свое истинное призвание, и да благословят небеса твой выбор. Если же сейчас, когда ты начинаешь новую жизнь, наша обитель может чем-то тебе помочь, проси - и, прежде чем ты уйдешь, мы сделаем для тебя все.

– Святой отец, - взволнованно воскликнул Рун, возвращаясь из своей отрешенности в реальный мир и вновь становясь тем, кем он и был, - восторженным и восхищенным ребенком. - Но куда мне уходить? И зачем? Она призвала меня к себе, и то, что я при этом чувствовал, нельзя передать словами. Единственное, чего я хочу, - остаться рядом с ней до конца моих дней. По доброй воле я не расстанусь с ней никогда.

назад<<< 1 . . . 10 . . . 14 >>>далее