Она пристально взглянула на Монторана, затем, восхищенная смелостью этого человека, оскорбившего ее в ту минуту, когда она в своих руках держала его жизнь, усмехнулась с нежным лукавством и сказала ему на ухо:
— У вас слишком упрямая голова, палачам она не понравится, я сохраню ее для себя.
Маркиз изумленно посмотрел долгим взглядом на эту непостижимую девушку, любовь которой торжествовала надо всем, даже над самыми тяжкими оскорблениями: за такую обиду, которую женщина никогда не простит, она мстила прощением. Глаза его стали менее суровыми, менее холодными, и выражение грусти промелькнуло в чертах его лица. Страсть его уже была сильнее, чем он думал. Мадмуазель де Верней, довольствуясь этим слабым залогом желанного примирения, ласково взглянула на него и подарила его улыбкой, подобной поцелую. Затем она откинулась к стенке кареты, решив больше не рисковать счастливой развязкой этой драмы, уверенная, что своей улыбкой она возобновила ее начало. Ведь она была так красива, так хорошо умела побеждать препятствия в любви, так привыкла играть всем и смело идти вперед наудачу. Она так любила все неожиданное, необычное, любила бури жизни!
Вскоре по приказанию маркиза карета свернула с большой дороги и направилась к Виветьеру по узкому проселку, тянувшемуся меж двух высоких откосов, засаженных яблонями, и похожему скорее на ров, чем на дорогу. Путешественники обогнали синих, и конвой медленно двинулся за каретой к старому замку, — сероватая его кровля то появлялась, то исчезала за деревьями, окаймлявшими дорогу, на которой несколько отставших солдат вязли в липкой грязи, с трудом вытаскивая из нее башмаки.
— Здорово это похоже на дорогу в рай! — воскликнул Скороход.
Благодаря опытности кучера мадмуазель де Верней довольно скоро увидела замок Виветьер. Он стоял на скалистом холме, выступавшем точно мыс между двух глубоких прудов, и пробраться к нему можно было только по узкой мощеной плотине. Часть полуострова, где находились строения и сады, на некотором расстоянии от фасада замка была защищена широким и глубоким рвом, куда спускали лишнюю воду из прудов, и, таким образом, возник настоящий остров, неприступное, драгоценное убежище для любого полководца, ибо захватить его тут врасплох можно было только с помощью измены. Когда заскрипели петли ворот и путешественники въехали под стрельчатый свод портала, разрушенного в предшествующую войну, мадмуазель де Верней высунула голову из окна кареты. От мрачных красок картины, представшей ее взорам, почти исчезли баюкавшие ее мечты о любви и обольщении. Карета въехала на широкий, почти квадратный двор, замкнутый отвесными берегами прудов. Единственным украшением этих крутояров, которые омывала вода, местами затянутая зелеными пятнами, были оголенные деревья с корявыми стволами и огромными седыми кронами, поднимавшиеся над тростником и кустарниками, словно забавные чудища. Эта уродливая изгородь, казалось, ожила и заговорила, когда с громким кваканьем запрыгали в воду лягушки, а испуганные лысухи, пробудившись от шума и стука колес, с плеском вылетели на середину прудов. Двор, окруженный высокой увядающей травой, утесником, низкорослыми деревьями и кустами растений-паразитов, исключал всякую мысль о порядке и пышности. Замок, видимо, уже давно был заброшен. Крыши осели, как будто от тяжести завладевшей ими растительности. В стенах, хотя и построенных из прочного сланца, которым изобилует Бретань, змеились трещины, и плющ цеплялся за них своими щупальцами. Замок обращен был фасадом к пруду и состоял из двух крыльев, соединенных под прямым углом высокою башней; прогнившие двери и ставни, свисавшие с петель, ржавая чугунная балюстрада и ветхие оконные рамы как будто готовы были рухнуть на землю при первом порыве бури. Холодный ветер завывал в этой развалине, а мглистый свет луны придавал ей мрачный облик огромного привидения. Лишь увидев воочию серые и синеватые краски гранитных глыб, сочетавшиеся с черными и бурыми тонами сланца, можно понять, насколько верен образ, который вызывал в зрителе этот пустой и темный остов. Щели между камнями, зияющие окна, зубчатая башня, дырявые крыши в самом деле придавали ему вид скелета, и хищные птицы, с криком слетевшие с него, добавили еще одну черту к этому смутному сходству. Высокие ели, посаженные за домом, покачивали над крышей темными своими ветвями, а некогда подстриженные тисы, украшавшие углы здания, окаймляли его траурными фестонами, словно края погребального покрова. И, наконец, форма дверей, грубые орнаменты, отсутствие стройности в архитектуре — все указывало, что это один из феодальных замков, которыми, пожалуй, по праву гордится Бретань, ибо они представляют собою на этой гаэльской земле исторические памятники туманных времен, предшествовавших установлению монархии. Слово «замок» всегда вызывало в воображении мадмуазель де Верней традиционные представления, и теперь, грациозно выпрыгнув из кареты, она с ужасом смотрела на эту картину, поразившую ее зловещим своим характером, и раздумывала в одиночестве, как ей поступить. Франсина услышала, как с облегчением вздохнула г-жа дю Га, чувствуя себя в безопасности от синих; бедная девушка невольно вскрикнула, когда ворота захлопнулись и она оказалась запертой в крепости, воздвигнутой самой природой. Монторан бросился к мадмуазель де Верней, угадав, какие мысли ее беспокоят.
— Замок этот разрушила война, — сказал он с легкой грустью, — так же как вы разрушили воздушный замок моей мечты о нашем счастье.
— Как так? — в изумлении спросила она.
— А разве вы действительно «молодая, благородная и умная женщина»? — иронически спросил он, повторяя слова, которые она так кокетливо произнесла, беседуя с ним на дороге.
— Кто вам сказал, что это неправда?
— Друзья, люди, вполне заслуживающие доверия, которые заботятся о моей безопасности и охраняют меня от предательства.
— От предательства? — переспросила она с насмешливой улыбкой. — Разве Алансон и командир Юло уже так далеко отсюда? У вас плохая память! Опасный недостаток для главы политической партии! Но если друзья так властно господствуют над вашим сердцем, — добавила она с редкостной дерзостью, — любите ваших друзей. Ничто не может сравниться с радостями дружбы. Прощайте! Ни я, ни солдаты Республики не войдем сюда.
В порыве уязвленной гордости и презрения она бросилась к воротам, и весь ее облик дышал таким благородством и таким отчаянием, что мысли маркиза изменились; да и так трудно было ему отказаться от своих желаний, что он вновь стал неосторожным и легковерным. Ведь и он уже любил ее! Обоим влюбленным не хотелось поссориться.
— Добавьте только одно слово, и я вам поверю, — сказал он умоляющим тоном.
— Одно слово? — иронически повторила она сквозь зубы. — Слово?.. Нет. Ни единого жеста.
— Ну, хоть побраните меня, — просил он, пытаясь взять ее за руку, но девушка отняла у него руку, — если только вы осмелитесь сердиться на вождя мятежников за то, что теперь он стал настолько же недоверчивым и мрачным, насколько был недавно веселым и доверчивым...
Мари посмотрела на него без гнева, и он добавил:
— Вы знаете мою тайну, а я вашей тайны не знаю.
При этих словах алебастровое чело девушки как будто потемнело. Она строго посмотрела на Монторана и ответила:
— Мою тайну?.. Никогда!
В любви каждое слово, каждый взгляд исполнены особого красноречия, но мадмуазель де Верней не выразила своим ответом ничего определенного, и, как ни был догадлив Монторан, он не мог раскрыть тайный смысл этих слов, хотя волнение, звучавшее в голосе девушки, живо затронуло его любопытство.
— Странная у вас манера рассеивать подозрения! — воскликнул он.
— А у вас еще остались какие-то подозрения? — спросила она, смерив его взглядом, словно говорила: «Разве у вас есть какие-то права на меня?»
— Мадмуазель, — ответил он покорно, но с твердостью, — ваша власть над республиканскими войсками, этот конвой...
— Ах, вы кстати напомнили мне! Скажите, мой конвой и я сама, — ну, словом, ваши защитники, — промолвила она с иронией, — мы будем здесь в безопасности?
— Да, даю в этом честное слово дворянина! Кто бы вы ни были, мадмуазель, вам и вашим людям нечего бояться в моем доме.
В этом торжественном обещании звучало такое искреннее благородство, что мадмуазель де Верней совершенно успокоилось за судьбу республиканцев. Она хотела что-то сказать, но промолчала, так как в эту минуту подошла г-жа дю Га. Эта женщина слышала или угадала часть разговора влюбленных и почувствовала немалую тревогу, поняв, что между ними уже нет никакой враждебности. Заметив г-жу дю Га, маркиз предложил мадмуазель де Верней руку и быстро повел ее к дому, словно хотел избавиться от назойливого преследования.
«Я им мешаю», — сказала про себя г-жа дю Га, не двигаясь с места.
Она видела, что примирившиеся влюбленные направились к крыльцу и, как только отошли от нее подальше, остановились поговорить.
— Да, да, я мешаю им, — повторила она. — Но очень скоро эта тварь больше не станет мешать мне. Клянусь, что пруд будет ей могилой! Я сама сдержу твое «слово дворянина». Разве она не будет в безопасности, когда очутится под водой?
Она пристально всматривалась в спокойную зеркальную гладь маленького озера, блестевшую направо от замка, как вдруг услышала шорох в колючем прибрежном кустарнике и при свете луны увидела неуклюжую фигуру Крадись-по-Земле, появившуюся из-за ствола старой вербы. Надо было хорошо знать шуана, чтобы различить его в скопище голых узловатых стволов, — его фигура сливалась с ними. Г-жа дю Га опасливо посмотрела вокруг и увидела, что кучер ведет лошадей в конюшню, находившуюся в правом крыле замка, обращенном к тому берегу, где спрятался Крадись-по-Земле, а Франсина направляется к влюбленным, забывшим в эту минуту весь мир. Тогда г-жа дю Га подошла к берегу и приложила палец к губам, требуя этим знаком полного молчания, а затем шуан скорее угадал, чем услышал, следующие слова:
— Сколько вас здесь?
— Восемьдесят семь.
— А их только шестьдесят пять. Я сосчитала.
— Ладно, — ответил со свирепым удовлетворением дикарь. Он внимательно следил за каждым движением Франсины и мгновенно скрылся за стволом вербы, как только увидел, что девушка обернулась и взглядом ищет г-жу дю Га, за которой она не переставала наблюдать, инстинктивно чувствуя в ней врага.
На парадном крыльце появилось семь-восемь человек, которых, видимо, привлек шум экипажа, и послышались возгласы:
— Приехал Молодец! Молодец приехал! Вот он!..
На эти возгласы выбежали еще люди, и разговор влюбленных прервался. Маркиз де Монторан быстро подошел к собравшимся на крыльце дворянам, властным жестом велел всем замолчать и указал на аллею, в конце которой уже шагали республиканские солдаты. Увидев столь знакомые синие мундиры с красными отворотами и блестящие штыки, удивленные заговорщики воскликнули:
— Вы, значит, явились для того, чтобы предать нас?
— Тогда я не стал бы предупреждать вас об опасности, — с горькой улыбкой ответил маркиз. — Синие, — продолжал он после краткого молчания, — конвоируют вот эту молодую даму; ее великодушие почти чудом спасло нас сегодня, когда мы чуть не погибли в алансонской гостинице. Мы потом расскажем вам об этом приключении. Дама и ее конвой находятся здесь, по моему обещанию, в безопасности, и мы должны принять их, как друзей.
Госпожа дю Га и Франсина подошли к крыльцу; маркиз галантно предложил мадмуазель де Верней руку, дворяне расступились и, пропуская их, старались увидеть лицо незнакомки, ибо г-жа дю Га уже сумела разжечь их любопытство, подав им украдкой несколько красноречивых знаков. В первой комнате мадмуазель де Верней увидела большой, прекрасно сервированный стол человек на двадцать гостей. Столовая сообщалась с просторной залой, где вскоре все собрались. Обе комнаты убранством своим вполне соответствовали той картине разрушения, какую замок представлял снаружи. Панели из полированного орехового дерева, но грубой топорной работы, разбухли, разошлись и, казалось, вот-вот отвалятся от стен. Мрачный их цвет усиливал унылый характер высоких покоев без зеркал и занавесей, а скудная и ветхая старинная мебель была под стать всему развалившемуся строению. Мари заметила планы и географические карты, развернутые на большом столе, а в углах комнаты грудами лежали сабли и карабины. Все здесь свидетельствовало о каком-то важном совещании предводителей шуанов и вандейцев. Маркиз подвел мадмуазель де Верней к огромному, источенному червями креслу, стоявшему у камина. Франсина встала позади своей госпожи, прислонившись к спинке этого кресла.
— Разрешите мне на минутку заняться обязанностями хозяина, — сказал маркиз и, отойдя от дам, присоединился к гостям, разбившимся на группы.
Франсина увидела, как после нескольких слов Монторана предводители мятежников принялись торопливо прятать оружие, карты и все, что могло возбудить подозрение республиканских офицеров; некоторые сняли с себя широкие кожаные пояса с пистолетами и охотничьими ножами. Маркиз попросил всех соблюдать величайшую осторожность и вышел, сказав, что должен позаботиться о приеме неприятных гостей, которых послал ему случай. Мадмуазель де Верней спокойно грелась у камина, протянув ноги к огню, и, когда Монторан выходил, она даже не повернула головы, обманув этим ожидание собравшихся, ибо всем хотелось посмотреть на нее. Только одна Франсина заметила, как изменилось поведение гостей после ухода молодого вождя. Дворяне обступили г-жу дю Га, она о чем-то рассказывала им вполголоса, и все слушатели не раз поглядывали на обеих незнакомок.
— Вы ведь знаете Монторана! — говорила г-жа дю Га. — Влюбился в одно мгновение, и вы, конечно, понимаете, что самые разумные советы в моих устах казались ему подозрительными. И наши парижские друзья, и господа де Валуа, и д'Эгриньон из Алансона, все предупреждали его, все сообщали, что ему готовят ловушку, что на него хотят напустить продажную тварь, а он увлекся первой встречной, вот этой девкой, которая, как я совершенно точно узнала, присвоила себе благородное имя, чтобы опозорить его, которая, оказывается, и т.д., и т.д...
В этой особе читатель, вероятно, узнал женщину, подстрекавшую напасть на тюрготину, и в нашем повествовании она сохранит то имя, которое помогло ей, когда она проезжала через Алансон, избегнуть опасности. Огласив ее настоящее имя, мы лишь оскорбили бы благородную семью, и без того уже глубоко удрученную прискорбными поступками этой молодой дамы, а к тому же ее судьба была сюжетом одной из наших Сцен. Вскоре слушатели г-жи дю Га стали проявлять дерзкое, почти враждебное любопытство, и до слуха Франсины долетело несколько довольно резких замечаний; она коротко предупредила свою госпожу и, отойдя от кресла, укрылась в амбразуре окна. Мари встала и, повернувшись к кучке наглецов, бросила на них взгляд, исполненный достоинства, даже презрения. Красота, изящество, гордая осанка мадмуазель де Верней сразу изменили расположение духа ее врагов: послышался лестный шепот восхищения. Два-три человека, внешность которых свидетельствовала о привычке к изысканной учтивости, какая приобретается только в придворных кругах, подошли к ней с любезным видом. Строгая ее благопристойность внушала им почтение. Никто не решался заговорить с ней, никто не решался обвинять ее, напротив, она сама казалась их судьей. Руководители войны во имя бога и короля мало походили на те портреты, которые она любила создавать в воображении. Борьба, поистине великая, сразу сузилась в ее глазах до ничтожных размеров, когда она увидела физиономии этих захолустных дворян, лишенные жизни и выразительности, кроме двух-трех энергических лиц. С высот поэзии Мари вдруг упала в мир действительности. Прежде всего эти лица, казалось ей, говорили скорее о склонности к интригам, чем о любви к славе; и действительно, корысть вложила оружие в руки всех этих дворян; если им и случалось действовать героически, то здесь они предстали во всей своей наготе. Утратив иллюзии, мадмуазель де Верней стала пристрастной и не распознала тут немногих искренних людей, позднее отличившихся своей самоотверженностью. Манеры у большинства гостей были вульгарные. Лишь несколько человек выделялись среди прочих своеобразием облика, но это стиралось условностями аристократического этикета. Если Мари и готова была признать за ними тонкость ума и обращения, она увидела в них полное отсутствие той простоты, того величия, к которым ее приучили люди победоносной Республики. Это ночное сборище в старинном полуразрушенном замке с облезлыми украшениями, так подходившими к фигурам гостей, вызвало у нее невольную усмешку: она увидела тут символическую картину монархии. С радостью подумала она, что, по крайней мере, маркиз играет первую роль среди этих людей, единственным достоинством которых в ее глазах была преданность делу, обреченному на гибель. На этом фоне она нарисовала образ своего возлюбленного, с восторгом выделяя его необычность, а во всех этих жалких, убогих фигурах уже видела лишь орудие его благородных намерений. В эту минуту в соседней комнате послышались шаги маркиза. Заговорщики тотчас разбились на группы, и перешептывание прекратилось. Словно школьники, затеявшие в отсутствие учителя какую-то проделку, они поспешили скрыть это показным порядком и тишиной. Вошел Монторан, и Мари им залюбовалась: он был самым молодым, самым красивым и самым главным. Как король среди своего двора, он переходил от одной группы к другой, распределяя легкие поклоны, рукопожатия, взгляды, слова одобрения или порицания, выполняя обязанности предводителя с такой грацией и уверенностью, какой трудно было ожидать от юноши, которого она недавно упрекала в ветрености. Появление маркиза положило предел назойливому любопытству, но вскоре злобные слова г-жи дю Га оказали свое действие. Барон дю Геник, по прозвищу «Ответчик», по своему имени и положению лишь один среди всех этих людей, собравшихся для каких-то важных дел, пользовался правом запросто обращаться с Монтораном; он взял его под руку и отвел в сторону.
— Послушай, дорогой маркиз, — сказал он, — нам всем очень грустно видеть, что ты собираешься совершить невероятное безумство.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Да знаешь ли ты, кто такая эта девица в действительности, откуда она явилась и какие у нее намерения относительно тебя?
— Дорогой мой Ответчик, между нами говоря, завтра утром каприз мой пройдет.
— А что, если эта тварь еще до утра предаст тебя?
— Я отвечу тебе, если ты скажешь мне, почему она уже не сделала этого? — шутливо заметил Монторан, приняв фатовской вид.
— Но, может быть, ты ей нравишься, и она не хочет выдавать тебя, пока у нее самой не пройдет каприз.
— Друг мой, посмотри на эту очаровательную девушку, приглядись к ее манерам и посмей сказать, что она не из высшего круга. Если бы она бросила на тебя благосклонный взгляд, разве ты в глубине души не почувствовал бы себя польщенным? Некая дама уже восстановила вас против нее. Но окажись после этого разговора, что она из тех погибших тварей, о которых говорили наши друзья, я убью ее...
— Неужели вы считаете Фуше таким глупцом, что он подошлет к вам уличную девку, — вмешалась г-жа дю Га. — Он соразмерил силу соблазна с вашими достоинствами. И если вы слепы, то у ваших друзей глаза должны быть открыты: мы обязаны оберегать вас.
— Послушайте, сударыня, — ответил Монторан, устремив на нее гневный взгляд, — не пытайтесь что-нибудь замыслить против этой девушки или ее конвоя, иначе вы не избегнете моей мести. Я хочу, чтобы мадмуазель оказывали величайшее уважение и обращались с нею, как с особой, мне близкой. Ведь мы, кажется, в родстве с фамилией де Верней.
Сопротивление, оказанное маркизу, произвело обычное действие, какое подобные препятствия оказывают на молодых людей. Хотя по видимости он весьма легкомысленно относился к мадмуазель де Верней и старался убедить себя и других, что его страсть — только каприз, все же гордость завлекла его очень далеко. Признавшись в своем чувстве к этой женщине, он считал теперь делом чести внушить почтение к ней. Переходя от одной группы к другой, он уверял всех, что эта незнакомка действительно мадмуазель де Верней, и видно было, что его задевать опасно. Тотчас все толки прекратились. Когда Монторан установил в зале некоторое согласие и удовлетворил все требования, он поспешно подошел к своей возлюбленной и тихо сказал:
— Эти люди похитили у меня минуту счастья.
— Я очень рада, что вы подле меня, — смеясь, ответила она. — Предупреждаю, что я весьма любопытна, поэтому не слишком тяготитесь моими вопросами. Прежде всего скажите, кто этот старик в зеленой суконной куртке?
— Это знаменитый майор Бриго, человек из Болота, соратник покойного Мерсье по прозвищу «Вандея» («Болото» — часть Конвента, вначале колебавшаяся между жирондистами и якобинцами, а позднее поддержавшая заговор 9 термидора против Робеспьера. Мерсье — один из многочисленных французских дворян-эмигрантов, которых Англия засылала в Бретань для борьбы против революционной Франции.).
— А кто этот толстый краснощекий священник, который с ним разговаривает? Они, несомненно, говорят обо мне, — продолжала расспрашивать мадмуазель де Верней.
— Желаете узнать, что они говорят?
— Желаю? Конечно.
— Нет, я не могу сказать, — это оскорбительно для вас.
— Ах, так! Вы позволяете безнаказанно оскорблять меня в вашем доме? Прощайте, маркиз! Я не хочу больше оставаться здесь ни одной минуты. Меня и без того мучает совесть, что я обманываю бедных республиканцев, таких честных и доверчивых людей.
Она сделала несколько шагов к двери, маркиз последовал за ней.
— Дорогая Мари, выслушайте меня. Клянусь честью, я заставил прекратить злые речи о вас, даже не зная, правдивы они или нет. Однако положение таково, что я должен остерегаться каждой красивой женщины на своем пути: доброжелатели, имеющиеся у нас в парижских министерствах, дали нам знать, что Фуше хочет подослать ко мне какую-то уличную Юдифь, и моим лучшим друзьям дозволительно думать, что для честной женщины вы слишком красивы...
Говоря это, маркиз пристально смотрел в глаза мадмуазель де Верней. Она покраснела и не смогла сдержать слез.
— Я заслужила эти оскорбления, — сказала она. — Мне хотелось, чтобы вы были убеждены, что я — презренное создание, и все же любили бы меня... тогда я больше не сомневалась бы в вас. Я верила вам, когда вы обманывали меня, а вы не верите, когда я говорю правду! Итак, покончим на этом, сударь, — сказала она, сдвинув брови, и побледнела как полотно. — Прощайте!
И в порыве отчаяния она бросилась прочь из столовой.
— Мари, моя жизнь принадлежит вам, — тихо сказал ей маркиз.
Она остановилась и посмотрела на него.
— Нет, нет, — сказала она. — Я буду великодушна. Прощайте! Когда я последовала за вами сюда, я не думала ни о своем прошлом, ни о вашем будущем. Я была безумна.
— Как? Вы покидаете меня в ту минуту, когда я предлагаю вам свою жизнь?
— Вы делаете это в минуту страсти, желания...
— Без сожаления и навсегда, — сказал он.
Она вернулась. Чтобы скрыть ее волнение, маркиз продолжал начатый разговор:
— Толстяк, о котором вы меня спрашивали, опасный человек: это аббат Гюден, один из тех иезуитов, настолько упорных или преданных своему ордену, что они остались во Франции, несмотря на эдикт от тысяча семьсот шестьдесят третьего года, которым их изгнали из страны. Он зачинщик войны в этих краях и проповедник религиозной общины, называемой «Братство сердца господня». Он привык пользоваться религией как орудием борьбы, уверяет своих приверженцев, что они воскреснут, и своими проповедями умело разжигает их фанатизм. Как видите, надо пользоваться личными интересами каждого, чтобы достигнуть великой цели. В этом весь секрет политики.
— А кто этот бодрый, мускулистый старик? Какое у него отталкивающее лицо! Ну, вон тот, в изодранной адвокатской мантии?
— В адвокатской? Что вы! Он претендует на чин генерал-майора. Разве вы не слыхали о Лонги?
— Неужели это он? — испуганно воскликнула Мари. — И вы пользуетесь такими людьми?
— Тсс! Он может услышать. А вы видите человека, который ведет какой-то греховный разговор с госпожой дю Га?
— Весь в черном? Похожий на судью?
— Да. Это один из наших посредников — ла Биллардиер, сын советника бретонского парламента. Настоящая его фамилия Фламе или что-то вроде этого, но он пользуется доверием принцев.
— А его сосед? Тот, что прячет в карман глиняную трубку, а другой рукой оперся о панель всей ладонью, как простолюдин, — спросила с усмешкой мадмуазель де Верней.
— Ей-богу, вы угадали! Он бывший егерь покойного мужа этой дамы. Командует одним из моих отрядов, которые я выдвинул против республиканских летучих батальонов; он и Крадись-по-Земле, может быть, самые добросовестные слуги короля из всех, кто здесь собрался.
— А она? Кто она такая?
— Последняя из любовниц Шарета. Имеет большое влияние на всех этих людей.
— Осталась она верна Шарету?
Вместо ответа маркиз сделал гримасу сомнения.
— И вы уважаете ее?
— Вы в самом деле очень любопытны!
— Она — мой враг, потому что уже не может быть моей соперницей, — смеясь, сказала мадмуазель де Верней. — Но я прощаю ей прошлые ее грехи, пусть и она простит мне мои заблуждения. А кто этот усатый офицер?
— Разрешите мне не называть его. Он хочет покончить с первым консулом, напав на него с оружием в руках. Удастся ему это или нет, все равно вы узнаете его имя — он станет знаменитостью.
— И вы явились руководить подобными людьми?.. — с ужасом воскликнула она. — Неужели это защитники короля? Где же дворяне и вельможи?
— Позвольте! Они рассеяны по всем европейским дворам! — дерзко сказал маркиз. — Кто же вербует на службу Бурбонам королей, их министров, их армии и бросает их против вашей Республики, которая грозит всем монархиям гибелью, а общественному порядку полным разрушением?
— Ах! — воскликнула она в глубоком волнении. — Будьте отныне чистым источником, откуда я почерпну те идеи, которые мне еще надо приобрести... Я готова сделать это. Но позвольте мне верить, что вы единственный дворянин, который, исполняя свой долг, нападает на Францию лишь с помощью французов, а не иностранцев. Я женщина и чувствую, что если бы мой ребенок в гневе ударил меня, я могла бы ему простить, но если бы он хладнокровно смотрел, как чужой терзает меня, я сочла бы его чудовищем.
— Вы всегда останетесь республиканкой, — сказал маркиз в сладостном опьянении от этих благородных слов, которые подтверждали его самолюбивые мысли.
назад<<< 1 2 . . . 10 . . . 24 >>>далее