Он встал и повел Бэнкрофта и Ганна к бару.

Селестина наклонилась ко мне:

— Мэвис, не принимай слова Игана Ганна всерьез: он против тебя потому, что ты ему понравилась. Этот сухарь страшно конфузится в обществе хорошеньких девушек, уж я знаю. И начинает корчить из себя Моцарта. Ты его приручишь в два счета.

— Да ну!.. — отмахнулась я. — Толстячок показался мне более симпатичным.

— Оставляю его тебе, — засмеялась Селестина. — Дальше все пойдет, как по расписанию: эта компашка надерется и начнет вспоминать, кто и где играл, пел или музицировал и кто делал это лучше. Лично я от их бредней уже сдыхаю. Не выношу ностальгические ахи и охи. Пойду спать. Увидимся утром, Мэвис.

— Слушай, Селестина, я буду у тебя за стеной, и если вдруг кто-то начнет ломиться в дверь, стучи — приду на помощь.

— Договорились.

Она, улыбаясь, поднялась и пошла наверх. Я с чашечкой кофе пристроилась на диванчике и почти сразу же почувствовала, что кто-то плюхнулся рядом. Повернулась: так и есть — толстячок.

— Не хотите выпить? — спросил он и протянул мне бокал, в котором позвякивали льдинки.

— Я не пью ни виски, ни мартини.

— И правильно делаете, — расплылся в улыбке мистер Бэнкрофт. — Но я принес вам не виски, а лимонад. Очень освежает.

Я отпила немного: действительно освежает. Честно говоря, я могу выпить и более крепкий напиток, особенно, если это нужно для дела — любовного или какого иного. Но просто так не пью.

— Плюньте на Игана, он всегда пыжится, когда видит красивую девушку, — зашептал на ухо толстячок, придвинувшись ближе, чем надо. — Все знают, что парень просто комплексует.

— Ваш Иган меня нисколько не волнует, мистер Бэнкрофт, — заверила я его.

— Зовите меня Бертом.

— Хорошо. А вы можете звать меня Мэвис.

Толстячок сразу глубоко задышал и придвинулся еще ближе. Глаза его сделались, как два голубиных яйца.

— Благодарю, Мэвис, — сказал он так, как будто я пообещала ему спеть на ночь колыбельную.

— Как дела? — поинтересовалась я. — Мечтаю получить в вашем мюзикле малюсенькую, но роль.

А сама подумала: «Если бы Джонни видел меня сейчас подлизывающейся к драматургу!.. У него бы селезенка лопнула от смеха».

— Все замечательно, — вздохнул Берт, — кроме парочки пустяков.

— Хочу услышать о будущем спектакле из первых уст, — сказала я так, что самой стало противно.

Толстяк начал теребить свои усики.

— Ну... Нам надо создать нечто ностальгически-трепетное из жизни полузабытой кинозвезды... Я говорю про Нину Фарр. Мы придумали с Иганом кое-что. Но тут Нина выкинула номер: притащила эту крашеную рухлядь, у которой нет ни шеи, ни талии. Когда-то она играла роли авантюристок, но это не значит, что и сегодня ее можно затянуть в корсет и заставить танцевать канкан.

— Понимаю, кого вы имеете в виду, — Трейси Денбор.

— Да, Трейси... — Он посмотрел на меня и вздохнул. — Мы придумали такой ход: спектакль в спектакле. Изнанка мюзикла. Репетиции и все такое... О чем это я еще хотел сказать? Ах, да! — Берт хлопнул себя потной ладонью по лбу. — У главного персонажа, кинозвезды, которая решила тряхнуть стариной, есть красавица-дочь. Мать хочет сделать из нее знаменитость, но дочь не интересуют ни кино, ни театр. Она мечтает лечить туземцев где-нибудь в дебрях Африки или Австралии. Подвижническая натура... Однако дочь хочет помочь своей мамочке: ходит на репетиции, подбадривает, утешает... Ну, как мы придумали?

— Класс! — я сделала восхищенное лицо. — И чем все заканчивается?

— Сейчас расскажу. Но я вижу: ваш бокал пуст. Разрешите снова его наполнить?

— Пожалуйста.

Пока толстячок вертелся у бара, я провела «наружный осмотр» гостиной. Иган Ганн, очевидно, отправился спать, раздосадованный тем фактом, что моим вниманием овладел его соавтор. Лежит, наверное, в койке и кусает локти от досады. Алекс Блант и Нина Фарр заняли вдвоем одно кресло. Хм... Я не пуританка, однако подобные трюки проделываю только в интимной обстановке, а не на виду у всех. Черт побери! Трейси и Уолтер делают то же в другом кресле! Если Нина сидела на коленях у Алекса, то Уолтер — на коленях у Трейси. Воздержусь от комментариев.

Вернулся Берт, неся два бокала с лимонадом. Берт сел и прижался к моему бедру, надеясь на ответный жест. Я не стала его делать, впрочем, и отодвигаться тоже.

Драматург произнес какой-то сложный тост — на хинди, как он пояснил. Когда я попросила перевести его, Берт покраснел.

— Это пожелание... Чтобы ваша грудь не осталась без внимания... Мэвис, вы можете не беспокоиться. У вас такая потрясающая фигурка... На чем я остановился?

— На пересказе сюжета, — я поставила пустой бокал на столик. Берт сделал то же самое.

— Да... На премьеру стареющей кинозвезды пришли друзья Нины — актеры, режиссеры, критики... Ну, в общем, половина Голливуда и часть бродвейской публики. Они должны стать свидетелями триумфа актрисы. И вот...

Он умолк, затягивая мелодраматичную паузу. Я терпеливо ждала.

— И вот за пять минут до начала спектакля актрисе сделалось дурно. Нервы не выдержали, сказалось напряжение... За кулисами — паника. Что делать?

— Я знаю. Раз дочь посещала все репетиции, она невольно выучила роль назубок. Пусть дочь отыграет премьеру вместо матери.

Кажется, я сразила этого гения наповал. Берт только хлопал глазами. Наконец он закрыл рот и сухо поинтересовался:

— Кто вам рассказал? Иган?

— Нет. Я догадалась сама.

Тут мистер Бэнкрофт окончательно расстроился и умолк. Его губы надулись, а усики задрожали.

— Не огорчайтесь, Берт, — попробовала я вернуть ему хорошее настроение. — Я догадалась о таком повороте, потому что очень внимательно слушала вас и смотрела... Я умею читать мысли других людей... Иногда.

Он долго решал: поверить мне или нет. Мой ласковый взгляд сделал свое дело, и толстячок оттаял.

— Мэвис, все должно быть так, как вы сказали: вместо матери на сцену выйдет дочь. Но публика ведь, надеется увидеть своего старого кумира — рыжеволосую Нину. Поэтому дочери придется надеть рыжий парик.

— Это будет триумф Нины, — подхватила я. — Все ведь уверены, что видят именно ее — такую легкую, веселую, музыкальную...

— Вы опять прочитали мои мысли?

Тут он обиделся всерьез. Надулся, напыжился и даже отодвинулся от меня.

— Я угадала чисто случайно! Извините, Берт. Но как вы все прекрасно придумали! Замечательная идея! Ужасно интересно!

Он покосился, но ничего не сказал.

— Берт, милый, я и не думала дразнить вас. Все вышло ненароком... Что по сюжету было после премьеры? Расскажите! Я сгораю от любопытства.

— Но вы все знаете! — разлепил он плотно сжатые губы.

— Честное слово — нет! Хотите поклянусь?

После непродолжительного молчания драматург продолжил:

— Ладно, слушайте... Шоу стало сенсацией Бродвея. Бурная реакция в прессе, записи на радио... Мать молчит, но дочь... Она ведь попала в сложное положение: вынуждена быть на сцене собственной матерью, то есть выступать вместо матери...

— Представляю, как она мучается! — с жаром воскликнула я, боясь переиграть.

— И вдруг сюжет делает крутой вираж...

— Не может быть!

Толстячок снова навалился на меня всем телом.

— Когда-то Нину любили два человека. Она выбрала одного и вышла за него замуж — он стал отцом ее дочери. К тому моменту, когда затевается премьера на Бродвее, он умирает. Нина — вдова. Что касается второго мужчины, то этот человек оказался однолюбом. В его жизни есть только одна женщина — Нина. Стараясь ее забыть, он лазает по горам, участвует в военных операциях, забирается в прерии и джунгли... Случайно узнает о готовящейся шумной премьере на Бродвее — прочел в какой-то газете. И захотел увидеть Нину. Пришел на спектакль. А после шоу прибежал с цветами за кулисы, чтобы поздравить любимую женщину с грандиозным успехом. Он предлагает ей руку и сердце. А на самом деле разговаривает с дочерью в гриме Нины. Вы представляете, Мэвис? Девушка видит перед собой благороднейшего мужчину, влюбляется в него! И продолжает играть на сцене!

— Что за...

Я прикусила язычок, чтобы не обидеть «творца» словом «ахинея».

— Берт, вам не кажется, что в вашей пьесе все запутались? Как вы думаете развязать этот узел?

— Вот! — Глаза его заблестели. — Вы попали в точку! Развязка!

— Ну и?..

— Дочь так вжилась в образ собственной матери, что не может уже быть сама собой. Обращаясь к Нине, она говорит: «Я люблю его так же, как и ты, мама!». Каково? В темноте белеет ее лицо, и губы шепчут...

— Да, зал будет потрясен.

— Они у меня зарыдают, как дети! — Берт потряс своими пухлыми кулачками. — Они почувствуют, что такое — любовь!

На всякий случай я повторила, как завороженная:

— Они почувствуют... Но ведь это еще не конец?

— Да.

Он сник, как будто мой вопрос был острой иголкой и из мистера Бэнкрофта вышел весь воздух. С тоской глянул на пустой бокал.

— Я еще не придумал, чем все это закончить... Нет вдохновения. Конечно, прицепить какой-нибудь финал можно, но я не ремесленник. Я — мастер! А вдохновение... Оно придет.

— Конечно, Берт.

— Давайте выпьем еще. Я принесу лимонада.

— Спасибо. Принесите. Здесь стало что-то жарко и душно.

Не успел мистер Бэнкрофт встать с диванчика, как перед нами возникла, словно привидение, долговязая фигура Игана Ганна. Композитор осуждающе смотрел на соавтора сквозь толстые стекла очков.

— Я пришел, чтобы напомнить тебе, Берт, о завтрашнем раннем подъеме, — сказал он. — Ты не забыл, что у нас полно работы?

— Завтра я буду свеж, как утренняя роза, — пробормотал драматург.

— Сомневаюсь, — Иган Ганн выразительно посмотрел на бокалы в обеих руках Берта. — Ты не уймешься, пока не нагрузишься под завязку. А потом будешь дрыхнуть до обеда.

— Да будет вам известно, мистер Ганн, что мы пьем исключительно лимонад! — решила я встать на защиту толстячка. — Так что ваша риторика здесь неуместна.

— Знаю я этот «лимонад»! — фыркнул Иган. — Две части водки и три части шипучего лимонного сока. Да еще пара кубиков льда. Когда пьешь — вкус спиртного неощутим. Зато потом...

Я глянула на драматурга.

— На вашем месте я обозвала бы мистера Ганна интриганом!

— Вы зря беспокоитесь, Мэвис, — Берт облизал пересохшие губы. — Водка совсем некрепкая...

— Она — из той бутылки, что Алекс прячет за батареей виски. Сорок градусов, только и всего, — усмехнулся Иган.

— Что?!

Я хотела подняться и бросить в лицо этого наглеца какую-нибудь убийственную остроту, но ноги неожиданно перестали мне повиноваться, стены гостиной качнулись и поехали... В отличие от меня Берт Бэнкрофт довольно резво вскочил и затараторил:

— Спокойной ночи, Мэвис. Встретимся завтра. Иган прав: пора на боковую.

— Спокойной ночи.

Слова давались мне с трудом, язык заполнил всю полость рта и еле-еле поворачивался — как амбарный ключ в проржавевшем замке. Мне многое хотелось сказать коварному драматургу, но вместо слов я издавала какое-то мычание.

Берт исчез в мгновение ока.

Иган Ганн наклонился ко мне.

— Как вы себя чувствуете, мисс Зейдлиц?

— "Я люблю его так же, как и ты, мама!"... Не обращайте внимания... Я сегодня слышала и не такое...

— Понимаю. Берт мне тоже все уши прожужжал. Может, вы знаете: он придумал, чем закончить эту белиберду? — озабоченно спросил композитор.

— Вам не кажется, что стены уже накренились и сейчас упадут? Мы будем погребены под обломками, — с трудом выдавила я из себя.

— Я вынесу вас на руках, — пообещал Иган. — Могу приступить сейчас же. Где ваша спальня?

— Не выйдет! Что за гнусная мысль! И не думайте!

— Ну вот еще! — фыркнул он. — Неужели вы полагаете, что я хочу воспользоваться тем, что вы пьяны, чтобы соблазнить вас, и все прочее?!. Никогда! И потом, вы же сами сказали, что стены накренились. Давайте поднимемся на второй этаж — там стены ровные.

— Разумно, — согласилась я.

— Знаете что, Мэвис, у вас нет другого выхода, как только довериться мне, — сказал Иган и, подхватив меня за талию, рывком сдернул с дивана. — Закройте глаза и двигайте ногами вперед. Все остальное мне придется сделать самому.

Я закрыла глаза и попробовала переставлять ноги.

— Не так! — заорал Иган. — Вы пятитесь! А я сказал «вперед». Перед находится там, где нос. Где ваш нос, Мэвис?

— Господи, где же он? — мне почему-то стало так обидно, что я чуть не расплакалась.

— Да не танцуйте же! Вперед!

Кажется, я двигалась. Перед внутренним моим взором все время проплывали потрясающие видения. Голова катилась параллельно туловищу: это был огромный глазастый шар. Ноги представлялись мне колоннами античного храма. Рук вообще не было.

— Добрались до лестницы, — послышался голос Игана.

Я открыла глаза. Лучше бы я этого не делала! Огромные ступени винтовой лестницы были что горные вершины. Вскарабкаться на них можно было только с помощью рук. Я опустилась на четвереньки и принялась покорять первую ступеньку.

— Что вы делаете? — простонал мой спутник. — Вы потеряли пуговицу? Стоит ли она ваших усилий?

— Я ищу не пуговицу, а путь к вершине! Если вы этого не понимаете, значит, вы либо пьяный, либо тупой. Я преодолею этот подъем, чего бы мне это ни стоило!

Ну и болван! Я даже вскрикнула, когда Иган Ганн схватил меня поперек туловища и перебросил через плечо. Глазам моим открылась потрясающая перспектива, я пожалела даже, что у меня нет таланта художника или режиссерского гения... Но тут начался такой кошмар, такой кошмар... Меня затошнило. Содержимое моего желудка могло украсить новый костюм Игана Ганна, однако этого не случилось: меня поставили на ноги. Ганн поддерживал за плечи и толкал коленкой вперед.

— Мэвис, ваша спальня здесь?

Дверь как дверь. Интересно, она двойная? Или у меня в глазах двоится? Нет, дверей двое. Точно.

— Моя спальня здесь! — твердо произнесла я, указав на левую дверь, и икнула.

— Как вы себя чувствуете?

— Порядок!

Я пригладила волосы. Они были такими тяжелыми, что голова откинулась назад.

— Дальше справитесь сами? — заботливо спросил композитор.

— Не сомнивась...

Я хотела утвердительно кивнуть головой, но кто-то ударил меня по лбу так, что я едва удержалась на ногах.

— Осторожно, Мэвис! Так вы расшибете голову, — воскликнул Ганн.

— Спасибо, что вы меня проводили, мистер Ганн.

— Пожалуйста, называйте меня просто Иганом, — застенчиво улыбнулся высокий блондин.: — Я понимаю: имечко дурацкое, но родителям в свое время оно показалось самым красивым... А что касается Берта, то завтра он у меня получит! Вы ведь не пьете ни виски, ни водку, так, Мэвис?

Я снова хотела кивнуть, но вовремя сдержалась.

— Я пью, но очень редко. Не нахожу вкуса в спиртном.

— Но у водки и нет вкуса.

— Э-э... Это не так. Но мистер Бэнкрофт — свинья. Так ему и передайте. Мог бы и предупредить, что под слоем лимонной шипучки скрывается сорокаградусная тварь...

Неожиданно я почувствовала, что ноги плохо держат меня и расползаются — как будто я стою на скользком льду.

— Спокойной ночи, Иган!

— Спокойной ночи, Мэвис!

Он стоял и смотрел, как я вхожу в спальню и включаю свет. Потом вздохнул и пошел к лестнице.

— Берегитесь ступенек! — крикнула я вслед Ганну и захлопнула дверь.

Боже, сколько на мне одежды! Целая вечность ушла на то, чтобы стащить сапожки. Блузка поддалась со второго захода. Молнию брюк я не могла обнаружить минут пять. «Мэвис, с чего ты так переживаешь? — сказала я сама себе. — Разве земля перестанет вращаться оттого, что ты останешься пленницей собственных брюк? Ложись в них. Разве это безнравственно — спать в штанах?».

Я упала на кровать лицом вниз и стала обдумывать проблему: куда могла деться эта проклятая молния. Неужели всю оставшуюся жизнь я проведу исключительно в брюках? А как же вечерние платья? Впрочем, под длинным подолом никто ничего не заметит. А как же мужчины?.. Увы, теперь моей сексуальной активности пришел конец.

С этой печальной мыслью я уснула.

 

Глава 4

 

— Я должен найти его!

Голос прозвучал так явственно, что я была вынуждена ответить:

— Здесь никого нет. Уходите.

И поглубже зарылась в постель.

— Он где-то здесь, — пробилось ко мне. — Я столько лет жду этой минуты... И теперь я знаю, что он рядом, совсем близко...

Я резко села на кровати и чуть не вскрикнула. Голова раскалывалась, в висках стучало.

У самой стены стоял какой-то тип. Ужасный, синевато-серый... Бог мой! Я же голая до пояса! Схватив одеяло, я натянула его до подбородка и приказала громким шепотом:

— Выметайтесь отсюда!

Он совсем не смотрел на меня. Взгляд его был устремлен куда-то в самый угол комнаты. Я тоже глянула туда. Ничего интересного.

— Это произошло так давно, — продолжал вещать незнакомец у стены, — но для меня это было словно вчера...

— Если вы немедленно не уберетесь из моей комнаты, я закричу.

Казалось, он меня не слышал.

— Они считают, что это я ее убил. Как будто я мог убить ее! Мою прекрасную обожаемую Мэри! Да я пылинки с нее сдувал. Я любовался, жил ею... Нет, Мэри убил один из этих подонков, что съезжались на мои вечеринки. Зачем я принимал этот сброд? Что за затмение разума? Почему я не поинтересовался, что они делают в подвале? И разве после этого я не кретин?! Они поклонялись сатане! Они принесли ему в жертву мою несравненную Мэри! Боже, как представлю, что Мэри, окровавленная, лежит на алтаре...

— Кто вы? — вскрикнула я. — Вы — сумасшедший? Любите пугать публику своими откровениями?

Но этот гад снова пропустил мои слова мимо ушей. Он говорил и говорил, его челюсти, как жернова, перемалывали ужасные признания:

— Они нарисовали на ее высоком чистом лбу раздвоенное копыто. Нарисовали ее же кровью. Они попрали все святое... Тот, кто расчленил тело моей Мэри, понесет жестокое наказание. Он заплатит дороже, чем остальные сатанисты. Нет, это не оккультизм, это преступление. Они все заплатят, и очень дорого...

Внезапно незнакомец исчез — растаял в воздухе, как сизый туман. Потом неожиданно появился снова, причем лицо его стало огромным.

— Слушайте меня, — произнес он загробным голосом. — Вы должны помочь разыскать убийцу. Я должен отомстить, и я отомщу! Справедливость восторжествует!

Он помолчал. Я тоже не открывала рта. Тогда монстр продолжил свой монолог:

— Они все виновны, все, кто был тогда в подвале, в том числе и Джон Меннинг...

— Да отстаньте вы от меня, — не выдержала я. — Не знаю я вашего Джона Меннинга.

Вряд ли незнакомец разобрал эту реплику, потому что зубы мои выбивали отчаянную дробь. Дрожа от страха, я еще выше натянула одеяло.

— Грехи отцов переходят на их детей, но вы можете искупить грех отца, — ответил мне этот сумасшедший.

Его синюшное лицо вдруг заколыхалось, затуманилось.

— Я приду еще раз... Мы поговорим... Скоро... И исчез. Испарился.

Нервы мои были напряжены до предела, сердечко колотилось, как у пойманной птички. Что происходит? Кто этот человек? А может, я сошла с ума? Неужели я подвержена галлюцинациям?

Я принялась трясти головой, чтобы сбросить остатки сна и окончательно протрезветь. Боль из висков переместилась куда-то в область лба. Лоб стал тяжелым-тяжелым, я не удержала голову и уткнулась носом в подушку. «Сейчас умру». Как ни странно, но эта мысль успокоила меня, и я уснула крепким сном.

Открыв глаза, я увидела Селестину.

Голова моя больше не болела, хотя я слышала какой-то гул и звон. Глаза открылись с трудом, но все же открылись, что, несомненно, было личной победой. Слава Богу, утро. У зеркала вертится Селестина. Она в белом бюстгальтере, отделанном тончайшими кружевами, и белых трусиках.

— Привет, — сказала я и не узнала своего голоса: он принадлежал не веселой девушке Мэвис, а какой-то мегере-алкоголичке.

— Привет, Мэвис, — ответила Селестина. — Ну, как ночка?

— Удалась. Спасибо, что разбудила.

— Пустяки.

Она взяла щетку и принялась расчесывать волосы, корча в зеркале премиленькие гримасы.

— Иган рассказал мне, что выкинул вчера этот жирный Бэнкрофт. Странно, что ты попалась на его удочку. Он опоил тебя!.. Между прочим, ты провела эту ночь в моей комнате.

— Это твоя комната?

назад<<< 1 . . . 3 . . . 11 >>>далее