Дейдра О'Нил, она же Эдда

 

Какая там еще Айя-София! Это была прежняя Афина, но Афина, прикоснувшаяся к самой глуби той реки, что течет через душу, то есть установившая связь с Матерью.

Она заглянула в другую реальность, увидела, что там происходит, – только и всего. Мать молоденькой актрисы умерла и находится там, где времени не существует, а потому способна отклонить вектор события. А мы, живые, ограничены познанием настоящего. Между прочим, это не так уж мало: распознать тлеющую болезнь, пока она еще не успела развиться, прикоснуться к нервным центрам, высвободить энергию – все это нам по плечу.

Разумеется, многие погибли на кострах, многих ждало изгнание, многие спрятали и угасили искру Великой Матери в своей душе. Я никогда не побуждала Афину вступать в контакт с Могуществом. Она сама решилась на это, ибо Мать подавала ей знаки – то являясь в виде света, когда Афина танцевала, то превращаясь в буквы, когда она изучала каллиграфию, показывалась то в пламени свечи, то в глубине зеркала. Не знала моя ученица, как уживаться с Нею, – но лишь до тех пор, пока один ее поступок не вызвал к жизни всю эту череду происшествий.

Афина, всем и всегда твердившая о необходимости быть другими, ничем, по сути дела, не отличалась от остальных смертных. Она двигалась по жизни в своем ритме, со своей, так сказать, «крейсерской скоростью». Была любопытней, чем другие? Возможно. Умела преодолевать свои житейские трудности тем, что не соглашалась считать себя жертвой? Несомненно. Испытывала необходимость разделить с другими – будь то служащие банка или актеры – приобретенные познания? Вот на этот вопрос нельзя ответить однозначно: иногда – испытывала, а иногда я старалась побудить ее к этому, ибо человек не предназначен для одиночества и, взглянув на себя чужими глазами, лучше постигает свою суть.

Но этим мое вмешательство исчерпывалось.

Ибо Мать в тот вечер сама пожелала незримо появиться у Афины и, быть может, шепнуть ей на ухо нечто вроде: «…иди наперекор всему, что знаешь и умеешь. Ты изумительно владеешь ритмом – сделай так, чтобы он прошел через твое тело, но не подчиняйся ему». И потому Афина предложила актерам это упражнение: сфера ее бессознательного уже была подготовлена к общению с Матерью, но сама она всегда была настроена на одну и ту же волну, и это не давало внешним элементам возможности проявиться.

Со мной произошло нечто подобное. Наилучший способ погрузиться в медитацию, войти в контакт со светом – это вязание, а вязать меня еще в детстве на­учила мама. Я умела считать петли, двигать спицами, создавать красивые вещи через эту однообразно повторяющуюся гармонию. Но однажды мой покровитель попросил меня вязать совсем иначе – неразумно, нерационально! Мне, привыкшей и наученной работать терпеливо, усидчиво, аккуратно, это было как нож острый. Но покровитель настаивал, чтобы я сделала отвратительную работу.

Битых два часа, перебарывая головную боль, я считала все это вздором и нелепостью, но не могла допустить, чтобы спицы вели мои руки, а не наоборот. Сделать что-нибудь не то способен каждый, зачем надо было просить об этом меня? Потому что он знал – я одержима страстью к геометрической четкости и к совершенству.

Но вот внезапно это произошло – спицы замерли, я ощутила внутри себя некую огромную пустоту, тотчас заполнившуюся теплым, любящим, душистым, дружелюбным присутствием. И все вокруг преобразилось, и мне захотелось говорить такое, на что в обычном своем состоянии я никогда бы не решилась. Нет, я оставалась прежней, хотя – допустим такой парадокс – уже не была тем человеком, в оболочке которого привыкла жить столько лет.

И вот, во всеоружии собственного опыта, я могу «видеть», что произошло в тот вечер: душа Афины следовала звукам музыки, тогда как тело ее двигалось в противоположном направлении. По прошествии некоторого времени душа отделилась от тела, и в открывшееся пространство наконец смогла проникнуть Мать.

Вернее – там появилась искорка Матери. Древняя, но выглядящая юной. Мудрая, но не всемогущая. Особенная, но лишенная всякой спеси. Изменилось восприятие мира, и она обрела способность видеть то же, что различала когда-то в детстве – параллельные вселенные людей этого мира. В такие мгновения мы можем видеть не только физические оболочки людей, но и их чувства. Говорят – и я верю этому, – таким свойством обладают и кошки.

Между миром вещественным и миром духовным существует нечто вроде занавеса, меняющего свой цвет, плотность, освещенность. Мистики называют его «аурой». Когда этот покров снят, все становится простым: аура рассказывает обо всем, что происходит. Случись мне в тот вечер быть у Афины, она видела бы вокруг моего тела лиловое свечение с несколькими большими желтыми пятнами. И это значило бы, что впереди у меня еще долгий путь и что я еще не выполнила предназначенное мне на этом свете.

Есть еще и то, что люди называют «призраками». Это – случай с матерью той молоденькой актрисы, единственный, впрочем, случай, где судьба должна была быть изменена. Я почти убеждена в том, что девушка еще до того, как задала свой вопрос, знала – мать находится рядом с нею. Единственное, что удивило ее, – это история с кошельком.

И все гости Афины, прежде чем начать этот танец поперек ритма и такта, испытывали смущение. Почему? Потому что привыкли «все делать как следует». Никому не нравятся промахи и ошибки, особенно когда мы сами сознаем, что дали маху. Никому – и Афина здесь не исключение: ей тоже нелегко далось предложение, идущее вразрез со всем, что она любила.

Я очень рада, что в тот миг победа осталась за Матерью. Один спасся от рака, другой определил наконец истинную природу своей сексуальности, третий сможет теперь выбросить снотворные таблетки. И все это по­тому, что Афина сломала привычный ритм, ударив по тормозам в тот миг, когда неслась на предельной скорости. И все перевернула вверх дном.

Вернусь к моему вязанию: я пользовалась этим занятием еще какое-то время – пока не научилась вызывать у себя это присутствие, не прибегая ни к каким уловкам. Я узнала его и привыкла к нему. То же самое произошло и с Афиной – как только мы узнаем, где находятся Врата Восприятия, уже не составляет труда отворить их. Надо лишь привыкнуть к нашему «странному» поведению.

Остается добавить, что вязать я стала быстрее и лучше, точно так же, как и в танце Афины – после того, как она сломала барьеры, – прибавилось и души, и грации.

 

 

Андреа Мак-Кейн, актриса

 

Мало сказать, что история эта получила широкую огласку, – она распространялась, как лесной пожар. В свободные от репетиций и спектаклей часы все мы набивались в дом Афины, приводя с собой друзей. Она вновь заставила нас танцевать, не слушая ритма, не попадая в такт, словно нуждалась в коллективной энергии, чтобы встретиться с Айя-Софией. Сын ее и в этот раз был здесь, и я наблюдала за ним. Когда он сел на диван, музыка оборвалась и начался транс.

Затем последовали вопросы. Как и следовало ожидать, первые три касались любви – будет ли он жить со мной, любит ли она меня, не изменяет ли он мне. Афина хранила молчание. Задавшая четвертый безответный вопрос продолжала допытываться:

– Ну, так как все-таки – изменяет он мне или нет?

– Я – Айя-София, мировая мудрость. Я сотворила мир с помощью одной лишь Любви. Я – начало начал, а до меня не было ничего, кроме хаоса.

А потому, если кто-нибудь из вас хочет управлять силами, победившими и преодолевшими хаос, не обращайтесь к Айя-Софии с вопросами. Для меня любовь заполняет все. Она не может быть желанной – потому что несет в самой себе свой конец. Не может предать, ибо не связана с обладанием. Не может быть удержана, ибо, подобно реке, преодолеет все препоны. Тому, кто желает властвовать над любовью, придется перекрыть источник, питающий ее, и в этом случае пусть не сетует он, что вода, которую удастся ему собрать, будет гнилой.

Она обвела взглядом всех присутствующих – большая их часть была здесь впервые – и начала перечислять то, что прочла у них в глазах: страх болезней, проблемы на работе, нелады с детьми, сексуальность, нереализованные возможности, невостребованные способности. Помню, как она обратилась к женщине лет тридцати:

– Твой отец вдалбливал тебе, как должны идти дела, как должна вести себя женщина. Ты всегда жила наперекор своим мечтам и никогда не проявляла свое «хочу». Оно заменялось «нужно», «должно» или ожиданием. Но ведь ты прекрасно поешь. Год занятий – и ты сможешь переменить свою судьбу.

– Я замужем… У меня ребенок.

– У Афины тоже есть сын. А твой муж поначалу будет возражать, но потом примет это как должное. И не надо быть Айя-Софией, чтобы предсказать это.

– Мне поздно учиться пению…

– Ты сама отказываешься принять себя такой, какова ты на самом деле. Но это уж не мое дело. Я сказала то, что должна была сказать.

И каждый, кто стоял в этой маленькой комнате, – потому что сесть было некуда, – стоял и обливался потом, хотя была еще зима, и поначалу считал все происходящее полной ерундой, поочередно получал наставление от Айя-Софии.

Я была последней:

– Оставайся, если хочешь, чтобы суть твоя перестала двоиться.

Сегодня я не держала Виореля на руках – он с интересом наблюдал за таинством, и мне показалось, что слов матери, сказанных ему в прошлый раз, хватило, чтобы прогнать его страх.

Я кивнула. Не в пример первой встрече, когда по ее просьбе все просто ушли, оставив ее с сыном, теперь Айя-София дала поучение до окончания ритуала.

– Вы здесь – не затем, чтобы получать однозначные ответы; мое предназначение – в том, чтобы побуждать вас задавать вопросы. В прошлом правители и подданные вопрошали оракулов, прося открыть им будущее. Но будущее – прихотливо и переменчиво, ибо его ведут решения, принимаемые сейчас, в настоящем. Крутите педали не переставая, ибо если велосипед остановится – вы упадете.

Тех, кто сейчас – на полу, тех, кто пришел к Айя-Софии для того лишь, чтобы она подтвердила приятную и нужную им истину, я прошу – больше не появляйтесь здесь. Судьба неумолима к людям, желающим жить в уже не существующей вселенной. Новый мир принадлежит Великой Матери, явившейся вместе с Любовью отделить небесную твердь от вод. Кто уверовал, что побежден, всегда будет терпеть поражение. Кто решил, что уже не сможет действовать иначе, будет уничтожен рутиной. Кто захотел воспрепятствовать переменам, будет обращен в прах. Прокляты будут те, кто не танцует и не дает танцевать другим! Глаза ее пылали.

– Теперь идите.

Все потянулись к дверям, и я видела на лицах у многих растерянность. Они хотели получить душевное утешение, а их едва ли не оскорбили. Они пришли узнать, как управлять любовью, а услышали, что всепожирающее пламя никогда не перестанет воспламенять все вокруг себя. Они хотели подтверждения правильности своих поступков – ибо их жены, мужья и хозяева были ими довольны, – а вместо этого в них вселили сомнение.

Впрочем, кое-кто улыбался. Они сумели осознать, как важен танец, и теперь нет сомнений, что с сегодняшнего вечера они позволят своим телам и душам предаваться ему – даже если за это, как водится, придется платить.

А в комнате остались только мальчик, Айя-София, Хирон и я.

– Я хотела говорить с тобой наедине.

Не произнеся ни слова, он взял свое пальто и вышел.

Айя-София смотрела на меня. И мало-помалу у меня на глазах превращалась в Афину. Есть только один способ описать это превращение: представьте себе чем-то огорченного и раздосадованного ребенка, но вот он успокаивается, и по мере того, как злость перестает искажать его черты, начинает казаться, будто перед нами – совсем другое существо. А то, прежнее, словно растаяло в воздухе вместе с чувством, потерявшим свою сосредоточенность.

Она казалась безмерно утомленной.

– Приготовь мне чаю.

Она мне приказывает! И теперь я видела не воплощение Мирового Разума, а женщину, которой мой любовник если пока и не увлекся, то весьма заинтересовался.

Но решив, что приготовление чая не задевает моего самоуважения, я пошла на кухню, вскипятила воду, заварила ромашку и вернулась в комнату. Виорель спал у матери на руках.

– Я не нравлюсь тебе. Я промолчала.

– И ты мне не нравишься, – продолжала она. – Ты – хороша собой, элегантна, у тебя большой талант актрисы, ни культурой, ни образованностью я никогда не смогу сравняться с тобой, хотя моя семья в свое время приложила к этому большие усилия. Но ты – высокомерна, недоверчива и не уверена в себе. Как сказала Айя-София, в тебе заключены сразу двое.

– Вот не знала, что ты запомнила слова, произнесенные в трансе, потому что в таком случае в тебе тоже два существа – Афина и Айя-София.

– У меня тоже могут быть два имени, но я – едина. Или во мне воплощены все люди, сколько ни есть их на свете. Именно поэтому та искра, что вспыхивает во мне в миг транса, дает мне точные указания. Да, я пребываю почти в бесчувствии, но произносимые мною слова идут из какой-то неведомой точки в глубине меня, как если бы Великая Мать вскармливала меня своим молоком – тем, что течет через наши души и несет знание по всей планете.

И когда на прошлой неделе я впервые вступила в контакт с Нею в своем новом качестве, первое, что было мне сказано, я сочла сущей нелепостью. Она велела мне обучать тебя.

И, помолчав, добавила:

– Разумеется, я подумала, что брежу. Потому что не испытываю к тебе ни малейшей симпатии.

И снова замолчала, на этот раз – надолго.

– Но сегодня Источник повторил то же послание. Так что выбор – за тобой.

– Почему ты называешь его Айя-София?

– Это была моя идея. Это название невероятно красивой мечети, которую я видела в книге. Если хочешь, можешь стать моей ученицей. Не это ли стремление когда-то привело тебя сюда? Все эти новые обстоятельства в моей жизни, включая и открытие Айя-Софии, возникли оттого, что однажды ты появилась в дверях и сказала: «Я – актриса, мы ставим пьесу о женском лике Бога. От одного моего приятеля-журналиста я узнала, что вы бывали и в пустыне, и на Балканах, общались с цыганами и можете меня проконсультировать».

– И ты научишь меня всему, что знаешь сама?

– Всему, чего не знаю. Я буду учить тебя, одновременно постигая. Так я сказала тебе при нашей первой встрече и повторяю сейчас. Когда научу тому, что считаю нужным, каждый из нас пойдет дальше своей дорогой.

– И ты способна учить того, кто тебе не нравится?

– Я способна любить и уважать того, кто мне не нравится. Те два раза, что я впадала в транс, я различала твою ауру – никогда в жизни не приходилось мне встречать столь сильной. Ты сумеешь изменить этот мир, если примешь мое предложение.

– Ты научишь меня различать ауры?

– Я ведь и сама не знала, что владею этим даром, пока это не случилось в первый раз. Пойдешь по этому пути – тебе откроется и это.

Я поняла, что тоже способна любить человека, который мне не нравится. И сказала «да».

– Тогда давай превратим твое согласие в ритуал. Обряд забрасывает нас в неведомый мир, но мы знаем, что с тем, что находится там, шутить не надо. Мало сказать «да», необходимо поставить на карту собственную жизнь. Причем – не раздумывая. Если ты и впрямь такова, какой предстаешь в моем воображении, ты не станешь говорить: «Мне надо немного подумать». Ты скажешь…

– Я готова. Давай приступим. Где ты научилась этому обряду?

– Я буду учиться сейчас. Мне уже не надо ломать мой привычный ритм, чтобы возжечь в себе искру Великой Матери, – я уже знаю дверь, которую должна открыть, хоть она и запрятана среди бесчисленных входов и выходов. Мне нужно лишь, чтобы ты молчала.

Опять молчание!

Словно перед началом смертельного единоборства, мы замерли, не сводя друг с друга широко открытых глаз. Ритуалы! Я исполняла некоторые из них еще до того, как нажала кнопку звонка у дверей Афины. И все для того, чтобы в конце концов почувствовать себя малой малостью, оказавшись перед дверью, которая всегда была в поле моего зрения, но которую я не могла отрыть. Ритуалы!

Афина же всего-навсего отпила немного принесенного мною чаю.

– Ритуал исполнен. Я попросила, чтобы ты что-нибудь сделала для меня, и ты сделала. Я приняла. Теперь твой черед попросить меня.

Первая моя мысль была о Хироне. Но я отогнала ее – не время!

– Разденься.

Она не спросила зачем. Взглянула на сына, убедилась, что он спит, и тотчас принялась стягивать свитер.

– Не надо, – остановила я ее. – Сама не знаю, почему попросила…

Но она продолжала раздеваться. За свитером последовала блузка, джинсы, лифчик – грудей красивей, чем эти, я еще не видала. Наконец она сняла трусики и выпрямилась, словно предлагая мне свою наготу.

– Благослови меня, – произнесла Афина.

Благословить моего «учителя»? Но первый шаг сделан, и на полпути останавливаться нельзя – и, смочив пальцы в чае, я окропила ее тело.

– Как это растение превратилось в напиток, как эта вода смешалась с травой, так и я благословляю тебя и прошу Великую Мать, чтобы вовеки не иссякал источник этой воды, чтобы земля, из которой пробилось это растение, всегда пребывала плодородной и щедрой.

Я сама удивилась, откуда взялись эти слова: они не сорвались с моих уст, не прозвучали извне. Я как будто всегда знала их, как будто в бессчетный раз давала благословление.

– Ты можешь одеться.

Но она остается голой, и по губам ее змеится улыбка. Чего она хочет? Если Айя-София умеет видеть ауры, она должна знать – у меня нет ни малейшей склонности к однополой любви.

– Минутку.

Она взяла сына на руки, отнесла его в спальню и сразу же вернулась.

– Разденься тоже.

Кто просит меня? Айя-София, говорившая мне о моем могучем потенциале, Айя-София, чьей прилежной ученицей я была? Или полузнакомая мне Афина, которая, судя по всему, способна на все, которую жизнь научила, что ради утоления любопытства можно и должно выйти за любые рамки?

Но мы вступили в поединок, где отступать нельзя и некуда. И, свободно и легко, не отводя взгляд, не стирая с лица улыбку, я сняла с себя одежду.

Она взяла меня за руку, мы сели на диван.

В течение следующего получаса проявились Афина и Айя-София; они хотели знать, каковы будут мои следующие шаги. И по мере того, как они вопрошали меня, я сознавала – все и в самом деле записано здесь передо мной, а двери неизменно были закрыты потому, что я не сознавала: никому на всем белом свете не позволено отворить их. Только мне. Мне одной.

 

 

Хирон Райан, журналист

 

Секретарь редакции протягивает мне видеокассету, и мы идем туда, где можно просмотреть ее.

Это было снято 26 апреля 1986 года. На пленке запечатлена нормальная жизнь обычного города. Мужчина за столиком кафе. Мать с ребенком на улице. Озабоченные прохожие спешат на работу. Один или двое стоят на остановке автобуса. Площадь, скамейка, человек с газетой.

Но вот по экрану бегут горизонтальные полосы. Я встаю, чтобы нажать кнопку «tracking»,но секретарь удерживает меня:

– Ничего-ничего. Смотрите дальше.

Продолжают мелькать кадры провинциального городка. Совершенно ничего примечательного – обычная повседневная жизнь.

– Вполне возможно, что кто-то из этих людей знает о катастрофе, случившейся в двух километрах отсюда. Возможно, они даже знают, что погибли тридцать человек. Это – много, но недостаточно, чтобы нарушить покой горожан.

На экране – школьные автобусы. Они останутся здесь надолго. Изображение совсем скверное.

 

– Нет, это не повреждение пленки. Это – радиация. Это видео снято КГБ, тайной полицией Советского Союза.

В ночь на 26 апреля, в 1:23 ночи, украинский городок Чернобыль постигла страшная техногенная катастрофа. Взорвался один из реакторов атомной электростанции, и уровень радиации в девяносто раз превысил тот, что был в Хиросиме. Все население подлежало немедленной эвакуации, однако о чрезвычайном происшествии не было даже объявлено, ибо правительство, как известно, ошибок не допускает. Лишь неделю спустя на последней странице местной газеты напечатали заметку в пять строк, где без объяснения причин сообщалось о гибели операторов АЭС. Как раз в этот день по всему Советскому Союзу отмечали 1 Мая, и в Киеве, столице Украины, люди пошли на демонстрацию, не зная, что в воздухе растворена незримая смерть.

И он заключил:

– Я хочу, чтобы вы отправились туда и сделали репортаж о том, что происходит в Чернобыле сейчас. Отныне вы – специальный корреспондент, ваше вознаграждение увеличивается на 20 процентов, и вы получаете право предлагать жанр статьи.

Мне бы нужно прыгать от радости, а меня обуяла глубочайшая печаль, которую я должен скрывать. Не стану же я объяснять, что в моей жизни есть две женщины, что я не хочу покидать Лондон и что на карту поставлены и жизнь, и душевное равновесие. Спрашиваю, когда должен вылетать, и слышу в ответ – как можно скорее, потому что ходят слухи, что другие страны значительно увеличивают производство ядерной энергии.

Мне все же удается найти лазейку: надо, мол, сперва проконсультироваться со специалистами, досконально изучить суть вопроса, а как только у меня будут все необходимые материалы, я отправлюсь в путь немедленно.

Шеф согласен – он жмет мне руку и поздравляет с повышением. Поговорить с Андреа не удается: когда я возвращаюсь домой, она еще в театре. Проваливаюсь в сон, а утром нахожу нежную записку, а на столе – кофе.

Иду на работу и, стараясь порадовать шефа, «повысившего качество моей жизни», обзваниваю специалистов по атомной энергетике и физиков-ядерщиков. Выясняется, что напрямую были затронуты катастрофой 9 миллионов людей во всем мире, причем из них – 3-4 миллиона детей. За первыми тридцатью погибшими последовали, по мнению Джона Гофманса, еще 475 тысяч человек, которые заболели неизлечимыми формами рака, а еще столько же хоть и выжили, но стали инвалидами.

Около двух тысяч городов и деревень просто перестали существовать. Согласно прогнозу Министерства здравоохранения Белоруссии в период с 2005 по 2010 годы следует ждать резкого повышения числа заболевших раком щитовидной железы. Еще один эксперт объясняет мне, что, кроме этих 9 миллионов, непосредственно подвергшихся облучению, еще 65 миллионов человек в разных странах мира пострадали косвенно – через зараженные радиацией продукты и воду.

Это – серьезное дело, заслуживающее почтительного отношения. Под вечер я сообщаю секретарю редакции, что смогу посетить Чернобыль не раньше, чем в годовщину аварии, а до тех пор соберу материалы, выслушаю мнения экспертов и посмотрю, какие меры предпринимает британское правительство. Шеф согласен.

Звоню Афине – она столько раз говорила, что ее возлюбленный служит в Скотланд-Ярде, что сейчас пришло наконец время попросить его об одолжении, тем более что гриф секретности с материалов о катастрофе снят, да и СССР больше нет. Она обещает переговорить со своим «другом», но предупреждает, что за успех не ручается.

Добавляет, что завтра уезжает в Шотландию, а вернется только к собранию группы.

– Какой группы?

Группы, отвечает она. Неужели все это уже вошло в наезженную колею? Когда же мы сможем встретиться, поговорить, прояснить все?

Но она уже дала отбой. Возвращаюсь домой, ужинаю в одиночестве, смотрю новости, заезжаю в театр за Андреа. Спектакль еще не кончился, и, к моему несказанному удивлению, в женщине на сцене я едва могу узнать ту, с которой прожил почти два года: в ее движениях появилось нечто завораживающее, а произносимые ею слова обрели непривычную силу. Отчужденно вглядываясь в эту незнакомку, я сознаю, что мне хочется, чтобы она была рядом со мной, – и спохватываюсь: она ведь и так рядом.

– Ну, как поговорили с Афиной? – спрашиваю я по дороге домой.

– Хорошо. А что у тебя на работе?

Не хочет отвечать – меняет тему. Рассказываю о своем повышении, о командировке в Чернобыль, но она слушает без особого интереса. Мне начинает чудиться, что я теряю прежнюю свою любовь, а новой не добился. События, впрочем, идут своим чередом: по возвращении она предлагает вместе принять душ, а затем мы оказываемся в постели. Но прежде она включила на полную громкость ту ритмичную музыку, которую мы слышали у Афины, и велела мне не думать о соседях – люди и так слишком озабочены из-за своих ближних и потому живут вполнакала.

То, что происходит дальше, выше моего понимания. Неужели женщина, которая с небывалой, дикой страстью занималась со мной любовью, наконец обрела подлинную природу своей сексуальности и помогла ей в этом —научила ее или разбудила – другая женщина?

Потому что, вцепясь в меня с невиданной прежде яростью, она повторяла без остановки одно и то же:

– Сегодня я – твой мужчина, а ты – моя женщина.

Так проходит около часа, в течение которого я познаю такое, на что никогда не отваживался раньше. В какие-то мгновения я даже испытывал стыд и едва сдерживался, чтобы не попросить ее остановиться, но она все равно бы не послушала, ибо шла на это осознанно. И мне оставалось лишь подчиняться, потому что выбора не было. Зато было очень любопытно.

Под конец я был в изнеможении, тогда как Андреа просто излучала энергию.

– Пока ты не заснул, хочу, чтобы ты знал. Если пойдешь вперед, секс позволит тебе заниматься любовью с богами и богинями. Сегодня ты испытал это на себе. Я хочу, чтобы ты заснул, зная – я разбудила Мать, дремавшую в тебе.

Мне хотелось спросить: «Тебя научила этому Афина?», но я не решился.

– Признайся – сегодня ночью тебе понравилось быть женщиной.

– Понравилось. Не знаю, как там дальше будет, но сегодня я чувствовал и страх, и ликование.

– Признайся – тебе всегда хотелось испытать то, что ты испытал сегодня.

Но все же одно дело – подчиняться Андреа, сжимая ее в объятиях, и совсем другое – хладнокровно разбирать впечатления. И я промолчал, хоть и не сомневался в том, что ответ ей и так известен.

– Так вот, – продолжала она. – Все это пребывало во мне, о чем я и не подозревала. И еще была маска, ко­торая упала сегодня, когда я была на сцене. Ты заметил что-нибудь особенное?

– Конечно. От тебя исходил какой-то особый свет.

– Это – харизма: божественная сила, которая проявляется в мужчине и в женщине. Сверхъестественное могущество, которое никому не надо демонстрировать, ибо оно пробивает даже самых бесчувственных. Но проявляется оно лишь после того, как мы останемся нагими, умрем для мира и воскреснем для самих себя. Вчера вечером я умерла. Сегодня, выйдя на сцену, увидела, что в точности осуществляю свой выбор, и возродилась из пепла.

Ибо я всегда пыталась быть собой, пыталась, да не могла. Всегда хотела производить впечатление на окружающих, вела умные разговоры, не огорчала родителей и в то же время – шла на любые ухищрения, чтобы суметь делать то, что нравится. Я всегда торила себе путь с кровью, со слезами, напрягая всю силу воли, – а вчера поняла, что поступала неправильно. Моей мечте ничего этого не нужно: она требует лишь, чтобы я предалась ей, а если покажется, что страдаю, – стиснула зубы. Потому что страдание пройдет.

– К чему ты все это говоришь мне?

– Погоди. Проходя тем путем, где страдание кажется единственным правилом, я боролась. За то, что никакой борьбы не стоит. Это же как любовь: либо она есть, либо нет, и тогда никакой силой ее не пробудить.

Мы можем притвориться, что любим. Можем привыкнуть друг к другу. Можем испытывать дружеские, родственные чувства, быть во всем заодно, создать семью, каждую ночь заниматься сексом и даже получать наслаждение, и все равно – постоянно ощущать какое-то зияние, пустоту, нехватку чего-то очень важного. Так во имя чего я изучала все тонкости отношений между мужчиной и женщиной, зачем билась за то, что не стоит таких усилий?.. В том числе – и за тебя.

назад<<< 1 . . . 12 . . . 16 >>>далее