С бьющимся сердцем смотрела она на дверь. Он открыл дверь, вошел и тихо закрыл ее за собой. Он был в легких спортивных брюках и куртке. Раньше Лилли видела его только в шортах на байдарке, а потом в джинсах, свитере и куртке в коттедже.
Ну, и без ничего.
— Привет, Лилли!
— Привет!
— Я рад, что ты нашла для меня время сегодня.
— Я взяла себе за правило непременно устраивать встречу с каждым мужчиной, с которым судьба свела меня на двое суток в горном коттедже во время снежной бури.
Он похудел, побледнел, но его улыбка осталась по-прежнему подкупающей. Он пододвинул стул и оглядел ее с головы до ног. Когда их глаза встретились, он сказал:
— Отлично выглядишь!
«Ну почему ты ждал девяносто четыре дня, чтобы позвонить мне?» — кричало все у нее внутри. Вслух она спросила:
— Как плечо?
— Новенькое, с иголочки. Меня переживет. Им пришлось заменить старый сустав пластиковым, практически не подверженным разрушению.
— Тебя это беспокоит?
— Не слишком.
— Ты говоришь так о любой травме.
Несколько мгновений он пристально смотрел ей в глаза.
— Есть раны, которые болят сильнее других.
Лилли отвернулась, чтобы избежать притяжения его синих глаз. Бессчетное число раз она спрашивала себя, что скажет и что сделает, когда увидит его снова. Если когда-нибудь увидит. Она не сомневалась, что уж один-то раз им суждено увидеться. Что будет дальше, она не знала. Не знала, чего ждать. Она разработала несколько сценариев собственного поведения во время этой встречи: от холодного равнодушия до страстных объятий. И вот час настал, а она не могла вспомнить ни единой реплики из придуманных загодя диалогов.
— Наверное, тебе пришлось пройти физиотерапию?
— Я провел несколько недель в реабилитационном Центре.
— Бездействие, должно быть, сводило тебя с ума?
— Верно подмечено. Но мое положение было неизмеримо лучше, чем у многих других пациентов. Например, у Скотта Хеймера.
— Да, я слышала о несчастном случае.
— Это не был несчастный случай. Он мне сказал, что нарочно отпустил канат.
— Зачем?
С растущим изумлением Лилли выслушала рассказ о стероидах, которыми Уэс накачивал своего сына.
— Да плюс к тому спал с его подружкой, — подытожила Лилли, покачивая головой. — Уэс Хеймер — последняя сволочь.
— Согласен. Они держат его интрижку с Миллисент в секрете. Не для того, чтобы защитить Уэса, но чтобы оградить чувства ее родителей. Зачем усугублять их страдания?
— Он заслуживает публичного осуждения, но я понимаю, что заставило их так поступить.
— Говорят, он чувствует себя паршиво, но не только из-за Скотта или из-за того, что произошло на горе.
— Он всего лишь следовал примеру Датча.
— Не совсем так, Лилли. Если верить Скотту, Уэс сознался, что это он подзуживал Датча на охоту за мной.
— А Уэсу-то какой интерес охотиться за тобой?
— Какое-то время он всерьез опасался, что его собственный сын может оказаться Синим.
— Скотт?
— У него был мотив. По крайней мере, Уэс так думал. Уэс сыграл на чувствах своего старого друга и подтолкнул его на то, что самого Датча давно уже подмывало сделать: достать меня из ревности к тебе. Уэсу нетрудно было убедить Датча, но он не ожидал, что дело обернется смертью его лучшего друга. Эту вину он унесет с собой в могилу.
— Не понимаю, как она может оставаться с ним.
— Миссис Хеймер? Скотт говорит, она была готова его оставить, когда узнала о стероидах. Уэс умолил ее остаться.
Он говорит, что стал другим человеком. Перевернул страницу. В доказательство того, что он раскаялся, Уэс даже бросил тренерскую карьеру. Он теперь торгует спорттоварами.
— У дяди Миллисент?
— Нет, так далеко его раскаяние не заходит, — покачал головой Тирни.
— А как же Скотт? Что ждет его в будущем?
— Он все еще в инвалидной коляске, но, как только полностью поправится, он хочет продолжить образование, как и собирался.
— Но только не в спорте, я думаю?
— Нет. Он больше не будет играть в спортивные игры и сам безмерно рад этому.
— Представляю себе, насколько он был несчастен, если пошел на такую крайность, лишь бы выбраться из-под давления отца.
— Он и сейчас несчастен, — проговорил Тирни, задумчиво хмурясь. — Скотт о многом мне рассказал, можно сказать, душу открыл. Он рад, что от него больше не будут требовать участия в спортивных состязаниях. Но он кое-что скрывает. Он мне прямо сказал, что это дело слишком личное, он еще не готов этим поделиться. Я много за ним наблюдал, пока мы вместе были в реабилитационном центре. Он много читает. Главным образом греческих и римских классиков. Часами сидит, уставившись в пространство. Он очень грустный юноша.
— Может быть, он тоскует по Миллисент?
— Он, конечно, сожалеет о том, что с ней случилось, но после того, как она и Уэс… — Тирни не договорил. — Что-то еще разбило ему сердце… Или кто-то еще. Может быть, позже он почувствует себя готовым поговорить со мной. Он обещал держать связь.
— Я уверена, он ценит твою дружбу.
— Он хороший парень.
Немного помолчав, Лилли сказала:
— Ты, конечно, знаешь, что Уильям Ритт признал все обвинения?
Губы Тирни сжались в твердую линию.
— Пять пожизненных сроков. И все-таки это слишком хорошо для него.
— Совершенно с тобой согласна.
— Что ж, по крайней мере, он сэкономил налогоплательщикам стоимость процесса.
— Его никогда не любили, — задумчиво сказала Лилли. — Никто не любил. По собственному опыту знаю: все его попытки завоевать мои симпатии вызывали у меня растущую настороженность. А теперь даже родная сестра его покинула. Я плохо знаю Мэри-Ли, но со мной она всегда была приветлива. Представляешь, каково ей теперь?! Я послала ей письмо со словами сочувствия, но оно вернулось нераспечатанным.
— Я слышал, она уехала из Клири и никому не оставила адреса. Пожалуй, она сделала правильно, — заключил Тирни.
— Пожалуй, — согласилась с ним Лилли.
Исчерпав эти темы, они замолчали. Лилли чувствовала, что он смотрит на нее. Сама она упорно смотрела только на пачку писем у себя на столе. Наконец, чувствуя себя не в силах выносить затянувшуюся напряженную паузу, она вскинула на него взгляд.
— Лилли, я до сих пор тебе не звонил, потому что…
— Я не спрашивала тебя об этом…
— Но ты заслуживаешь объяснения.
Лилли встала и подошла к окну. Самая страшная снежная буря последних десятилетий положила конец зиме. Весна была в разгаре, близилось лето. Двадцатью этажами ниже лежали улицы Атланты, купающиеся в мягком свете послеполуденного солнца.
— Ты сменил больницу, Тирни. Ты просил людей из ФБР в Шарлотте никому, включая меня, не давать никакой информации о том, как тебя найти. Я все поняла.
— Нет, ты ничего не поняла. Это совершенно не означало, что не хотел тебя видеть.
— Ты уверен в этом?
— Уверен!
— Тогда что?
— Тебе надо было похоронить Датча. Мне надо было эксгумировать Торри.
Вся обида Лилли сразу пропала. Она повернулась к нему.
— Прости! У меня так и не было случая тебе сказать, как я скорблю о ней.
— Спасибо. Я наконец-то узнал, что с ней произошло. Хорошо, что все прояснилось. Я испытал облегчение, но пережил ужасные дни. Мне и сейчас трудно вспоминать этот кошмар.
Лилли чуть было не бросилась к нему при этих словах, но все-таки удержалась.
— Мне хотелось бы, чтобы ты рассказал о Торри. Если, конечно, ты сам этого хочешь.
— Это тяжелая история, но ты должна ее услышать.
Лилли кивнула, чтобы он продолжал.
Тирни глубоко вздохнул.
— Когда Торри только-только появилась на свет, я надолго уехал в Африку. У меня был контракт на серию очерков о континенте для журнала путешествий. Это должно было занять несколько недель, но растянулось на месяцы. Многие месяцы. Я пропустил День благодарения, пропустил Рождество. Я много чего пропустил.
Пока я был в отъезде, Пола — мать Торри — встретила и полюбила другого человека. Когда я наконец вернулся домой, она положила передо мной документы о разводе. Я даже вещи не успел распаковать. Пола и ее будущий муж хотели, чтобы я отказался от родительских прав на Торри на том основании, что он провел с ней больше времени, чем я.
В то время я дал себя убедить, что так будет лучше для всех, что это самый правильный и порядочный поступок.
Пола любила Ламберта. Он любил Торри как родную дочь. Я решил, что будет лучше для моей дочери, если я просто уйду и дам им возможность жить своей жизнью без моего вмешательства.
— «В то время», — торопливо вставила Лилли. — Это важная оговорка.
— Верно!
Тирни встал и подошел к стене, где были вывешены в рамочках самые удачные журнальные обложки. Он пробежал глазами их все, но Лилли казалось, что он не читает заголовки и даже не видит фотографии.
— Они никак не препятствовали моим встречам с ней. Напротив, они эти встречи поощряли. Но нам обоим было неловко. Мы друг друга не знали. Я был чужаком, с которым бедную девочку заставляли время от времени встречаться. Я выходил на сцену из левой кулисы, проговаривал свою реплику, уходил в правую кулису и исчезал на год или два. Это была жизнь моей дочери, а я всего лишь исполнял в ней третьестепенную роль. С годами я перестал играть и ее. Мои визиты становились все более редкими. Я был на Амазонке, когда до меня дошло известие о ее исчезновении. Она пропала без следа, предполагалось, что ее похитили. Мне потребовались две недели, чтобы вернуться в мир цивилизации и добраться до Штатов.
Я не видел ее несколько лет, — продолжал Тирни. — Меня известили просто из вежливости. Пола была поражена, когда я явился к ним в дом в Нэшвилле, что само по себе многое говорит обо мне, не правда ли? Но вместо того, чтобы ее утешить и хоть как-то облегчить ситуацию для нее и Ламберта, я повел себя, как последний осел.
Я имел наглость критиковать их за то, что они слишком быстро уехали из Клири и не настояли на продолжении поисков. Наступила зима. Невозможно было заставлять несколько сотен людей бесконечно прочесывать эту гору. Но я отказывался принимать эту простую истину, отказывался верить, что больше ничего нельзя было поделать, оставалось лишь надеяться, что Торри где-то когда-то объявится.
Я не мог примириться с тем, что ее лицо появится на молочных картонках с просьбой сообщить любую информацию.
Тирни повернулся к Лилли.
— Ламберт вышвырнул меня из их дома, и я его ни в чем не виню. Я поселился в гостинице. И в безликом гостиничном номере, где ничто, кроме рюкзака со сменой одежды, не принадлежало мне, я вдруг понял, что остался совершенно один на свете.
Пола и ее муж могли опереться друг на друга, вместе поплакать, обняться и утешиться. У меня не было никого, и я сам был тому причиной. Мне пришло в голову, что я добровольно отказался от единственного существа на планете, в жилах которого текла моя кровь. Вот тогда-то я впервые заглянул в лицо самому себе и понял, какой я эгоистичный ублюдок.
Отказ от Торри был не жертвой. Я когда-то внушил себе это, но это не было правдой. Это был эгоистичный шаг, а не широкий жест самоотречения во благо моего ребенка. Я хотел шататься по миру. Я хотел жить на чемоданах, паковаться и уезжать когда вздумается, не считаясь со своей семьей. В том пустом гостиничном номере я увидел себя таким, какой я есть. Во всяком случае, таким, каким был. Настало время отдавать долги.
В тот вечер я принял решение любой ценой докопаться до истины. Я поклялся искать ее до самой смерти. Это был единственный долг, от которого я не мог уклониться. Это было последнее, что я мог сделать для своей дочери. Единственное, что я когда-либо для нее сделал.
Его голос охрип от волнения.
— Я дошел до конца, Лилли. Мне пришлось ползком вылезти из своей больничной койки, но я был там, на горе, когда эксперты проводили эксгумацию. Я был с Полой, когда останки нашей дочери были идентифицированы без тени сомнения. Мы провели скромную поминальную службу и похороны в Нэшвилле.
Он оторвался от изучения журнальных обложек и посмотрел на нее. Его глаза были полны слез.
— Мне пришлось покончить со всем этим, перевернуть эту страницу, прежде чем я мог прийти к тебе. Ты понимаешь?
Лилли молча кивнула, опасаясь, что разрыдается, если заговорит.
— Возможно, теперь, когда ты все это услышала, ты не захочешь иметь со мной ничего общего, но я надеюсь, что этого не случится.
— Как ты думаешь…
— Что?
— В тот день, когда мы спускались на байдарках по реке, ты почувствовал во мне ту же пустоту, ту же горечь утраты, которую ощущал сам? Я потеряла Эми. Ты потерял Торри. Ты узнал…
— Родственную душу?
— Что-то в этом роде.
— Я в этом уверен, — сказал он.
— Вот как?
— Погоди, ты хочешь спросить, только ли это привлекло меня в тебе?
— А это так?
— А ты как думаешь?
Его неистовый взгляд был горяч, как ласка. Он ответил на ее вопрос.
Лилли покачала головой.
— Нет, я думаю, мы оба знали, когда попрощались в тот день, что это не конец, а лишь отсрочка.
— Время, проведенное нами вместе, исчисляется часами, — сказал он, — но мне кажется, что мы знаем друг друга лучше, чем большинство пар, проживших в браке долгие годы.
— А мы пара, Тирни?
Вот теперь он подошел к ней, обхватил ее лицо ладонями, приблизил к своему лицу.
— О боже, я на это надеюсь. — Он обвел взглядом ее лицо, задерживаясь на каждой черточке, и наконец остановился на губах.
— Хочешь меня? — прошептала она.
— Ты даже не представляешь себе, насколько…
Он наклонил голову и поцеловал ее. Нежный поцелуй мгновенно перерос в горячий и влажный, бесконечно чувственный, переполненный волнующим обещанием.
Он все еще не вполне владел правой рукой и обнял ее левой и движением, которое хорошо ей запомнилось после их первого поцелуя, притянул к себе вплотную, нажав ладонью на талию.
Поцелуй тянулся, не прерываясь, несколько бесконечных минут. Когда они наконец оторвались друг от друга, он пригладил ей волосы, разметавшиеся по плечам.
— Ты меня больше не боишься?
— Боюсь одного — что ты опять исчезнешь из моей жизни.
— Ну, тогда тебе нечего бояться. — Тирни шутливо чмокнул ее, словно скрепляя клятву печатью, но, когда поднял голову, его лицо было серьезным. — На этот раз все будет по-другому, клянусь тебе, Лилли. Я буду любить тебя, как никто никогда не любил.
— Ты уже сделал все, что нужно, тебе больше нечего доказывать. Ты уже не раз рисковал для меня жизнью.
— Раньше я не умел любить, но…
Лилли прижала палец к его губам.
— Все ты умел, Тирни. Ты не смог бы сделать то, что сделал, не смог бы пожертвовать два года жизни и едва не загубить ее ради Торри, если бы не любил ее.
— Но она умерла, так и не узнав об этом.
— Я так не думаю. Она все знала.
Тирни взглянул на нее с сомнением, но Лилли видела, что он отчаянно хочет ей поверить.
— Пола мне сказала, что Торри читала все мои статьи. Держала все журналы у себя в комнате и не давала матери их выбросить.
Лилли обхватила руками его голову.
— Она знала, что ты ее любишь!
— Если бы я мог начать сначала, уж я бы позаботился, чтобы она знала. Я твердил бы ей об этом каждый день. Я бы все сделал иначе. Я бы все сделал правильно.
Лилли крепко обняла его, опустила голову ему на грудь, чтобы он не увидел ее тайной улыбки. Пусть сегодняшний день принадлежит только им одним. Завтра у нее еще будет время сказать ему, что, хотя он потерял одного ребенка на той горе, там же он зачал другого.
Ему уже был дарован шанс начать сначала и все сделать правильно.
__________