Вновь кольнула меня ревность. «Нельзя допустить, чтобы вернулась Другая», — произнесла я про себя, не сводя глаз с улыбающейся Девы.

— Мистерия жизни завораживала меня, и я хотел лучше постичь ее смысл. На мои расспросы люди отвечали, что, мол, этот знает то, а тот —это. Я побывал в Индии и в Египте. Познакомился со знатоками магии и медитации, с алхимиками и священнослужителями. И наконец открыл для себя то, что следовало открыть: Истина неизменно пребывает там же, где Вера.  Истина неизменно пребывает там же, где Вера. Я снова и по-новому оглядела церковь — источенные временем каменные плиты, столько раз падавшие во прах и  столько раз восстановленные. Что подвигало людей на неслыханное упорство, на титанический труд? Что заставляло их выбиваться из сил, чтобы вновь воздвигнуть —в глуши, на горных вершинах — этот маленький храм?

Что? — Вера.

— Своя правота была у буддистов, своя правота — у кришнаитов, своя —у индусов, у мусульман, у иудеев. Если человек идет непритворной стезей веры, он сумеет слиться с Богом и обретет способность творить чудеса. Но мало было узнать это — требовалась еще и решимость сделать выбор. Я выбрал католичество, потому что в этой вере был воспитан, ее чудесами проникнуты годы моего детства. Если бы я родился иудеем, то выбрал бы иудаизм. Бог — един, хоть и носит тысячу имен, но именно и только тебе надлежит выбрать, каким именем ты будешь звать его.

Снова раздались шаги.

Какой-то человек приблизился, оглядел нас, потом подошел к центральному алтарю и убрал два подсвечника. Вероятно, это был ризничий или причетник.

Я вспомнила старика, который не хотел пускать нас в часовню. Но этот человек не произнес ни слова. Когда же он вышел, мой друг сказал мне:

— Сегодня вечером у меня встреча.

— Пожалуйста, не отвлекайся. Рассказывай дальше.

— Я поступил в семинарию, находящуюся здесь поблизости. Четыре года я изучал все, что мог. В этот период я познакомился с Иллюминатами, с Харизматиками, с приверженцами течений, пытавшимися отворить двери, запертые много лет назад. Я понял, что Бог —не тот  палач, которым меня стращали в детстве. Возникла попытка вернуться к первоначальной, ничем не запятнанной, невинной сущности христианства.

— Не прошло и двух тысяч лет, как они осознали, что Христос и Церковь — не одно и то же? — со сдержанной иронией спросила я.

— Можешь шутить, сколько хочешь, но речь идет именно об этом. Я стал учиться у одного из тех монахов, кто возглавлял нашу обитель. И он внушил мне, что необходимо принять огонь откровения, Святой Дух.

От его слов сердце мое сжималось. А Дева по-прежнему улыбалась, и младенец Иисус глядел на меня весело. Когда-то и я веровала во все это, но прошло время — и возникшее с прожитыми годами ощущение того, что я научилась рассуждать логично, здраво и стою на земле обеими ногами, отдалило меня от религии. Как было бы хорошо, если бы воскресла во мне та прежняя, детская, столько лет сопровождавшая меня вера — вера в ангелов и в чудеса! Но одним лишь хотением ее не вернуть.

— Мой наставник сказал мне: «Если поверишь, что знаешь, то в конце концов узнаешь», —продолжал он. — В одиночестве своей кельи я стал разговаривать сам с собой. Я молился, чтобы Святой Дух снизошел ко мне и научил меня всему, что мне надлежит знать. И вскоре понял, что одновременно с моим звучит и другой, мудрый голос, произнося за меня слова.

— Со мной такое тоже бывало, — перебила я его.

Он выжидательно замолчал, но я больше ничего не сумела сказать.

— Говори же, я слушаю.

Но слова у меня не шли с языка. Он говорил о таких прекрасных вещах, я не смогла бы подобрать столь же выразительных слов.

— Другая все время пытается вернуться, — сказал он, словно отгадав мои мысли.

—Другая боится ненароком брякнуть глупость.

— Да, —ответила я, изо всех сил стараясь одолеть страх. —Иногда случается, что я говорю с кем-нибудь с жаром и увлечением и вдруг в какой-то момент начинаю произносить такое, о чем никогда раньше не задумывалась. Мне кажется, будто я всего лишь передаю мысли того, кто несравненно умнее меня и гораздо лучше разбирается в жизни. Но это бывает редко. Обычно предпочитаю помалкивать и слушать. И верю, что узнаю что-то новое, хотя в конце концов все забываю.

— Нет ничего более непостижимого для человека, чем он сам. Если будем мы иметь веру с горчичное зерно, то сдвинем эту гору. Вот это я усвоил. И сегодня я удивляюсь, с уважением слушая свои собственные слова. Апостолы были неграмотными, невежественными рыбаками. Но они принимали огонь, сходящий с небес. Они не стыдились своего невежества — у них была вера в Святого Духа. Этот дар принадлежит лишь тому, кто захочет принять его. Достаточно лишь поверить, принять и не бояться совершить ошибку.

Дева с улыбкой стояла передо мной. Вот уж у кого были все основания плакать — а она улыбалась.

— Продолжай, — сказала я.

— Я уже все сказал. Надо принять дар. И тогда он проявится, обретет свое выражение.

— Эта штука так не работает.

— Разве ты не понимаешь меня?

— Понимаю. Но я — такая же, как и все прочие люди: я боюсь. Тем, о чем ты говоришь, можешь воспользоваться ты, твой сосед, но не я.

— Все изменится, когда ты поймешь, что мы подобны вот этому младенцу перед нами, что глядит на нас.

— Но к этому времени все мы осознаем, что подходим слишком близко к свету и не сможем возжечь свое собственное пламя.

Он ничего не ответил.

— Ты не договорил насчет семинарии, — спустя некоторое время напомнила я.

— Я не уйду из семинарии.

И прежде чем я успела что-то ответить, встал и направился к алтарю.

Я не шевельнулась. Голова пошла кругом, я не понимала, что происходит. «Не уйду из семинарии»!

Лучше не думать. Плотина прорвана, любовь затопила душу, и поток мне не сдержать. Есть еще один выход —призвать на помощь Другую, ту, кого душевная слабость делала суровой, а робость — холодной, но я больше не хотела этого. Я больше не могла смотреть на жизнь ее глазами.

Думы мои прервал внезапно раздавшийся звук — пронзительный и долгий, словно рядом кто-то взял ноту на гигантской флейте. Сердце мое заколотилось.

За первым звуком последовал второй. Потом еще один. Я оглянулась назад: деревянная лестница вела на небрежно сколоченный помост, резко контрастировавший с ледяной красотой и гармонией церкви. На помосте я увидела старинный орган. И — его. В полутьме я не различала лица, но знала — он там.

Я поднялась с места, но тотчас прозвучал его взволнованный голос:

— Пилар! Оставайся на месте!

И я повиновалась.

— Пусть Великая Мать вдохновит меня, — продолжал он. — Пусть музыка сегодня станет моей молитвой.

И начал играть «Аве Мария». Было часов шесть, наступало время «Ангелуса» , время, когда свет и тьма перемешиваются. Звуки органа гулко разносились по пустой церкви, проникая, казалось, в древние камни ее стен, перемешиваясь с духом легенд и жаром молитв, окутывавших статуи святых. Я закрыла глаза, чтобы музыка проникла мне в самую душу, смыла с нее страх и чувство вины, внушила мне, что я — лучше, чем думала, сильней, чем считала себя. Я испытывала неистовое желание помолиться, и с тех пор, как я свернула с дороги веры, такое со мной было впервые. Я по-прежнему сидела на скамейке, но душа моя преклонила колени перед Богоматерью, простерлась у ног женщины, которая сказала «да » хотя могла бы сказать «нет», и тогда ангел отыскал бы другую, и ее отказ вовсе не был бы в глазах Господа грехом, потому что Господь знает всю меру слабости Детей Своих. Но она сказала «да будет воля Твоя»  Вечерняя католическая молитва. — Прим, перчв. хотя сознавала, что вместе со словами ангела получает страдания и муки выбранной ею судьбы; хотя глазами души уже могла различить, как сын ее возлюбленный покидает отчий дом, как люди идут за ним следом, а потом отрекаются от него, но она сказала «да будет воля Твоя» хотя в самый высший, самый священный в жизни каждой женщины миг она должна была оказаться в хлеву и родить в окружении скотов, ибо так заповедано было Писанием,  «да будет воля Твоя» хотя когда в смятении она отыскивала своего мальчика на улицах, то нашла его в храме. И он попросил не мешать ему, потому что ему нужно выполнить иные обязательства, исполнить иной долг, «да будет воля Твоя» хотя знала, что до конца дней его будет искать сына, и клинок страдания навсегда останется в ее сердце, и ежеминутно будет она трепетать за его жизнь, ибо она — под угрозой, а он преследуем и гоним, «да будет воля Твоя» хотя, встретив его в толпе, она не сумеет приблизиться к нему, «да будет воля Твоя»

хотя, когда она попросила кого-то сообщить ему, что она — здесь, он, указав рукою своей на учеников своих, велел передать ей: «вот матерь моя и братья мои»,

«да будет воля Твоя»

хотя, когда все было кончено и все бежали прочь, у подножья креста, снося насмешки врагов и трусость друзей, остались только она, да еще другая женщина, да один ученик,

«да будет воля Твоя»

Господи, да будет воля Твоя. Ибо Тебе ведомо, сколь слабы сердца детей Твоих, и на каждого Ты взваливаешь лишь то бремя, которое ему по силам нести. Ибо Ты понимаешь мою любовь, потому что это — то единственное, что в самом деле принадлежит мне, то единственное, что смогу я взять с собой в иную жизнь.

Господи, сделай так, чтобы она сохранила отвагу и чистоту, чтобы сумела выжить и обойти все ловушки и капканы, расставленные ей миром, не свалиться в пропасти его и бездны.

Звуки органа замерли, и солнце скрылось за вершинами гор, — это произошло разом, будто повиновалось движению одной и той же Руки. Музыка и впрямь стала его молитвой, и молитва его была услышана. Я открыла глаза — церковь была погружена во тьму, и лишь одна-единственная свеча горела перед образом Девы.

И вот я услышала его приближающиеся шаги. Свет одинокой свечи озарил мои слезы и мою улыбку — она, хоть и не была так прекрасна, как улыбка Девы, показывала, что сердце мое живо.

Он смотрел на меня, я — на него. Моя рука стала искать и нашла его руку. Я почувствовала, что теперь его сердце забилось чаще — я почти слышала глухие удары, ведь мы стояли в тишине и молчании.

Но моя душа была покойна и сердце — умиротворено.

Я сжала его руку, он обнял меня. Не могу сказать, как долго оставались мы у подножья статуи, не знаю, сколько это длилось, — время замерло.

Дева смотрела на нас. Юная крестьянка, сказавшая своей судьбе «да». Женщина, согласившаяся выносить во чреве сына Бога, а в сердце — любовь к Богине. Она способна понять нас.

Я ни о чем не хотела его спрашивать. Мгновений, проведенных в церкви, с лихвой хватило, чтобы придать смысл нашей поездке. Четырех дней, проведенных с ним, с лихвой хватило, чтобы этот год, не отмеченный ничем существенным, стал значителен и важен.

И потому я ни о чем не спрашивала его. Взявшись за руки, мы вышли из церкви, вернулись в нашу комнату. Голова у меня шла кругом —семинария, Великая Мать, встреча, которая должна состояться у него с кем-то сегодня вечером.

И тогда я осознала: и он, и я хотим вверить наши души единой судьбе, однако существует семинария во Франции и университет в Сарагосе. Сердце мое сжалось. Я поглядела на средневековые домики, на колодец, у которого сидели мы прошлой ночью. Мне припомнилась молчаливая печаль Другой женщины — той, кем я была еще так недавно.

«Боже, Ты видишь —я пытаюсь воскресить мою прежнюю веру. Не покидай, не оставляй меня, раз уж случилась со мной такая история», — взмолилась я, отгоняя страх.

Он спал недолго, и я проснулась, глядя в черный провал окна. Потом мы заснули снова, проснулись, поужинали с нашими неразговорчивыми хозяевами, и он попросил у них ключ от дома.

— Сегодня мы вернемся поздно, — сказал он хозяйке.

— Молодым надо развлечься, — кивнула та. — И провести праздники как можно лучше.

— Я должна спросить кое о чем, — сказала я, когда мы садились в машину. — Не хотела, но ничего не могу с собой поделать.

— О семинарии?

— Да. Я не понимаю, — ответила я, а сама подумала: «Хотя теперь это не имеет никакого значения».

— Я всегда тебя любил, — начал он. — У меня были другие женщины, но любил я только тебя. Я постоянно носил с собой ладанку, надеясь, что когда-нибудь верну ее тебе, что наберусь храбрости и скажу: «Я люблю тебя». Какой бы дорогой ни шел я в мире, она непременно приводила меня к тебе. Я писал тебе и со страхом вскрывал каждый конверт, надписанный твоей рукой, — ведь любое из ответных писем могло принести мне весть о том, что ты встретила другого. Именно тогда я услышал призыв сферы духовного. А точнее сказать — я откликнулся на этот зов, потому что он присутствовал во мне — как и в тебе — с детства. Я понял, что Бог занимает слишком важное место в моей жизни и что мне не знать счастья, если не буду следовать моему призванию. Лик Христа я узнавал в чертах каждого из тех бедняков, что встречались мне в мире, и я не мог не видеть Его.

Он замолчал, а я решила не торопить его.

Через двадцать минут он затормозил, и мы вышли из машины.

— Мы в Лурде, —сказал он. —Тебе бы повидать все это летом.

А сейчас я видела безлюдные улицы, закрытые магазины, стальные решетки перед подъездами гостиниц.

— Летом здесь бывает шесть миллионов приезжих, — с воодушевлением продолжал он.

— Не знаю, как тут летом, а сейчас он напоминает город-призрак.

Мы перешли мост. Одна из створок исполинских железных ворот — с фигурами ангелов по бокам — была открыта. И мы вошли.

— Расскажи, что было дальше, — попросила я, хотя совсем недавно решила не настаивать на продолжении. — Расскажи, как узнается лик Христа на лицах людей.

Но тотчас поняла — он не хочет продолжать рассказ. Быть может, теперь не время и  здесь не место. Но если уж начал, должен завершить.

Мы зашагали по просторному проспекту, по обе стороны которого тянулись заснеженные поля. В глубине вырисовывался силуэт собора.

— Расскажи, — повторила я.

— Да ты уже все знаешь. Я поступил в семинарию. Еще на первом году я попросил, чтобы Господь помог мне превратить мою любовь к тебе в любовь ко всему человечеству. На втором курсе я понял, что молитва моя услышана. На третьем — как ни тосковал я, возникла непреложная уверенность, что моя любовь мало-помалу переплавляется в милосердие, в молитву, в помощь всем, кто в ней нуждается.

— Зачем же ты снова отыскал меня? Зачем снова разжег во мне это пламя? Зачем рассказал об изгнании Другой и открыл мне глаза на то, как нелепо и убого я живу?

Голос мой дрожал, слова путались. С каждым мгновением он был все ближе к семинарии и все дальше от меня.

— Зачем вернулся? Зачем лишь сегодня рассказал мне эту историю — ведь ты видел, что я начинаю любить тебя?!

— То, что я скажу, покажется тебе глупостью, — отвечал он, чуть помедлив.

— Не покажется! Я больше не боюсь быть смешной. И научил меня этому ты.

— Два месяца назад мой духовный руководитель попросил, чтобы я вместе с ним съездил к одной женщине — она умирала и собиралась завещать нашей семинарии все свое имущество. Мой наставник должен был составить его опись. Она жила в  Сент-Савене.

Собор был уже совсем недалеко. Я подсознательно чувствовала: как только мы дойдем до него, разговор прекратится.

— Не останавливайся, —попросила я. —Я заслужила объяснение.

— Я помню ту минуту, когда вошел в ее дом. Окна выходили на Пиренеи, и солнце, казавшееся еще ослепительней от блеска снега, заливало все вокруг. Я занялся было описью, но очень скоро вынужден был остановиться. Дело в том, что вкусы покойной в точности совпадали с моими —она покупала те же диски, что и я, слушала ту же музыку, которую слушал бы и я, разглядывая этот пейзаж за окном.

На полках было много книг — кое-какие из них я читал, а другие с удовольствием бы прочел. И мебель, и картины, и всякие мелочи, разбросанные по комнатам, —все было таким, словно я сам их выбирал. И с того дня я уже не мог себя заставить не думать об этом доме. Всякий раз, как я входил в часовню, чтобы помолиться, я вспоминал, что мое отречение от мира оказалось неполным. Я представлял себе, как живу в таком же доме с тобой, слушаю эту музыку, гляжу на заснеженные вершины гор, на огонь в камине. Я представлял, как бегают по комнатам наши с тобой дети, как играют они в полях, окружающих Сент-Савен.

А я, хоть никогда в жизни не бывала в этом доме, точно знала, как он выглядит. И мне хотелось, чтобы он не произносил больше ни слова — тогда я смогла бы помечтать.

Но он продолжал:

— Две недели назад я не совладал с душевной истомой. Разыскал своего наставника, рассказал ему обо всем, что происходит. Признался в том, что люблю тебя, и в том, какие чувства испытывал, составляя опись.

За окном пошел мелкий дождик. Я опустила голову, плотней запахнула жакет. Я боялась узнать, что было дальше.

— А он мне сказал: «Многообразны и различны пути служения Господу. Если ты считаешь, что это — твоя судьба, ступай, ищи ее. Только тот, кто счастлив, способен распространять счастье». «Не знаю, это ли моя судьба, — сказал я ему. — Решив затвориться в этом монастыре, я обрел мир в душе». «Что ж, иди в мир, разреши все и всяческие сомнения, — отвечал он. — Оставайся в мире или возвращайся в семинарию. Но в том месте, которое изберешь для себя, ты должен пребывать в целокупности. Царство разделенное падет под натиском неприятеля .

Человек разделенный не сумеет с достоинством и отвагой глядеть жизни в лицо».

Он что-то вытащил из кармана и протянул мне. Это был ключ.

— Мой наставник дал мне ключ от дома этой женщины и сказал, чтобы я не торопился распродавать ее имущество. Я знаю —он хотел, чтобы я вернулся туда с тобой. И это он устроил мне лекцию в Мадриде для того, чтобы мы с тобой снова встретились.

Я поглядела на ключ в его руке и молча улыбнулась. Но в груди моей будто благовестили колокола, над Перефразирован стих из Евангелия: «...всякое царство, разделившееся само в себе,

01 густеет» (Лк 11:17). —Прим. перев.

головой — распахнулись небеса. Он будет служить Богу, но по-своему — рядом со мной. Потому что я буду сражаться за это.

— Возьми, — сказал он.

Я протянула руку, сжала в пальцах ключ, спрятала его в карман.

Базилика собора была уже перед нами. Прежде чем я успела вымолвить хоть слово, кто-то заметил его и устремился к нему. Назойливо моросил дождик, и, не зная, сколько времени мы проведем здесь, я ни на миг не забывала, что вымокнуть мне нельзя — переодеться-то не во что.

Я попыталась думать только об этом и гнала прочь мысли о доме — о том, что подвешено между небом и землей и ожидает, когда прикоснется к нему рука судьбы.

Он окликнул меня и, когда я подошла, представил нескольким людям. Кто-то осведомился, откуда мы приехали, и, когда он назвал Сент-Савен, сказал, что там похоронен святой отшельник. Легенда гласит, что именно он первым открыл колодец посреди площади и что городок поначалу задумывался как прибежище для верующих, которые не желали жить прежней жизнью и уходили в горы на поиски Бога.

— Они и сейчас там, — услышала я еще чей-то голос.

Я не знала, правдива ли эта история, и понятия не имела о том, кто такие эти «они».

Подошли еще люди, и все направились ко входу в пещеру. Человек, выглядевший старше других, заговорил со мной по-французски, но, увидев, что я почти ничего не понимаю, перешел на ломаный испанский:

— Вы пришли сюда с очень особенным человеком. С человеком, который творит чудеса.

Я ничего не ответила, но мне вспомнился вечер в Бильбао и отчаявшийся человек, который кинулся к нему. Он не сказал мне тогда, куда пошел, а мне это было не интересно. А теперь мои мысли были сосредоточены на доме —я точно знала, каким он окажется: какие там будут книги и диски, какой пейзаж за окном.

Есть место в мире, где стоит наш истинный дом, куда в один прекрасный день мы придем. Дом, где я буду спокойно дожидаться его возвращения. Дом, куда прибежит после уроков девочка или мальчик, наполняя все вокруг радостью бытия.

назад<<< 1 . . . 6 . . . 12 >>>далее