- Ты милый. И я теперь уже не сумасшедшая.

Я только очень, очень, очень счастлива.

- Ну спи, - сказал я.

- Ладно. Давай заснем оба сразу.

- Ладно.

Но мы не заснули сразу. Я еще довольно долго лежал, думая о разных вещах и глядя на спящую Кэтрин и на лунные блики у нее на лице. Потом я тоже заснул.

 

Глава тридцать девятая

К середине января я уже отрастил бороду, и установились наконец по-зимнему холодные, яркие дни и холодные, суровые ночи. Снова можно было ходить по дорогам. Снег стал твердый и гладкий, укатанный полозьями саней и бревнами, которые волокли с горы вниз. Снег лежал повсюду кругом, почти до самого Монтре. Горы по ту сторону озера были совсем белые, и долина Роны скрылась под снегом. Мы совершали длинные прогулки по другому склону горы до Бэн-де-л'Альяз. Кэтрин надевала подбитые гвоздями башмаки и плащ и брала с собой палку с острым стальным наконечником. Под плащом ее полнота не была заметна, и мы шли не слишком быстро, и останавливались, и садились отдыхать на бревнах у дороги, когда она уставала.

В Бэн-де-л'Альяз был кабачок под деревьями, куда заходили выпить лесорубы, и мы сидели там, греясь у печки, и пили горячее красное вино с пряностями и лимоном. Его называют Gluhwein, и это прекрасная вещь, когда нужно согреться или выпить за чье-нибудь здоровье. В кабачке было темно и дымно, и потом, когда мы выходили, холодный воздух обжигал легкие и кончик носа при дыхании немел. Мы оглядывались на кабачок, где во всех окнах горел свет, и у входа лошади лесорубов били копытами, чтоб согреться, и мотали головой. Волоски на их мордах были покрыты инеем, и пар от их дыхания застывал в воздухе. На обратном пути дорога была гладкая и скользкая, и лед был оранжевый от лошадиной мочи до самого поворота, где тропа, по которой волокли бревна, уходила в сторону. Дальше дорога была покрыта плотно укатанным снегом и вела через лес, и два раза, возвращаясь вечером домой, мы видели лисицу.

Это был славный край, и когда мы выходили гулять, нам всегда было очень весело.

- У тебя замечательная борода, - сказала Кэтрин. - Совсем как у лесорубов. Ты видел того, в золотых сережках?

- Это охотник на горных козлов, - сказал я. - Они носят серьги, потому что это будто бы обостряет слух.

- Неужели? Вряд ли это так. По-моему, они носят их, чтоб всякий знал, что они охотники на горных козлов. А здесь водятся горные козлы?

- Да, за Дан-де-Жаман.

- Как забавно, что мы видели лисицу.

- А лисица, когда спит, обертывает свой хвост вокруг тела, и ей тепло.

- Вот, должно быть, приятно.

- Мне всегда хотелось иметь такой хвост. Что, если б у нас были хвосты, как у лисиц?

- А как же тогда одеваться?

- Можно заказывать специальные костюмы или уехать в такую страну, где это не имеет значения.

- Мы и сейчас в такой стране, где ничто не имеет значения. Разве не замечательно, что мы живем тут и никого не видим? Ты ведь не хочешь никого видеть, правда, милый?

- Да.

- Давай посидим минутку. Я немножко устала. Мы сидели на бревне совсем рядом. Впереди дорога уходила в лес.

- Она не будет мешать нам, малышка? Как ты думаешь?

- Нет. Мы ей не позволим.

- Как у нас с деньгами?

- Денег куча. Я уже получил по последнему чеку.

- А твои родственники не станут искать тебя? Ведь они теперь знают, что ты в Швейцарии.

- Возможно. Я им напишу как-нибудь.

- Разве ты еще не написал?

- Нет. Только послал чек на подпись.

- Слава богу, что я тебе не родственница.

- Я дам им телеграмму.

- Разве ты их совсем не любишь?

- Раньше любил, но мы столько ссорились, что ничего не осталось.

- Мне кажется, что они бы мне понравились. Наверно, они бы мне очень понравились.

- Давай не будем о них говорить, а то я начну о них тревожиться. Немного погодя я сказал: - Пойдем, если ты отдохнула.

- Я отдохнула.

Мы пошли по дороге дальше. Было уже темно, и снег скрипел под ногами. Ночь была сухая, и холодная, и очень ясная.

- Мне очень нравится твоя борода, - сказала Кэтрин. - Просто прелесть. На вид жесткая и колючая, а на самом деле мягкая и такая приятная.

- По-твоему, так лучше, чем без бороды?

- Пожалуй, лучше. Знаешь, милый, я не стану стричься до рождения маленькой Кэтрин. Я теперь слишком толстая и похожа на матрону. Но когда она родится и я опять похудею, непременно остригусь, и тогда у тебя будет совсем другая, новая девушка. Мы пойдем с тобой вместе, и я остригусь, или я пойду одна и сделаю тебе сюрприз.

Я молчал.

- Ты ведь не запретишь мне, правда?

- Нет. Может быть, мне даже понравится.

- Ну, какой же ты милый! А вдруг, когда я похудею, я стану очень хорошенькая и так тебе понравлюсь, что ты опять в меня влюбишься.

- О, черт! - сказал я. - Я и так в тебя достаточно влюблен. Чего ты еще хочешь? Чтоб я совсем потерял голову?

- Да. Я хочу, чтоб ты потерял голову.

- Ну и пусть, - сказал я. - Я сам этого хочу.

 

Глава сороковая

Нам чудесно жилось. Мы прожили январь и февраль, и зима была чудесная, и мы были очень счастливы. Были недолгие оттепели, когда дул теплый ветер, и снег делался рыхлым, и в воздухе чувствовалась весна, но каждый раз становилось опять ясно и холодно, и возвращалась зима. В марте зима первый раз отступила по-настоящему. Ночью пошел дождь. Дождь шел все утро, и снег превратился в грязь, и на горном склоне стало тоскливо. Над озером и над долиной нависли тучи. Высоко в горах шел дождь. Кэтрин надела глубокие калоши, а я резиновые сапоги monsieur Гуттингена, и мы под зонтиком, по грязи и воде, размывавшей лед на дороге, пошли в кабачок у станции выпить вермуту перед завтраком. Было слышно, как за окном идет дождь.

- Как ты думаешь, не перебраться ли нам в город?

- А ты как думаешь? - спросила Кэтрин.

- Если зима кончилась и пойдут дожди, здесь станет нехорошо. Сколько еще до маленькой Кэтрин?

- Около месяца. Может быть, немножко больше.

- Можно спуститься вниз и поселиться в Монтре.

- А почему не в Лозанне? Ведь больница там.

- Можно и в Лозанне. Я просто думал, не слишком ли это большой город.

- Мы и в большом городе можем быть одни, а в Лозанне, наверно, славно.

- Когда же мы переедем?

- Мне все равно. Когда хочешь, милый. Можно и совсем не уезжать, если ты не захочешь.

- Посмотрим, как погода.

Дождь шел три дня. На склоне горы ниже станции совсем не осталось снега. Дорога была сплошным потоком жидкой грязи. Была такая сырость и слякоть, что нельзя было выйти из дому. Утром на третий день дождя мы решили переехать в город.

- Пожалуйста, не беспокойтесь, monsieur Генри, - сказал Гуттинген. Никакого предупреждения не нужно. Я и не думал, что вы останетесь здесь, раз уж погода испортилась.

- Нам нужно быть поближе к больнице из-за madame, - сказал я.

- Ну конечно, - сказал он. - Может быть, еще приедете как-нибудь вместе с маленьким.

- Если только найдется место.

- Весной тут у нас очень славно, приезжайте, вам понравится. Можно будет устроить маленького с няней в большой комнате, которая теперь заперта, а вы с madame займете свою прежнюю, с видом на озеро.

- Я вам напишу заранее, - сказал я. Мы уложились и уехали с первым поездом после обеда. Monsieur и madame Гуттинген проводили нас на станцию, и он довез наши вещи на санках по грязи. Они оба стояли у станции под дождем и махали нам на прощанье.

- Они очень славные, - сказала Кэтрин.

- Они были очень добры к нам.

В Монтре мы сели на лозаннский поезд. Из окна вагона нельзя было видеть горы в той стороне, где мы жили, потому что мешали облака. Поезд остановился в Веве, потом пошел дальше, и с одной стороны пути было озеро, а с другой мокрые бурые поля, и голый лес, и мокрые домики. Мы приехали в Лозанну и остановились в небольшом отеле. Когда мы проезжали по улицам и потом свернули к отелю, все еще шел дождь. Портье с медными ключами на цепочке, продетой в петлицу, лифт, ковры на полу, белые умывальники со сверкающими приборами, металлическая кровать и большая комфортабельная спальня - все это после Гуттингенов показалось нам необычайной роскошью. Окна номера выходили в мокрый сад, обнесенный стеной с железной решеткой сверху. На другой стороне круто спускавшейся улицы был другой отель, с такой же стеной и решеткой. Я смотрел, как капли дождя падают в бассейн в саду.

Кэтрин зажгла все лампы и стала раскладывать вещи. Я заказал виски с содовой, лег на кровать и взял газету, которую купил на вокзале. Был март 1918 года, и немцы наступали во Франции. Я пил виски с содовой и читал, пока Кэтрин раскладывала вещи и возилась в комнате.

- Знаешь, милый, о чем мне придется подумать, - сказала она.

- О чем?

- О детских вещах. Обычно все уже запасаются детскими вещами к этому времени.

- Это ведь можно купить.

- Я знаю. Завтра же пойду покупать. Вот только узнаю, что нужно.

- Тебе следовало бы знать. Ведь ты же была сестрой.

- Да, но, знаешь ли, солдаты так редко обзаводились детьми в госпитале.

- А я?

Она запустила в меня подушкой и расплескала мое виски с содовой.

- Я сейчас закажу тебе другое, - сказала она. - Извини, пожалуйста.

- Там уже немного оставалось. Иди сюда, ко мне.

- Нет. Я хочу сделать так, чтобы эта комната стала на что-нибудь похожа.

- На что?

- На наш с тобой дом.

- Вывесь флаги Антанты.

- Заткнись, пожалуйста.

- А ну повтори еще раз.

- Заткнись.

- Ты так осторожно это говоришь, - сказал я, - как будто боишься обидеть кого-то.

- Ничего подобного.

- Ну, тогда иди сюда, ко мне.

- Ладно. - Она подошла и села на кровати. - Я знаю, что тебе теперь со мной неинтересно, милый. Я похожа на пивную бочку.

- Неправда. Ты красивая, и ты очень хорошая.

- Я просто уродина, на которой ты по неосторожности женился.

- Неправда. Ты становишься все красивее.

- Но я опять похудею, милый.

- Ты и теперь худая.

- Ты, должно быть, выпил.

- Только стакан виски с содовой.

- Сейчас принесут еще виски, - сказала она. - Может быть, сказать, чтоб нам и обед сюда подали?

- Очень бы хорошо.

- Тогда мы совсем не будем выходить сегодня, ладно? Просидим вечер дома.

- И поиграем, - сказал я.

- Я выпью вина, - сказала Кэтрин. - Ничего мне от этого не будет. Может быть, тут есть наше белое капри.

- Наверно, есть, - сказал я. - В таком отеле всегда бывают итальянские вина.

Кельнер постучал в дверь. Он принес виски в стакане со льдом и на том же подносе маленькую бутылку содовой.

- Спасибо, - сказал я. - Поставьте здесь. Будьте добры, принесите сюда обед на две персоны и две бутылки сухого белого капри во льду.

- Прикажете на первое - суп?

- Ты хочешь суп, Кэт?

- Да, пожалуйста.

- Один суп.

- Слушаю, сэр.

Он вышел и затворил двери. Я вернулся к газетам и к войне в газетах и медленно лил содовую в стакан со льдом и виски. Надо было сказать, чтобы не клали лед в виски. Принесли бы лед отдельно. Тогда можно определить, сколько в стакане виски, и оно не окажется вдруг слишком слабым от содовой. Надо будет купить бутылку виски и сказать, чтобы принесли только лед и содовую. Это лучше всего. Хорошее виски - приятная вещь. Одно из самых приятных явлений жизни.

- О чем ты думаешь, милый?

- О виски.

- А о чем именно?

- О том, какая славная вещь виски.

Кэтрин сделала гримасу.

- Ладно, - сказала она.

Мы прожили в этом отеле три недели. Там было недурно: ресторан обычно пустовал, и мы очень часто обедали у себя в номере. Мы гуляли по городу, и ездили трамваем в Уши, и гуляли над озером. Погода стояла совсем теплая, и было похоже на весну. Мы жалели, что уехали из своего шале в горах, но весенняя погода продолжалась всего несколько дней, и потом опять наступила холодная сырость переходного времени.

Кэтрин закупала все необходимое для ребенка. Я ходил в гимнастический зал боксировать для моциона. Обычно я ходил туда утром, пока Кэтрин еще лежала в постели. В мнимовесенние дни очень приятно было после бокса и душа пройтись по улице, вдыхая весенний воздух, зайти в кафе посидеть и посмотреть на людей, и прочесть газету, и выпить вермуту; а потом вернуться в отель и позавтракать с Кэтрин. Преподаватель бокса в гимнастическом зале носил усы, у него были очень точные и короткие движения, и он страшно пугался, когда станешь нападать на него. Но в гимнастическом зале было очень приятно. Там было много воздуха и света, и я трудился на совесть, прыгал через веревку, и тренировался в различных приемах бокса, и делал упражнения для мышц живота, лежа на полу в полосе солнечного света, падавшей из раскрытого окна, и порой пугал преподавателя, боксируя с ним. Сначала я не мог тренироваться перед длинным узким зеркалом, потому что так странно было видеть боксера с бородой. Но под конец меня это просто смешило. Я хотел сбрить бороду, как только начал заниматься боксом, но Кэтрин не позволила мне.

Иногда мы с Кэтрин ездили в экипаже по окрестностям. В хорошую погоду ездить было приятно, и мы нашли два славных местечка, куда можно было заехать пообедать. Кэтрин уже не могла много ходить, и я с удовольствием ездил с ней вместе по деревенским дорогам.

Если день был хороший, мы чудесно проводили время, и ни разу мы не провели время плохо. Мы знали, что ребенок уже совсем близко, и от этого у нас обоих было такое чувство, как будто что-то подгоняет нас и нельзя терять ни одного часа, который мы можем быть вместе.

 

Глава сорок первая

Как-то я проснулся около трех часов утра и услышал, что Кэтрин ворочается на постели.

- Тебе нездоровится, Кэт?

- У меня как будто схватки, милый.

- Регулярно?

- Нет, не совеем.

- Если пойдут регулярно, нужно ехать в больницу. Мне очень хотелось спать, и я заснул. Вскоре я проснулся снова.

- Ты, может, позвонишь доктору, - сказала Кэтрин. - Может, это уже начинается.

Я подошел к телефону и позвонил доктору.

- Как часто повторяются схватки? - спросил ОН..

- Как часто, Кэт?

- Примерно каждые пятнадцать минут.

- Тогда поезжайте в больницу, - сказал доктор. - Я сейчас оденусь и тоже приеду туда.

Я повесил трубку и потом позвонил в привокзальный гараж, чтобы вызвать такси. Долгое время никто не подходил к телефону. Наконец я добился какого-то человека, который обещал сейчас же выслать машину. Кэтрин одевалась. В ее чемодане было уже сложено все необходимое для больницы и детские вещи. Мы вышли в коридор, и я позвонил лифтеру. Ответа не было. Я сошел вниз. Внизу никого не было, кроме ночного швейцара. Я сам поднялся в лифте наверх, внес в кабину чемодан Кэтрин, она вошла, и мы спустились вниз. Ночной швейцар открыл нам дверь, и мы сели на каменные тумбы у ступенек парадного крыльца и стали ждать такси. Ночь была ясная, и на небе были звезды. Кэтрин была очень возбуждена.

- Я так рада, что уже началось, - сказала она. - Теперь скоро все будет позади.

- Ты молодец.

- Я не боюсь. Только бы вот такси скорее приехало.

Мы услышали шум машины на улице и увидели свет от фар. Такси подъехало к крыльцу, и я помог Кэтрин сесть, а шофер поставил чемодан на переднее сиденье.

- В больницу, - сказал я.

Мы выехали на мостовую и стали подниматься в гору.

Когда мы подъехали к больнице, я взял чемодан, и мы вошли. Внизу за конторкой сидела женщина, которая записала в книгу имя и фамилию Кэтрин, возраст, адрес, сведения о родственниках и о религии. Кэтрин сказала, что у нее нет никакой религии, и женщина поставила против этого слова в книге черточку. Кэтрин сказала, что ее фамилия Генри.

- Я отведу вас в палату, - сказала женщина.

Мы поднялись на лифте. Женщина остановила лифт, и мы вышли и пошли за ней по коридору. Кэтрин крепко держалась за мою руку.

- Вот это ваша палата, - сказала женщина. - Пожалуйста, раздевайтесь и ложитесь в постель. Вот вам ночная сорочка.

- У меня есть ночная сорочка, - сказала Кэтрин.

- Вам удобнее будет в этой, - сказала женщина.

Я вышел и сел на стул в коридоре.

- Теперь можете войти, - сказала сестра, стоя в дверях.

Кэтрин лежала на узкой кровати, в простой ночной сорочке с квадратным вырезом, сделанной" казалось, из простого холста. Она улыбнулась мне.

- Теперь уже у меня хорошие схватки, - сказала она.

Сестра держала ее руку и следила за схватками по часам.

- Вот сейчас была сильная, - сказала Кэтрин. Я видел это по ее лицу.

- Где доктор? - спросил я у сестры.

- Спит внизу. Он придет, когда нужно будет. Я должна кое-что сделать madame, - сказала сестра. - Будьте добры, выйдите опять.

Я вышел в коридор. Коридор был пустой, с двумя окнами и рядом затворенных дверей по всей длине. В нем пахло больницей. Я сидел на стуле, и смотрел в пол, и молился за Кэтрин.

- Можете войти, - сказала сестра. Я вошел.

- Это ты, милый? - сказала Кэтрин.

- Ну, как?

- Теперь уже совсем часто.

Ее лицо исказилось. Потом она улыбнулась.

- Вот это была настоящая. Пожалуйста, сестра, подложите мне опять руку под спину.

- А вам так легче? - спросила сестра.

- Ты теперь уходи, милый, - сказала Кэтрин. - Иди поешь чего-нибудь. Сестра говорит, это может тянуться очень долго.

- Первые роды обычно бывают затяжные, - сказала сестра.

- Пожалуйста, иди поешь чего-нибудь, - сказала Кэтрин. - Я себя хорошо чувствую, правда.

- Я еще немного побуду, - сказал я.

Схватки повторялись совершенно регулярно, потом пошли реже. Кэтрин была очень возбуждена. Когда ей было особенно больно, она говорила, что схватка хорошая. Когда схватки стали слабее, она была разочарована и смущена.

- Ты уходи, милый, - сказала она. - При тебе мне как-то несвободно. Ее лицо исказилось. - Вот. Эта уже была лучше. Я так хочу быть хорошей женой и родить без всяких фокусов. Пожалуйста, иди позавтракай, милый, а потом приходи опять. Я не буду скучать без тебя. Сестра такая славная.

- У вас вполне хватит времени позавтракать, - сказала сестра.

- Хорошо, я пойду. До свидания, дорогая.

- До свидания, - сказала Кэтрин. - Позавтракай как следует, за меня тоже.

- Где тут можно позавтракать? - спросил я сестру.

- На нашей улице, у самой площади, есть кафе, - сказала она. - Там должно быть открыто.

Уже светало. Я дошел пустой улицей до кафе. В окнах горел свет. Я вошел и остановился у оцинкованной стойки, и старик буфетчик подал мне стакан белого вина и бриошь. Бриошь была вчерашняя. Я макал ее в вино и потом еще выпил чашку кофе.

- Что вы тут делаете в такой ранний час? - спросил старик.

- У меня жена рожает в больнице.

- Вот как! Ну, желаю счастья.

- Дайте мне еще стакан вина.

Он налил, слишком сильно наклонив бутылку, так что немного пролилось на стойку. Я выпил, расплатился и вышел. На улице у всех домов стояли ведра с отбросами в ожидании мусорщика. Одно ведро обнюхивала собака.

- Чего тебе там нужно? - спросил я и наклонился посмотреть, нет ли в ведре чего-нибудь для нее; сверху была только кофейная гуща, сор и несколько увядших цветков.

- Ничего нет, пес, - сказал я. Собака перешла на Другую сторону. Придя в больницу, я поднялся по лестнице в тот этаж, где была Кэтрин, и по коридору. дошел до ее дверей. Я постучался. Никто не отвечал. Я открыл дверь; палата была пуста, только чемодан Кэтрин стоял на стуле и на крючке висел ее халатик. Я вышел в коридор и стал искать кого-нибудь. Я увидел другую сестру.

- Где madame Генри?

- Только что какую-то даму взяли в родильную.

- Где это?

- Пойдемте, я вам покажу.

Она повела меня в конец коридора. Дверь родильной была приотворена. Я увидел Кэтрин на столе, покрытую простыней. У стола стояла сестра, а с другой стороны, возле каких-то цилиндров - доктор. Доктор держал в руке резиновую маску, прикрепленную к трубке.

- Я дам вам халат, и вы сможете войти, - сказала сестра. - Идите, пожалуйста, сюда.

Она надела на меня белый халат и заколола его сзади у ворота английской булавкой.

- Теперь можете войти, - сказала она. Я вошел в комнату.

назад<<< 1 . . . 22 . . . 24 >>>далее