Он, не произнося ни слова, читал мои мысли. А может быть, обманывал меня и вовсе не обладал даром угадывать, что думают другие люди. Туман быстро рассеивался: теперь я различала уже дорогу и склон горы, поле и покрытые снегом деревья.

Прояснилось и в голове.

Конечно, это обман! Если священник и вправду умеет читать мысли, пусть прочтет их все и всё про меня узнает! Пусть узнает, что вчера он хотел полной близости со мной, а я отказала ему — и теперь раскаиваюсь.

Еще вчера я думала, что, если бы ему пришлось уехать, я могла бы всегда помнить и вспоминать друга детства. Все это оказалось вздором. Пусть его плоть не проникла в меня — проникло что-то другое, и так глубоко, что достало до самого сердца.

— Отец мой, я люблю его, — повторила я.

— Я тоже. А от любви глупеют. В моем случае это выразилось в том, что я пытаюсь убрать тебя с его пути.

— Убрать меня не так-то просто. Вчера, когда мы молились у пещеры, я поняла, что в силах разбудить в себе те дары, о которых вы говорили. И я использую их, чтобы  удержать его.

— Ну-ну, — с легкой улыбкой произнес священник. — Желаю удачи.

Он остановился, вытащил из кармана сутаны четки и, сжимая их в руке, поглядел мне прямо в глаза.

— Иисус не велел нам клясться, и я не клянусь. Но в присутствии предмета, для меня священного, говорю тебе: я не желаю ему обычной судьбы, не хочу, чтобы он стал рядовым священником — таким, как все, одним из многих.

Он может служить Богу по-другому. Рядом с тобой.

Мне трудно было поверить, что он и вправду произнес эти слова. Но это было так.

— Вот он, — сказал священник.

Я обернулась. Увидела припаркованную поблизости машину. Ту самую, в которой мы приехали из Испании.

— Он всегда ходит пешком, —с улыбкой продолжал священник. — На этот раз ему хочется создать впечатление, будто он прибыл издалека.

Мои кроссовки промокли насквозь. Но я взглянула на священника — он шел по снегу в сандалиях и шерстяных носках — и решила, что не стану жаловаться.

Он может, значит, и я могу. Мы начали взбираться по склону.

— Долго нам идти?

— Полчаса, самое большее.

— Куда мы идем?

— Навстречу ему. И другим.

Я поняла, что он не склонен продолжать разговор. Может быть, бережет силы для подъема. Мы шли молча — туман к этому времени уже почти совсем рассеялся, и на небо медленно выплывал желтый диск солнца.

Впервые передо мной оказалась вся панорама долины — текущая внизу река, разбросанные здесь и там деревушки и прилепившийся к отрогу горы Сент-Са-вен. Я увидела колокольню, кладбище, которого раньше не замечала, и средневековые домики окнами на реку.

Под нами, на том месте, которое мы миновали несколько минут назад, пастух гнал отару своих овец.

— Устал, — проговорил священник. — Давай-ка остановимся ненадолго.

Сбив снег с каменного валуна, мы без сил привалились к нему. Священник весь взмок от пота, а ноги у него, должно быть, совсем заледенели.

— Пусть святой Иаков сохранит мои силы, потому что я хочу проследовать его путем еще раз, — сказал он, обернувшись ко мне.

Я не поняла, о чем он, и решила заговорить о другом:

— Смотрите — следы на снегу.

— Одни следы оставлены охотниками. Другие — теми мужчинами и женщинами, которые хотят возродить традицию.

— Какую традицию?

— Начало ей положил святой Савен. Он удалился от мира, поднялся в горы и с этих вершин созерцал Божью славу.

— Отец мой, мне надо кое-что осознать. До вчерашнего дня я была с человеком, которому предстояло сделать выбор — женитьба или религия. Сегодня я узнала, что этот человек творит чудеса.

— Мы все творим чудеса, —сказал священник. — Вспомни Евангелие: «...если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет».

— Мы с вами не на уроке закона Божьего. Я люблю этого человека и хочу знать о нем больше, чтобы понимать его лучше и лучше помогать ему. До других мне дела нет, какая разница, что они могут, чего не могут.

Священник глубоко вздохнул и после недолгого колебания все же решился и заговорил:

— Некий ученый, изучавший обезьян на островах Индонезии, сумел научить одну обезьянку мыть бататы перед едой. Очищенные от грязи и песка, они были гораздо вкусней. Ученый, который сделал это лишь потому, что писал научный труд, посвященный обучаемости шимпанзе, и представить себе не мог, чем все это кончится. Он очень удивился, увидев, что и другие обезьяны стали подражать первой. Так продолжалось до тех пор, пока определенное количество обезьян не овладело искусством мыть бататы — и вдруг, в один прекрасный день, обезьяны на всех остальных островах архипелага начали делать то же самое. Самое же удивительное заключается в том, что все эти прочие обезьяны сроду не бывали на том островке, где проводился эксперимент.

Священник замолчал, а потом спросил:

— Поняла?

— Нет, — ответила я.

— Существует множество исследований по этому вопросу. Наука доказала, что, когда определенное число людей достигает определенной степени развития, развивается и весь род человеческий. Мы не знаем, сколько людей необходимо для этого скачка, — но точно знаем, что это так.

— Похоже на историю с Непорочно Зачавшей, — сказала я. — Она явилась ватиканским мудрецам и неграмотной крестьянке.

— Мир наделен душой, и настает минута, когда душа эта оказывает себя во всем и во всех одновременно.

— Это женская душа.

Он засмеялся, а я не поняла, что означает этот смех.

— Догмат Непорочного Зачатия придуман не только Ватиканом, — сказал он. — Восемь миллионов человек со всех концов света подписали адресованную Папе петицию с просьбой об этом. Это буквально витало в воздухе.

— Это первый шаг?

— Первый шаг к чему?

— Первый шаг на пути, который приведет Богоматерь к тому, что Она будет признана воплощением женского лика Бога. В конце концов, мы ведь уже признаем, что Иисус воплощает Его мужской лик.

— Что ты хочешь сказать?

— Сколько времени должно пройти, прежде чем мы признаем женщину одним из нераздельно-слиянных членов Святой Троицы? Прежде чем поймем, что Святую Троицу составляют Бог Дух Святой, Богиня-Мать и Бог-Сын?

— Пойдем дальше, —ответил он. —Холодно так стоять.

— Ты недавно посмотрела на мои сандалии, — сказал священник.

— Так вы все же умеете читать мысли? — спросила я.

Не отвечая на мой вопрос, он заговорил так:

— Я расскажу тебе кое-что об истории создания нашего ордена. Мы называемся «кармелиты» и в соответствии с правилами, установленными святой Терезой Авильской, ходим босиком, ибо если человек способен подчинить себе свою плоть, то может властвовать и над своим духом.

Терезу, которая была очень хороша собой, отец отдал в монастырь, чтобы она получила там возвышенное воспитание. В один прекрасный день, проходя по коридору обители, она начала разговаривать с Иисусом. Экстаз, в который она впадала, был столь силен и глубок и охватывал ее столь часто, что вскоре жизнь девушки полностью изменилась. Увидев, что кармелитские монастыри превратились в брачные агентства, она решила создать орден, который бы хранил в первозданности заповеди Христа.

Святая Тереза должна была побороть самое себя и вступить в схватку с двумя самыми могучими противниками того времени — с Церковью и Государством. Тем не менее она не отступила, поскольку была убеждена в необходимости исполнить свое предназначение.

Однажды — когда душа ее ослабела — у дверей Дома, где святая нашла приют, появилась женщина в лохмотьях и потребовала во что бы то ни стало провести ее к матери Терезе. Хозяин дома предложил ей милостыню, но она отвергла ее, сказав, что не уйдет, пока не поговорит со святой.

Трое суток она не ела и не пила, стоя у дверей дома. И наконец святая, сжалившись над ней, попросила, чтобы ее впустили.

«Нет, —сказал хозяин. —Она сумасшедшая».

«Может быть, нас с ней поразил один и тот же вид безумия — безумие Христа, взошедшего на Голгофу», —ответила святая.

— Святая Тереза говорила с Христом, — сказала я.

— Да, — ответил священник и продолжил свой рассказ:

И женщину провели к святой. Она назвалась Марией де Хесус Иепес, из Гранады. Она была послушницей в монастыре кармелиток, и вот однажды ей явилась Пречистая Дева и повелела ей основать новую обитель, где неукоснительно соблюдались бы самые первоначальные установления орденского устава.

В тот же самый день Мария де Хесус покинула монастырь и босиком отправилась в Рим. Паломничество ее продолжалось два года — два года ночевала она под открытым небом, страдала от стужи и зноя, жила милостыней, кормилась подаянием. Чудо, что она добралась до Рима. Но еще большее чудо — что ее принял папа Пий IV. А произошло это потому, что его святейшество, так же как святая Тереза и как  многие-многие другие люди, думал о том же самом.

И подобно тому, как Бернадетте было неведомо решение, принятое в Ватикане, подобно тому, как обезьяны с других индонезийских островов не могли знать об опыте, проведенном ученым, Мария де Хесус и Тереза не знали, что мыслят одинаково. Во всем этом обнаруживался смысл.

Теперь мы шли по лесу. Самые верхние ветви деревьев, сухие и заснеженные, были освещены первыми лучами солнца. Туман полностью рассеялся.

— Я знаю, куда вы хотите идти, отец мой.

— Разумеется, знаешь. Бывают такие мгновения, когда многие-многие люди получают один и тот же приказ.

— Следуй за своей мечтой, преврати свое бытие в путь, ведущий к Богу. Твори чудеса. Исцеляй. Пророчествуй. Прислушивайся к голосу своего ангела-хранителя.

Преображайся. Стань воином и будь счастлив в бою.

Не избегай риска.

Солнце теперь затопило весь лес. Снег заискрился, засверкал так, что стало резать глаза. И одновременно мне показалось: этот свет и этот блеск дополняют и завершают речь священника.

— А как все это связано с ним?

— Я пересказал тебе героическую главу этой истории. Но ты ничего не знаешь о душе этих героев, — промолвил он и замолчал надолго, а потом продолжил: — Страдание. В моменты преображения появляются мученики. Прежде чем люди смогут следовать за своей мечтой, другие люди должны принести себя в жертву. Над ними глумятся, их преследуют, их труды пытаются подвергнуть сомнению и осмеянию.

— Церковь сжигала ведьм на кострах.

— Да. И римляне бросали первых христиан на съедение львам. Погибшие в пламени костра или на арене цирка скорее других вознесутся к Вечной Славе — так что это даже хорошо.

Но в наши дни воины света сталкиваются кое с чем похуже смерти в ореоле мученика. Их постепенно сне-Дают стыд и унижение. Именно это случилось со святой Терезой, которая страдала весь остаток жизни. Именно так было с Марией де Хесус.

Именно так произошло с веселыми ребятишками из Фатимы — Жасинто и Франсиско прожили после явленного им чуда лишь несколько месяцев, а Лусия затворилась в монастыре, откуда уже никогда не вышла.

— А с Бернадеттой получилось иначе.

— Да, иначе. На ее долю выпали тюрьма, унижение, недоверие. Он должен был рассказать тебе об этом. Он должен был произнести слова Явления.

— Немногие слова.

— Слова, сказанные Пречистой Девой в Лурде, не заполнят и половины тетрадного листка, но все-таки это были слова утешения. Дева Мария сказала пастушке: «Не обещаю тебе счастья на этом свете». А почему же то немногое, что сказала Она, содержало в себе предупреждение и утешение? Да потому, что Дева знала, какие страдания предстоят девочке, если та примет и исполнит свое предназначение.

Священник поглядел на солнце, на снег, на голые ветви деревьев и продолжил смиренным тоном:

— Он — революционер. Он обладает властью и наделен даром говорить с Пречистой Девой. Если ему удастся сконцентрировать свою энергию, он может выйти в первые ряды, стать одним из тех, с кого начнется духовное преображение рода человеческого. Мир переживает сейчас очень важный момент.

И если таков будет его выбор, ему суждены будут тяжкие страдания. Многое откроется ему раньше времени. Я достаточно хорошо разбираюсь в людях и потому

понимаю, что ждет его впереди.

Он повернулся ко мне, обхватил меня за плечи:

— Прошу тебя, избавь его от грядущих страданий. Он не выдержит.

— Я понимаю, что вы любите его...

— Ничего ты не понимаешь, — покачал он головой. — Ты слишком молода, чтобы понять, сколь разнообразно и обильно зло, царящее в мире. В этот миг ты и сама представляешь себя революционеркой — хочешь вместе с ним переделать мир, открыть новые пути, сделать так, чтобы история вашей любви стала легендой, которую будут передавать из уст в уста, из поколения в поколение. Ты еще думаешь, что любовь способна восторжествовать.

— Разве нет?

— Да нет, способна, но вопрос в том когда. Это произойдет в определенный час, после того, как завершатся небесные битвы.

— Я люблю его. И для того, чтобы моя любовь победила, мне нет надобности ждать, когда завершатся небесные битвы.

Теперь его взгляд был направлен в какую-то дальнюю даль.

— При реках Вавилона, там сидели мы и плакали... — сказал он, словно про себя.

—На вербах посреди его повесили мы наши арфы.

— Как грустно... —заметила я.

— Это первые строчки псалма, где говорится об изгнании, о тех, кто хочет вернуться в землю обетованную, да не может. И это изгнание продлится еще известный срок. Что могу я сделать, чтобы попытаться предотвратить страдания человека, который хочет попасть в рай раньше времени?

— Ничего, отец мой. Ровным счетом ничего.

— Вот он, — сказал священник.

И я увидела его. Он стоял на коленях в снегу метрах в двухстах от меня. Он был по пояс голым, и даже издали я заметила, что от холода его кожа приобрела

лиловый оттенок.

Голова его была опущена, ладони сложены для молитвы. Не знаю, что было тому причиной — вчерашнее ли совместное действо, восторг ли женщины, собиравшей хворост, — но никогда прежде ни на кого я не глядела с таким неистовым душевным напряжением. Я видела человека, больше не принадлежащего этому миру —он жил в союзе с Богом и с просвещенными духами горних высот. Сверкающий снег вокруг только усиливал это впечатление.

— На этой горе есть и другие такие, —промолвил священник. — Они пребывают в постоянном религиозном восторге, приобщаясь к опыту Бога и Присно-девы. Они внимают ангелам и святым, выслушивают пророчества и мудрые откровения, а потом передают все это немногочисленным единомышленникам. Если бы на этом все и заканчивалось...

Но он не останется здесь. Он обойдет весь свет, неся учение Великой Матери.

Сейчас Церковь этого не хочет. И уже приготовлены камни, которыми мир забросает тех смельчаков, кто первыми заговорят об этом.

— И цветы, которыми увенчают тех, кто придет следом.

— Да. Но ему они не достанутся.

И с этими словами священник двинулся в его сторону.

— Куда вы?

— Надо вывести его из транса. Сказать, что ты мне понравилась. Что я благословляю ваш союз. Я хочу сделать это здесь, на этом священном для него месте.

Меня стало подташнивать — так бывает от неосознанного, но непреодолимого страха.

— Мне надо подумать, отец мой. Я не знаю, так ли все это...

— Никто не знает, — отвечал он. — Многие родители совершают ошибки, потому что считают, будто ' знают, что лучше для их детей. Я тебе не отец и знаю, что поступаю неправильно. Однако должен исполнить то, что мне предначертано судьбой.

С каждой минутой меня охватывала все большая тревога.

— Не надо мешать ему, — сказала я. — Пусть он завершит свою молитву.

— Он должен быть не здесь. Он должен быть с тобой.

— Может быть, он сейчас беседует с Девой.

— Может быть. И все равно мы должны подойти к нему. Увидев меня с тобой, он поймет, что я рассказал тебе все. Он знает, о чем я думаю.

— Сегодня — праздник Непорочного Зачатия. Это особый день для него. Вчера вечером, у пещеры, я видела, как он счастлив.

— Праздник Непорочного Зачатия — праздник для всех, — отвечал он. — Но теперь уже я не желаю вести с тобой теологические дискуссии. Идем.

— Почему вы так спешите, отец мой? Почему непременно в эту самую минуту?

— Потому что знаю —в эту минуту он решает свое будущее. И может выбрать неправильный путь.

Я повернулась и по той же тропке, что привела нас к этому месту, зашагала вниз.

Священник шел за мной.

— Что ты задумала? Разве ты не понимаешь —ты единственная, кто может спасти его?! Разве не видишь — он любит тебя и бросит ради тебя все?!

Я прибавляла и прибавляла шагу, и ему все труднее было поспевать за мной. Тем не менее он держался рядом.

— В этот самый миг он делает выбор. Он может принять решение оставить тебя! Борись за то, что любишь!

Но я не останавливалась. Я спешила как могла, оставляя позади эту гору, священника, необходимость выбора. Знаю — человек, вприпрыжку бегущий следом, читает мои мысли и знает, что все попытки вернуть меня — бесполезны. И все-таки он не отставал, настаивал, приводил новые доводы — боролся до конца.

И вот мы оказались у того камня, где полчаса назад остановились передохнуть. В изнеможении я опустилась на землю.

Я ни о чем не думала. Мне хотелось только сбежать отсюда, остаться одной, спокойно и не торопясь обо всем подумать.

Спустя несколько минут подошел, с трудом переводя дух, и священник.

— Видишь эти горы вокруг? —спросил он. —Им не надо молиться, ибо они сами — Божья молитва, потому что обрели в мире свое место и пребывают на нем. Они стояли здесь еще до того, как человек впервые взглянул на небо, услышал гром и спросил, кто сотворил все это. Мы рождаемся, страдаем, умираем, а они стоят неколебимо.

Приходит минута, когда мы обязаны задуматься — а нужны ли такие усилия? Почему бы не уподобиться этим горам —мудрым, древним, нашедшим себе подходящее место?

Стоит ли рисковать всем ради того, чтобы преобразить полдесятка людей, которые мгновенно забывают все, что усвоили, и тотчас ввязываются в новую авантюру?

Почему бы не подождать, пока определенное количество обезьян-людей научится тому, чему нужно, после чего эта наука нечувствительно и безболезненно распространится по всем остальным островам?

— Вы и вправду так думаете, отец мой?

На несколько мгновений он замолчал, а потом спросил:

— Ты читаешь мысли?

— Нет. Просто если бы вы так думали, то вряд ли избрали бы себе путь священнослужителя.

— Я часто пытаюсь осознать свою судьбу. И не могу. Я избрал себе удел воина Божьей рати, а все, что я сделал в жизни, сводится к попытке объяснить людям, почему существуют на свете нищета, страдание, несправедливость. Я прошу их быть добрыми христианами, а они меня спрашивают: «Как могу я веровать в Бога, если в мире столько горя и муки?»

И я тогда принимаюсь объяснять то, чего объяснить нельзя. Произношу какие-то слова о Божьем замысле, о войнах, которые ведут ангелы, и о том, что все мы вовлечены в эту борьбу. Пытаюсь сказать, что, когда в мире у определенного числа людей появится достаточно веры для того, чтобы изменить этот сценарий, все прочие люди, где бы, в каком бы уголке нашей планеты ни жили они, будут этой переменой облагодетельствованы. Но мне не верят. И ничего не делают.

— Они — точно такие, как горы, — сказала я. — Горы прекрасны. Тот, кто приблизится к ним, не сможет отделаться от мысли о величии Творца. Горы — живое свидетельство той любви, которую питает к нам Господь, но удел этих гор — всего лишь свидетельствовать о ней.

В отличие от рек, которые движутся и преобразуют пейзаж.

— Да, это так. Но отчего бы нам не стать такими, как они?

назад<<< 1 . . . 9 . . . 12 >>>далее