ГАЕЧКИ

Мне попала соринка в глаз. Пока я её вынимал, в другой глаз ещё попала соринка.

Тогда я заметил, что ветер несёт на меня опилки и они тут же ложатся дорожкой в направлении ветра. Значит, в той стороне, откуда был ветер, кто-то работал над сухим деревом.

Я пошёл на ветер по этой белой дорожке опилок и скоро увидел, что это две самые маленькие синицы, гайки — сизые, с чёрными полосками на белых пухленьких щёчках, — работали носами по сухому дереву и добыва­ли себе насекомых в сухой гнилой древесине. Работа шла так бойко, что птички на моих глазах всё глубже и глубже уходили в дере­во. Я терпеливо смотрел на них в бинокль, пока наконец от одной гаечки на виду остался лишь хвостик. Тогда я тихонечко зашёл с дру­гой стороны, подкрался и то место, где торчит хвостик, покрыл ладонью. Птичка в дупле не сделала ни одного движения и сразу как буд­то умерла. Я принял ладонь, потрогал паль­цем хвостик — лежит, не шевелится; погладил пальцем вдоль спинки — лежит, как убитая.

А другая гаечка сидела на ветке в двух-трёх шагах и попискивала. Можно было догадаться, что она убеждала подругу лежать как можно смирнее. «Ты, — говорила она, — лежи и молчи, а я буду около него пищать; он погонится за мной, я полечу, и ты тогда не зевай».

Я не стал мучить птичку, отошёл в сторо­ну и наблюдал, что будет дальше.

Мне пришлось стоять довольно долго, пото­му что свободная гайка видела меня и пред­упреждала пленную:

• Лучше полежи немного, а то он тут, недалеко, стоит и смотрит...

Так я очень долго стоял, пока наконец свободная гайка не пропищала совсем осо­бенным голосом, как я догадываюсь:

• Вылезай, ничего не поделаешь: стоит.

Хвост исчез. Показалась головка с чёрной

полоской на щеке. Пискнула:

• Где же он?
• Вон стоит, — пискнула другая. — Ви­дишь?
• А, вижу! — пискнула пленница.

И выпорхнула.

Они отлетели всего несколько шагов и, наверно, успели шепнуть друг другу:

• Давай посмотрим, может быть, он и ушёл.

Сели на верхнюю ветку. Всмотрелись.

•  Стоит, — сказала одна.
•  Стоит, — сказала другая.

И улетели.

ДЕРГАЧ И ПЕРЕПЁЛКА

В середине лета и соловей и кукушка пере­стают петь, но почему-то ещё долго, пока не скосят траву и рожь, кричат дергач и пере­пёлка. В это время, когда всё смолкает в природе от больших забот по выращиванию малышей, выйдите за город после вечерней зари, и вы непременно услышите, как дер­гач кричит, вроде как бы телушку зовёт изо всей мочи:

• Тпрусь, тпрусь!

И вслед за тем перепёлка очень торопли­во и заливисто, похоже на слова:

• Вот идёт! Вот идёт!

Раз я спросил бабушку, как это она пони­мает, почему дергач кричит «тпрусь», а пере­пёлка — «вот идёт, вот идёт». Старушка рас­сказала про это сказочку:

• Дергач сватался весной к перепёлке и обещался её телушку привесть. Наговорил ей, как они хорошо будут жить с коровуш­кой, молочко попивать и сметанку лизать.

Обрадовалась перепелка и согласилась радостно жить с дергачом, обласкала его, угостила всеми своими зёрнышками.

А дергачу только этого и надо было, что­бы посмеяться над перепёлкой. Ну какая же, правда, у дергача может быть корова? Одно слово — дергач, голоногий насмешник.

Вот, когда смеркается и перепёлке ничего не видно на лугу, дергач сядет под кустик и зовёт нарочно корову:

• Тпрусь, тпрусь!

А перепёлка дождалась — рада: думает, дергач и вправду корову ведёт. Хозяйственная она, перепёлка, — радость радостью, а забо­та само собой одолевает: нет у неё хлева, куда девать ей корову?

• Тпрусь, тпрусь! — кричит дергач.

А перепёлка беспокоится:

- Вот идет!

Вот ведет!

Хлева нет!

Негде нет!

 

Так всю ночь и дразнит и беспокоит дергач перепелку, от вечерней зари до утренней…

ДЯТЕЛ

Видел дятла: короткий — хвостик ведь у него маленький, летел, насадив себе на клюв большую еловую шишку. Он сел на берёзу, где у него была мастерская по шелушению шишек. Пробежал вверх по стволу с шишкой на клюве до знакомого места. Вдруг видит, что в развилине, где у него зещемляются шишки, торчит отработанная и несброшенная шишка и новую шишку некуда девать. И — горе какое! — нечем сбросить старую: клюв-то занят.

Тогда дятел, совсем как человек бы сде­лал, новую шишку зажал между грудью сво­ей и деревом, освободил клюв и клювом быстро выбросил старую шишку. Потом новую поместил в свою мастерскую и заработал.

Такой он умный, всегда бодрый, оживлён­ный и деловой.

ЗНАКОМЫЙ БЕКАС

Бекас — это болотная птица, серая, вели­чиной в два воробья. Нос длинный, в пол­карандаша. Этим носом бекас в грязи доста­ёт себе червячков.

Мясо у бекаса до того вкусное, что у охот­ников бекас — любимая птица.

Жил у нас под городом бекас. Охотники ходили к его гнезду учить молодых собак. Почует собака бекаса далеко и вся вытянет­ся и стоит и смотрит туда, где бекас сидит. Охотник, конечно, не видит бекаса, но по собаке знает, где он. Скажет: «Вперёд» — и собака тихонечко подводит охотника к птице. Ещё скажет охотник: «Вперёд» — собака сго­нит бекаса, и охотник стреляет в летящего.

На лету бекас виляет в разные стороны — очень трудно попасть.

Вот ещё и потому, что трудно попасть, любят охотники бекасиную охоту.

Нашего бекаса под городом мы все берег­ли и гнёздышко его охраняли: на его гнез­де мы учили собак. Однажды подвела меня собака к его гнезду. Бекас улетел за пищей, а в гнезде лежали яички, четыре штуки, и рядом с яичками лежал футлярчик от пенсне.

По этому футлярчику я догадался: это, наверно, мой знакомый учил здесь собаку и тоже, как я, заглянул к бекасу в гнездо.

Встретив его сегодня на улице, я передал ему футлярчик.

ФИЛИН

Ночью злой хищник филин охотится, днём прячется. Говорят, будто днём он плохо видит и оттого прячется. А по-моему, если бы он и хорошо видел, всё равно ему бы днём нельзя было никуда показаться — до того своими ноч­ными разбоями он нажил себе много врагов.

Однажды я шёл опушкой леса. Моя неболь­шая охотничья собачка, породою спаниель, а по прозвищу Сват, что-то причуяла в боль­шой куче хвороста. Долго с лаем бегал он вокруг кучи, не решаясь подлезть под неё.

— Брось! — приказал я. — Это ёж.

Так у меня собачка приучена: скажу «ёж», и Сват бросает.

Но в этот раз Сват не послушался и с ожесточением бросился на кучу и ухитрился подлезть под неё.

«Наверно, ёж», — подумал я.

И вдруг с другой стороны кучи, под кото­рую подлез Сват, из-под неё выбегает на свет филин, ушастый и огромных размеров и с огромными кошачьими глазами.

Филин на свету — это огромное событие в птичьем мире. Бывало, в детстве приходи­лось попадать в тёмную комнату — чего-чего там не покажется в тёмных углах, и больше всего я боялся чёрта. Конечно, это глупости, и никакого чёрта нет для человека. Но у птиц, по-моему, чёрт есть — это их ночной разбойник филин. И когда филин выскочил из-под кучи, то это было для птиц всё равно, как если бы у нас на свету чёрт показался.

Единственная ворона была, пролетала, ког­да филин, согнувшись, в ужасе перебегал из-под кучи под ближайшую ёлку. Ворона увидела разбойника, села на вершину этой ёлки и крикнула совсем особенным голосом:

• Кра!

До чего это удивительно у ворон! Сколько слов нужно человеку, а у них одно только «кра» — на все случаи, и в каждом случае это словечко всего только в три буквы бла­годаря разным оттенкам звука означает раз­ное. В этом случае воронье «кра» означало, как если бы мы в ужасе крикнули:

• Чёр-р-р-р-рт!

Страшное слово прежде всего услыхали ближайшие вороны и, услыхав, повторили, и более отдалённые, услыхав, тоже повторили, и так в один миг несметная стая, целая туча ворон с криком «Чёрт!» прилетела и облепи­ла высокую ёлку с верхнего сучка и до ниж­него. Услыхав переполох в вороньем мире, тоже со всех сторон прилетели галки чёрные с белыми глазами, сойки бурые с голубыми крыльями, ярко-жёлтые, почти золотые ивол­ги. Места всем не хватило на ёлке, много соседних деревьев покрылось птицами, и всё новые и новые прибывали: синички гаечки и московки, трясогузки, пеночки, зорянки и разные подкрапивнички.

В это время Сват, не понимая, что филин давно уже выскочил из-под кучи и прошмыг­нул под ёлку, всё там орал и копался под кучей. Вороны и все другие птицы глядели на кучу, все они ждали Свата, чтобы он выско­чил и выгнал филина из-под ёлки.

Но Сват всё возился, и нетерпеливые воро­ны кричали ему слово:

• Кра!

В этом случае это означало просто:

• Дурак!

И наконец, когда Сват причуял свежий след и вылетел из-под кучи и, быстро разо­бравшись в следах, направился к ёлке, все вороны в один общий голос опять крикнули по-нашему:

• Кра!

А по-ихнему это значило:

• Правильно!

И когда филин выбежал из-под ёлки и стал на крыло, опять вороны крикнули:

И это теперь значило:

• Брать!

Все вороны поднялись с дерева, вслед за воронами все галки, сойки, иволги, дрозды, вертишейки, трясогузки, щеглы, синички, гаечки, московочки, и все эти птицы помчались тёмной тучей за филином и все орали одно только:

• Брать, брать, брать!

Я забыл сказать, что когда филин становился на крыло, Сват успел-таки вцепиться зубами в хвост, но филин рванулся, и Сват остался с филиновыми перьями и пухом в зубах.

Озлобленный неудачей, он помчался полем за филином и первое время бежал, не отста­вая от птиц.

• Правильно, правильно! — кричали ему некоторые вороны.

И так вся туча птиц скрылась на горизонте, и Сват тоже исчез за перелеском. Чем всё кончилось, не знаю. Сват вернулся ко мне только через час с филиновым пухом во рту.

И ничего не могу сказать, тот ли это пух у него остался, который взял он, когда филин на крыло становился, или же птицы докона­ли филина и Сват помогал им в расправе со злодеем.

Что не видал, то не видал, а врать не хочу.

 

ЯСТРЕБ И ЖАВОРОНОК

Пришли к нам два огромных охотника с добрыми лицами, похожие на двух медве­дей: один побольше, другой поменьше; один повыше, другой покороче.

• Не жалко вам охотиться? — спросила моя жена.
• Как когда, — ответил охотник повыше.
• Бывает, и жалко, — сказал кто потолще.
• Бывает! — подтвердил высокий. — Бывает, даже весь сморщишься, чтобы только слёзы не закапали.

Мы оба с женой улыбнулись, представляя себе, как сморщились от жалости эти мед­веди.

• Расскажите, — попросила жена, — слу­чай, когда вы поморщились.
• Расскажу, — сказал толстый медведь.
• Ты, наверно, о жаворонке? — спросил высокий.
• И о ястребе, — ответил толстый.
• Хорошо, начинай, а если соврёшь, я стану тебя поправлять.
• Нечего поправлять. Я расскажу всё по правде, как это было.

Это было в конце лета, в начале августа. Мы подходили полем к лесу, где водятся рябчики. Впереди, в травке, показываясь на лысых местах, бежал от нас жаворонок.

«Миша», — говорю я. Короткий показал на высокого. «Миша, — говорю я. — Ты пони­маешь, почему жаворонок столько времени бежит от нас и не улетает?» — «Понимаю, — отвечает. — Где-нибудь ястреб на него метит­ся». — «А не думаешь, что у него где-нибудь запоздалое гнёздышко и он нас отводит?» И только я это сказал, вдруг, откуда ни возь­мись, ястреб. Жаворонок вмиг стал на кры­ло, и тут бы ему и гроб, но, к счастью для него, рядом был лес, и он в лес, и ястреб за ним в лес... Но где тут ястребу вертеть­ся между тесными деревьями! Они исчезли в лесу, и мы занялись рябчиками.

Сделали мы в лесу кружок — ни один рябчик нам не отозвался. Итак, мы пришли на то место, где вошли в лес.

«Миша, — говорю я, — мне что-то есть захотелось, давай закусим и пойдём на другое место — в Антонову Сечу». — «Хорошо, — отвечает он. — Стели газету».

Вынул я из сумки газету, расстелил на чистом местечке, на просеке, скатертью, нарезал хлеба, колбаски, и ещё тут было кое-что... Пока я этим занимался, Миша от нечего делать свистел в манок рябчикам.