Глава двенадцатая

На другой день я зашел к Шишкину, чтоб узнать, чем кормить ежа, потому что еж раздумал погружаться в спячку. Ночью он проснулся и принялся бродить по комнате, шуршал какими-то бумажками и никому не давал спать. Когда я пришел, то увидел, что Шишкин лежит на полу посреди комнаты, ноги задрал кверху, а в руках у него чемодан.

– Ты чего на полу валяешься? – спрашиваю я.

– Это я решил сделаться эквилибристом, – говорит он. – Сейчас буду вертеть чемодан ногами.

Он поднял чемодан руками и старался подхватить его ногами, но это ему никак не удавалось.

– Мне бы, – говорит, – его только ногами подхватить. Ну-ка, помоги, возьми чемодан и положи мне на ноги.

Я взял чемодан и положил ему на ноги. Некоторое время он держал его на вытянутых ногах, потом стал потихоньку поворачивать, но тут чемодан соскользнул и полетел на пол.

– Нет, – сказал Шишкин, – так ничего не выйдет! Надо разуться, а то ботинки слишком скользкие.

Он снял ботинки, снова лег на спину и поднял ноги кверху. Я опять положил ему чемодан на ноги.

– Вот теперь, – сказал Костя, – совсем другое дело! Он опять стал пытаться повернуть его ногами, но тут чемодан снова полетел вниз и больно стукнул его по животу.

Шишкин схватился за живот и заохал.

– Ох, ох! – говорит. – Так и убиться можно! Этот чемодан слишком тяжелый. Лучше я что-нибудь другое буду вертеть, полегче.

Стали мы искать что-нибудь другое, полегче. Ничего не нашли. Тогда он снял с дивана подушку, свернул ее, как будто трубку, и обвязал потуже веревкой, словно любительскую колбасу.

– Ну вот, – говорит, – подушка мягкая, если и упадет, то не ударит больно.

Он снова лег на пол, и я положил ему эту «колбасу» на ноги. Он опять попробовал ее вертеть, но у него все равно ничего не вышло.

– Нет, – сказал он, – лучше я сначала буду учиться ловить ее ногами, как тот эквилибрист в цирке. Ты бросай ее издали, а я буду подхватывать на ноги.

Я взял подушку, отошел в сторону – и как брошу! Подушка полетела, но не попала ему на ноги, а попала по голове.

– Ах ты, растяпа! – закричал Шишкин. – Не видишь, куда бросаешь? На ноги надо бросать!

Тогда я взял подушку и бросил ему на ноги. Костя задрыгал ногами, но все-таки не смог ее удержать. Так я бросал подушку раз двадцать, и ему удалось один раз ее подхватить ногами и удержать.

– Видал? – закричал он. – Прямо как у настоящего циркача получилось!

Я тоже решил попробовать, лег на спину и стал ловить подушку ногами. Только мне ни разу не удалось ее поймать. Наконец я выбился из сил. Спина у меня болела, будто на мне кто-нибудь верхом ездил.

– Ну ладно, – говорит Шишкин, – на сегодня упражнений с подушкой довольно. Давай упражняться со стульями.

Он сел на стул и стал постепенно наклонять его назад, чтоб он стоял только на двух задних ножках. Вот он наклонял его, наклонял, наконец стул опрокинулся, Шишкин полетел на пол и больно ушибся. Тогда я стал пробовать, не получится ли что-нибудь у меня. Но у меня получилось то же самое: я полетел вместе со стулом на пол и набил на затылке шишку.

– Нам еще, видно, рано такие упражнения делать, – сказал Костя. – Давай лучше учиться жонглировать.

– Чем же мы будем жонглировать?

– А тарелками, как жонглеры в цирке. Он полез в шкаф и достал две тарелки.

– Вот, – говорит, – ты бросай мне, а я тебе. Как только я брошу свою тарелку, ты сейчас же бросай свою мне, а мою лови, а я твою буду ловить.

– Постой, – говорю, – мы ведь сразу разобьем тарелки, и ничего не выйдет.

– Это правда, – говорит он. – Давай вот что: будем сначала одной тарелкой жонглировать. Когда научимся как следует одну ловить, начнем двумя, потом тремя, потом четырьмя, и так у нас пойдет, как у настоящих жонглеров.

Мы стали швырять одну тарелку и сейчас же ее разбили. Потом взяли другую и тоже разбили.

– Нет, это не годится, – сказал Шишкин. – Так мы перебьем всю посуду, и ничего не выйдет. Надо достать что-нибудь железное.

Он разыскал на кухне небольшой эмалированный тазик. Мы стали жонглировать этим тазиком, но нечаянно попали в окно. Еще хорошо, что мы совсем не высадили стекло – на нем только получилась трещина.

– Вот так неприятность! – говорит Костя. – Надо что-нибудь придумать.

– Может быть, заклеить трещину бумагой? – предложил я.

– Нет, так еще хуже будет. Давай вот что: вынем в коридоре стекло и вставим сюда, а это стекло вставим в коридоре. Там никто не заметит, что оно с трещиной.

Мы отковыряли от окна замазку и стали вытаскивать стекло с трещиной. Трещина увеличилась, и стекло распалось на две части.

– Ничего, – говорит Шишкин. – В коридоре может быть стекло из двух половинок.

Потом мы пошли и вынули стекло из окна в коридоре, но это стекло оказалось немного больше и не влезало в оконную раму в комнате.

– Надо его подрезать, – сказал Шишкин. – Не знаешь, у кого-нибудь из ребят есть алмаз? Я говорю:

– У Васи Ерохина есть, кажется. Пошли мы к Васе Ерохину, взяли у него алмаз, вернулись обратно и стали искать стекло, ко его нигде не было.

– Ну вот, – ворчал Шишкин, – теперь стекло потерялось!

Тут он наступил на стекло, которое лежало на полу. Стекло так и затрещало.

– Это какой же дурак стекло положил на пол? – закричал Шишкин.

– Кто же его положил? Ты же и положил, – говорю я.

– А разве не ты?

– Нет, – говорю, – я к нему не прикасался. Не нужно тебе было его на пол класть, потому что на полу оно не видно и на него легко наступить.

– Чего ж ты мне этого не сказал сразу?

– Я и не сообразил тогда.

– Вот из-за твоей несообразительности мне теперь от мамы нагоняй будет! Что теперь делать? Стекло разбилось на пять кусков. Лучше мы его склеим и вставим обратно в коридор, а сюда вставим то, что было, – все-таки меньше кусков получится.

Мы начали вставлять стекло из кусков в коридоре, но куски не держались. Мы пробовали их склеивать, но было холодно, и клей не застывал. Тогда мы бросили это и стали вставлять стекло в комнате из двух кусков, но Шишкин уронил один кусок на пол, и он разбился вдребезги. Как раз в это время вернулась с работы мать, Шишкин стал ей рассказывать, что тут у нас случилось.

– Ты прямо хуже маленького! – сказала мать. – Тебя страшно одного оставлять дома! Того и гляди, чего-нибудь натворишь!

– Я вставлю, вот увидишь, – говорил Шишкин. – Я все из кусочков сделаю.

– Еще чего не хватало! Из кусочков! Придется позвать стекольщика. А это еще что за осколки?

– Я тарелку разбил, – ответил Шишкин.

– О-о-о! – только сказала мама. Она закрыла глаза и приложила обе руки к вискам, будто у нее заболела вдруг голова.

– Убери это сейчас же – и марш заниматься! Уроки небось и не думал учить! – закричала она.

Мы с Костей собрали с полу осколки и отнесли их в мусорный ящик.

– У тебя мама все-таки добрая, – сказал я Косте. – Если бы я такого натворил дома, то разговору было бы на целый день.

– Не беспокойся, еще разговор будет. Вот подожди, скоро придет тетя Зина, она мне намылит голову. Еще и тебе попадет.

Я не стал дожидаться прихода тети Зины и поскорее ушел домой.

На другой день я встретил Шишкина на улице утром, и он сказал, что не пойдет в школу, а пойдет в амбулаторию, потому что ему кажется, будто он болен. Я пошел в школу, и, когда Ольга Николаевна спросила, почему нет Шишкина, я сказал, что он сегодня, наверно, не придет, так как я его встретил на улице и он сказал, что идет в амбулаторию.

– Проведай его после школы, – сказала Ольга Николаевна.

В этот день у нас был диктант. После школы я сделал сначала уроки, а потом пошел к Шишкину. Его мама уже вернулась с работы. Шишкин увидел меня и стал делать какие-то знаки: прижимать палец к губам, мотать головой. Я понял, что мне нужно о чем-то молчать, и вышел с ним в коридор.

– Ты не говори маме, что я не был сегодня в школе, – сказал он.

– А почему ты не был? Что тебе в амбулатории сказали?

– Ничего не сказали.

– Почему?

– Да там врач какой-то бездушный. Я ему говорю, что я болен, а он говорит: «Нет, ты здоров». Я говорю: «Я сегодня так чихал, что у меня чуть голова не оторвалась», а он говорит: «Почихаешь и перестанешь».

– А может, ты и на самом деле не был болен?

– Да, ну конечно, не был.

– Зачем же в амбулаторию пошел?

– Ну, я утром сказал маме, что болен, а она говорит:

«Если болен, то иди в амбулаторию, а я больше не буду тебе в школу записок писать, ты и так много пропустил».

– Зачем же ты сказал маме, что болен, если вовсе не болен?

– Ну как ты не понимаешь? Ведь Ольга Николаевна сказала, что сегодня будет диктант. Чего же я пойду? Очень мне интересно опять получить двойку!

– Что же ты теперь будешь делать? Ведь завтра Ольга Николаевна спросит, почему ты не пришел в школу.

– Не знаю, что и делать! Я, наверно, и завтра не пойду в школу, а если Ольга Николаевна спросит, то скажи, что я заболел.

– Слушай, – говорю я, – это ведь глупо. Лучше ты признайся маме и попроси, чтоб она написала записку.

– Ну уж не знаю… Мама сказала, что больше не будет писать никаких записок, чтоб я не приучался прогуливать.

– Что же, – говорю я, – если такой случай вышел. Ты и завтра не пойдешь и послезавтра – что же это получится? Скажи маме, она поймет.

– Ну ладно, я скажу, если смелости хватит.

На следующий день Шишкин снова не пришел в школу, и я понял, что у него не хватило смелости признаться маме.

Ольга Николаевна спросила меня о Шишкине, я сказал, что он болен, а когда она спросила, чем он болен, я придумал, что у него грипп.

Вот как по милости Шишкина я сделался обманщиком. Но не мог же я наябедничать на него, если он просил никому не говорить!

 

Глава тринадцатая

 

После занятий я зашел к Шишкину и рассказал, что мне пришлось из-за него Ольге Николаевне соврать, а он стал рассказывать, как бродил целое утро по городу, вместо того чтоб пойти в школу, потому что побоялся признаться маме, а без записки тоже не мог явиться в школу.

– Что же ты будешь делать? – спрашиваю я. – Ты и сегодня не скажешь маме?

– Не знаю. Я вот что думаю: лучше я в цирк поступлю.

– Как – в цирк? – удивился я.

– Ну, поступлю в цирк и буду артистом.

– Что же ты будешь делать в цирке?

– Ну, что… Что и все артисты делают. Выучу Лобзика считать и буду с ним выступать, как та артистка.

– А вдруг тебя не возьмут?

– Возьмут.

– А как же со школой?

– В школу совсем не буду ходить. Только ты, пожалуйста, не выдавай меня Ольге Николаевне, будь другом!

– Так мама ведь все равно в конце концов узнает, что ты в школу не ходишь.

– Ну пока она не узнает, а потом, когда я поступлю В цирк, я сам ей скажу, и все будет в порядке.

– А вдруг тебе не удастся выучить Лобзика?

– Удастся. Почему не удастся? Вот мы сейчас попробуем. Лобзик! – закричал он.

Лобзик подбежал и принялся юлить вокруг. Шишкин достал из буфета сахарницу и сказал:

– Сейчас, Лобзик, ты будешь учиться считать. Если будешь считать хорошо, получишь сахару. Будешь плохо считать – ничего не получишь.

Лобзик увидел сахарницу и облизнулся.

– Погоди облизываться. Облизываться будешь потом. Шишкин вынул из сахарницы десять кусков сахару и сказал:

– Будем сначала учиться считать до десяти, а потом и дальше пойдем. Вот у меня десять кусков сахару. Смотри, я буду считать, а ты постарайся запомнить.

Он начал выкладывать перед Лобзиком на табурет куски сахару и громко считал: «Один, два, три…» И так до десяти.

– Вот видишь, всего десять кусков. Понял? Лобзик завилял хвостом и потянулся к сахару. Костя щелкнул его по носу и сказал:

– Научись сначала считать, а потом тянись к сахару! Я говорю:

– Как же он может научиться сразу до десяти? Этому и ребят не сразу учат.

– Тогда, может, научить его сначала до пяти или до трех?

– Конечно, – говорю, – до трех ему будет легче.

– Ну, давай тогда сначала до двух, – говорит Костя – Ему тогда совсем легко будет.

Он убрал со скамейки весь сахар и оставил только два кусочка.

– Смотри, Лобзик, сейчас здесь только два куска – один, два, вот видишь? Если я заберу один, то останется один. Если положу обратно, то опять будет два. Ну, отвечай, сколько здесь сахару?

Лобзик привстал, помахал хвостом, потом сел на задние лапы и облизнулся.

– Как же ты хочешь, чтоб он ответил? – сказал я. – Кажется, он у нас еще не выучился говорить по-человечески.

– Зачем по-человечески? Пусть говорит по-собачьи, как та собака в цирке. Гау! Гау! Понимаешь, Лобзик, «гау-гау» – значит «два». Ну, говори «гау-гау»!

Лобзик молча поглядывал то на меня, то на Шишкина.

– Ну, чего же ты молчишь? – сказал Шишкин. – Может быть, не хочешь сахару?

Вместо ответа Лобзик снова потянулся к сахару.

– Нельзя! – закричал Шишкин строго. Лобзик в испуге попятился и принялся молча облизываться.

– Ну, говори «гау-гау»! Говори «гау-гау»! – приставали мы к нему оба.

– Не понимает! – воскликнул с досадой Шишкин. – Надо его как-нибудь раззадорить. Слушай, сейчас я буду дрессировать тебя, а он пусть смотрит и учится.

– Как это ты будешь дрессировать меня? – удивился я.

– Очень просто. Ты становись на четвереньки и лай по-собачьи. Он посмотрит на тебя и выучится.

Я опустился рядом с Лобзиком на четвереньки.

– Ну-ка, отвечай: сколько здесь сахару? – спросил меня Шишкин.

– Гау! Гау! – ответил я громко.

– Молодец! – похвалил меня Шишкин и сунул мне в рот кусок сахару.

Я принялся грызть сахар и нарочно громко хрустел, чтоб Лобзику стало завидно. А Лобзик с завистью смотрел на меня, и у него даже потекли слюнки.

– Ну, смотри, Лобзик, теперь здесь остался один кусок сахару. Гау – один. Понимаешь? Ну, отвечай: сколько здесь сахару?

Лобзик нетерпеливо фыркнул, зажмурился и стал стучать по полу хвостом.

– Ну отвечай, отвечай! – твердил Шишкин.

Но Лобзик никак не мог догадаться, что ему нужно лаять.

– Эх ты, бестолковый! – сказал ему Шишкин и снова обратился ко мне: – Ну, отвечай ты!

– Гау! – закричал я, и опять кусок сахару очутился у меня во рту.

Лобзик только облизнулся и фыркнул.

– Сейчас мы его раззадорим, – сказал Шишкин. Он снова положил на табурет кусок сахару и сказал:

– Вот, кто первый ответит, тот и получит сахар. Ну, считайте.

– Гау! – закричал я.

– Вот молодец! – похвалил Шишкин. – А ты остолоп! Он взял кусок сахару, медленно поднес к носу Лобзика, пронес мимо и сунул мне в рот. Я опять громко зачавкал и захрустел сахаром. Лобзик облизнулся, чихнул и смущенно затряс головой.

– Ага, завидно стало! – обрадовался Шишкин. – Кто лает, тот и сахар получает, а кто не лает, тот сидит без сахару. Он снова положил перед Лобзиком кусок сахару и сказал:

– Считай теперь ты.

Лобзик облизнулся, затряс головой, встал, потом сел, фыркнул.

– Ну, считай, считай, иначе не получишь сахару! Лобзик как-то напрягся, подался назад и вдруг как залает.

– Понял! – закричал Шишкин и бросил ему кусок сахару.

Лобзик на лету подхватил сахар и проглотил в два счета.

– Ну-ка, считай еще раз! – закричал Шишкин.

– Гаф! – ответил Лобзик.

И снова кусок сахару полетел ему в рот.

– Ну-ка, еще разочек!

– Гаф!

– Понял! – обрадовался Шишкин. – Теперь у нас пойдет паука.

В это время вернулась мать Шишкина.

– Почему сахарница на столе? – спросила она.

– Это я взял немного сахару, чтоб выучить считать Лобзика.

– Еще что выдумал!

– Да ты только послушай, как он считает.

Шишкин положил перед Лобзиком кусок сахару и сказал:

– Ну-ка, скажи, Лобзик, маме, сколько здесь кусков сахару?

– Гаф! – ответил Лобзик.

– И это все? – спросила мама.

– Все, – сказал Шишкин.

– Не многому же он у вас научился!

– А что ты хочешь? Ведь Лобзик – не человек Сейчас он научился до одного считать, потом мы научим его до двух, потом – до трех, а там, глядишь, он и все цифры, выучит.

– Глядишь, придется мне от тебя сахарницу прятать, – сказала мама.

– Я ведь не для себя беру, – обиделся Шишкин. – Я для науки.

– «Для науки»! – усмехнулась мама. – А свои уроки ты сделал?

– Нет еще, сейчас буду делать.

– Ты ведь обещал, что к моему приходу у тебя всегда будут уроки сделаны.

– Будут, будут! Это я только сегодня забыл из-за Лобзика.

– Ну, смотри же! Если не будешь уроки делать вовремя, то не разрешу тебе брать сахар и сахарницу спрячу.

Мы с Костей засели делать уроки вместе, потому что он ведь даже не знал, что задано, а на другой день принялись продолжать обучение Лобзика.

– Надо учить его не только сахар считать, а чтоб он понимал цифры, – сказал Костя.

Мы взяли кусочек картона, написали на нем цифру «один» и показали Лобзику.

– Во г это, Лобзик, цифра один. Все равно что один кусок сахару, – сказал Шишкин. – Ну, говори: какая это цифра?

– Гаф! – ответил Лобзик.

– Молодец! Это он сразу понял, – обрадовался Шишкин. – Теперь перейдем к цифре два.

Он положил перед Лобзиком два куска и сказал:

– Считай!

– Гаф! – ответил Лобзик.

– Неправильно! Ты говоришь – один, а тут два. Что нужно ответить?

– Гаф! – снова ответил Лобзик.

– «Гаф»! – передразнил его Костя. – Где же тут «гаф», когда здесь «гаф-гаф»? У тебя на плечах что: голова или кочан капусты?

– Гаф! – ответил Лобзик.

– Затвердила сорока Якова одно про всякого! Где ты гут видишь один? – закричал Шишкин. Лобзик в испуге даже попятился.

– Ты не кричи, – говорю я. – С собакой надо вежливо обращаться, потому что она будет бояться и ничему не научится.

Шишкин снова принялся объяснять Лобзику, что один – это один, а два – это два.

– Ну, считай! – приказал он ему.

– Гаф! – снова тявкнул Лобзик.

– Еще раз! Еще! – подсказал я. Лобзик покосился на меня. Я закивал головой и заморгал глазами. Тогда он несмело тявкнул еще раз.

– Вот теперь – два! – обрадовался Шишкин и бросил ему кусок сахару. – Ну-ка, считай еще раз. Лобзик пролаял еще раз.

– Еще раз! Еще! – зашептал я снова.

– А ты не подсказывай ему! – говорит Шишкин. – Он сам должен знать. Отвечай, Лобзик! Лобзик пролаял еще раз.

– Правильно! – сказал Шишкин. – Только ты должен лаять два раза подряд.

Он снова заставил его считать. Лобзик и на этот раз пролаял раз, а потом увидел, что мы от него еще чего-то ждем, и пролаял второй раз. Постепенно мы добились, что он лаял два раза подряд, и перешли к цифре «три». Занятия пошли так успешно, что в этот день мы выучили все цифры до десяти, но когда стали на другой день повторять, то оказалось, что у Лобзика все в голове перепуталось. Когда показывали ему цифру «три», он отвечал, что это четыре, или пять, или десять. Когда показывали десять, он говорил, что это два, короче говоря – молол разную чепуху. Костя злился, кричал на Лобзика и воображал, что это он назло ему отвечает неправильно. Иногда Лобзик отвечал правильно, но, наверно, это получалось случайно, а Костя говорил:

– Вот видишь, ответил правильно – значит, знает, какая это цифра, а спроси его в другой раз, ни за что не ответит. Такой прохвост!

Он подозревал, что Лобзику просто надоело учиться и он нарочно дает неправильные ответы, чтоб к нему не приставали. Вот, например, Костя показывает ему цифру «пять», а Лобзик отвечает, что это четыре.

– Да не четыре, Лобзик, посмотри хорошенько, – говорит ласково Костя.

Лобзик снова отвечает, что это четыре.

– Ну, не глупи, Лобзик, ты же сам видишь, что это не четыре, – уговаривает его Костя.

«Четыре», – упрямо твердит Лобзик.

– Дурак! – начинает сердиться Костя. – Считай правильно, тебе говорят!

«Четыре», – отвечает Лобзик.

– Вот я дам тебе четыре раза по шее, тогда узнаешь, как злить человека! Вот скажи еще раз четыре, я тебе покажу!

«Четыре», – опять повторяет Лобзик.

– Ты видишь, что он со мной делает? – кипятится Костя. Он берет цифру «четыре» и показывает Лобзику:

– Ну, а это, по-твоему, какая цифра? Лобзик отвечает, что это пять.

– Вот видишь! – кричал Костя. – Когда ему показывали пять, так он все время твердил, что это четыре, а когда показали четыре, он говорит, что это пять! А ты говоришь, что он это не назло мне делает! Я знаю, почему он на меня злится. Утром я нечаянно наступил ему па лапу, так он запомнил и теперь мстит мне.

 

назад<<< 1 2 . . . 7 . . . 12  >>>далее