Ладно, закроем – колонем. Они нам всех сдадут.

– Кого знают.

– Ну и что? Потихонечку. До самых верхов нас не допустят, конечно, но…

– А достанешь? На них же впрямую-то ничего вроде и нет.

– Ой… Только не надо маму парить. Мы тебе тут не что-либо где. Не частная лавочка, как некоторые. Короче, с меня пузырь. Может, еще чем богат?

– Бог подаст. У меня вот на дедулю хулиганы у парадной напали, он и скрипнул. Вот и все мои проблемы. В частной лавочке…

– Ну извиняй.

– Ладно, отбой.

Волков отключил телефон и опять вопросительно посмотрел на напарника.

– Да есть контакт, есть, – тот закрывал свой чемоданчик.

– Слушали нас?

– Однозначно.

– Ага! – оскалился Волков. – Хоп муха!

Он вырулил на Литейный проспект.

– Спасибо, Витек. Тебя в контору или домой?

– В Бюро. Мне еще программу лепить.

– Гений ты наш.

– Да ладно вам.

– Ой-ой! Покраснел! Слушай, а тебе вообще что-нибудь интересно, кроме твоих «пентиумов»? Ну вот, например, что мы сейчас сделали?

– Что… – пожал плечами Витек. – «Де-зу» слили третьему лицу. И проверили, дошла или нет.

– Ишь ты. Хорошо, а зачем?

– Ну, они задергаются, проколются на чем-нибудь. Их Никитину этому вашему взять будет проще.

– Дуся моя, да Никитин-то и слышит о них впервые.

– Что ж вы их, сами, в одиночку брать будете?

– А мне они, дружок, и на хер не нужны, в свою очередь. Извини за филигранность оборотов речи.

– Ну, я не знаю тогда. Чего ж вы подставляетесь?

– Не в силе Бог, Витек, но в правде.

– Не понимаю.

– Да и не переживай.

Дома у Ирины Гольдберг Волков опять появился –поздно вечером. Она уже отошла от транквилизаторов, взгляд ее глубоких синих глаз был ясен, у губ обозначилась жесткая складка.

– Привет, – Петр поцеловал ее в щеку. – Ты как?

– Ничего.

– Кто звонил?

– Евгений Борисыч, хотел заехать, но я сказала, что лучше не надо. Лена звонила. Она там со своими родственниками хлопочет. Завтра похороны.

– Я отвезу.

– Ага. И еще, опять звонил папин товарищ какой-то, никак не могу запомнить, как его зовут. Он представился, но…

– Чего хотел?

– Да так. Соболезнования. Жалел меня. Спрашивал, не прояснилась ли история с отцом. А она не прояснилась?

– Не знаю, Ира. Честное слово. Я пока сам до конца понять не могу, что к чему. Нам подождать немного надо. Я тут кое-какие шаги сделал, теперь – только ждать.

Весь следующий день Волков провел с Ириной.

Ехать в морг она отказалась наотрез. Петр привез ее сразу на Серафимовское кладбище.

Виктор оказался крещеным, и они вошли в церковь, где только-только началось отпевание. Ирина подошла к гробу брата, Петр встал в сторонке.

Провожать Гольдберга в последний скорбный путь пришли немногие. У закрытого гроба Волков узнал под черной косынкой жену Елену, еще были две какие– то пожилые женщины и мужчина. Чуть в стороне со свечами в руках стояли молодая пара и еще трое мужчин.

Кадырова среди них не было.

После отпевания гроб с телом вынесли из церкви, пронесли на руках до свежевырытой неподалеку могилы, возле которой поставили на козлы. Речей не было. Одна из пожилых женщин поддерживала Елену под руку.

– Прощайтесь,– сказал один из могильщиков.

Присутствующие, вытянувшись цепочкой, прошли мимо гроба, по очереди касаясь его рукой. Затем могильщики взяли гроб на лямки и опустили в могилу.

Каждый бросил туда по комку промерзшей земли, которые падали с деревянным стуком.

Могильщики принялись деловито и сноровисто засыпать яму, и через несколько минут над ней уже вырос свежий холмик, аккуратно заглаженный лопатами. В головах был уложен бетонный цоколь, на который поставили «головку» с надписью: «Гольдберг Виктор Аркадьевич». Дата рождения, дата смерти. Все.

Ирина стояла рядом с женой Виктора, к ним подходили со словами соболезнования.

Кадырова не было и у могилы.

Мужчины, собравшись кучкой, курили в сторонке.

– Поехали к нам, – сказала всем Елена. – Поехали.

Мужчина в дубленке, извинившись, попрощался. Остальные поместились в двух машинах.

Волков вез Ирину, молодую пару и одного из оставшихся мужчин. Другой забрал в свою новенькую «вольво» всех остальных.

На поминках все выпили по рюмке водки за помин души, но поскольку знакомы между собой были мало, разговор сводился к общим фразам.

Где-то через час Ирина попросила Петра отвезти ее домой.

– А ты заметил, – сказала она в машине, – папина могилка еще даже и не осыпалась. И Евгения Борисыча почему-то не было.

По дороге Волков остановился возле магазина, вышел из машины и вернулся с большим пластиковым пакетом, который положил на заднее сиденье.

Возле дома Ирины он загнал джип во двор, помог ей выбраться и взял под руку.

В квартире, пока Ирина запирала двери, прошел на кухню и, достав из пакета, поставил на стол большую бутылку «Абсолюта», банку оливок, пучки зелени и много всякой разной упакованной, готовой к употреблению снеди.

– Знаешь, – обернулся он, – я твоего брата, считай, не знал. Но… давай все-таки по-людски…

Уже вечером, сидя с ногами на диване в гостиной, Ирина сделала глоток кофе из чашечки и подняла на Петра глаза:

– Слушай, что же все-таки происходит?

– Подожди еще чуть-чуть, Ира. День-два максимум. От Гурского что-то уж больно долго ничего нет. Позвонить-то он всяко должен. Даже если и не нашел трубки этой. Правда, меня и дома-то нет, а твоего телефона он не знает. Но на трубу-то мог бы. Твою мать!.. – Волков вдруг осекся, вынул из кармана свой сотовый телефон и уставился на него. – Саша, не звони сюда, пожалуйста. Очень прошу…

И будто бы дожидаясь этих его слов, телефон сразу запиликал. Петр раздумывал какое-то время, а потом обреченно нажал на кнопку:

– Алло.

– Здорово, Петька.

– Гурский! Перезвони мне, я сейчас тебе номер продиктую…

– Пошел в жопу. Нечем мне писать и не на чем. Я голый. Короче, трубка на Камчатке, я лечу туда. Все.

– Эй-эй!

– Ну?

– Ладно, чего уж… Как ты там? Где?

– В Хабаровске. Петька, я приеду, все расскажу. Сейчас сил нет, трое суток толком не спал. Я вздремну чуток, в Петропавловск слетаю, тут рядом, часа четыре лететь-то, и домой. Как у вас?

– Не конкретно.

– Ясно. Ну, пока. Да! А все-таки я прав оказался. Не один я тут. Меня у Комсомольска из поезда выкинули. И он, гад, на шаг впереди постоянно был. И в Комсомольске, и в Николаевске. Но тут такая запутка вышла… В общем, я оторвался, и теперь они не знают, где искать. А я знаю.

– Саша…

– Да?

– Они тоже знают.

– Не может быть. Я сам только час назад | узнал. А Ленка Тарасова говорит, что больше никто и не интересовался. Откуда?

– Потом объясню. Просто имей это в виду и осторожней там. Бди.

– Я и так бдю.

– Ну, давай.

– Пока. Я спать пошел. Это у вас там еще вторник, вечер. А здесь уже среда, пять утра.

 

Глава 35

 

Повесив трубку, Адашев-Гурский забрался в постель, блаженно потянулся, закутался поплотнее в одеяло и провалился в глубокий сон без сновидений.

Напомним читателю, что расстались мы с нашим героем в тот момент, когда грузовик, мягко качнувшись, вырулил со двора на одну из улиц Комсомольска-на– Амуре.

На выезде из города водитель Константин заехал на автозаправку, залил бензин в бак и канистры, выехал на шоссе и, проехав по нему какое-то время, повернул налево, съехав на плотно укатанный снег грунтовой дороги.

Шоссе уходило к Хабаровску.

В Николаевск-на-Амуре вела дорога местного значения, которую впоследствии Гурскому так и не удалось найти ни в одном атласе.

Дорога петляла через тайгу.

Тайга местами подступала вплотную, образуя сплошную стену, а иногда на склонах стеною же уходила с одной стороны вверх и обрывалась с другой глубоко вниз, к замерзшей речушке, через которую «зилок» переезжал, грузно переваливаясь, по просевшему бревенчатому мосту, стараясь угодить на настил из почерневших досок, что был шириною как раз под колею автомобильного колеса.

Грузовик то, подвывая, забирался по обледенелому полотну серпантина на очередной подъем, то мягко скатывался вниз. Временами справа и слева открывались взору громадные, во всю сопку, выгоревшие проплешины. Из-под снега курился дым.

– Надо же, – сказал Гурский, – снег же таять должен, а оно горит.

– Торф.

Ехали медленно. С сопки на сопку, с сопки на сопку. Кабину мерно покачивало, печка гнала по ногам теплый воздух.

Гурский заснул.

Проснулся оттого, что жутко замерз.

– Костя, а чего у нас печка отрубилась?

– Да нет, я на кузов переключил, там тоже подтапливать надо. Сейчас обратно переведу.

– А что мы везем?

– Продукты. Консервам, коробкам там всяким не страшно. А картошку и поморозить можем. За бортом-то под сорок.

Александр взглянул на часы.

– Давай перекусим?

– Сейчас, там дальше пошире будет. Минут через двадцать машина взяла чуть правее и остановилась у обочины. Гурский открыл дверь, выбрался из кабины и спрыгнул с подножки, сразу провалившись в снег почти по колено.

– Ни фига себе…

– Да ты не отходи далеко-то, – сказал Костя, – прямо вон… на колесо.

Тишина в тайге стояла удивительная.

Адашев окинул взглядом угрюмый первобытный ландшафт, дальние сопки, дорогу, которая плавно уходила куда-то вниз и вправо, к мосткам через очередную речушку, Глубоко вдохнул колючий морозный воздух.

«Мать честная… – подумалось ему. – И чего они все русского мужика жизни учат? Он же вон аж куда дошел. И живет себе. И нужду любую превозмогал и превозмогает. Посредством двух струбцин и воронки».

Зябко поежился и быстро забрался обратно в кабину, плотно захлопнув дверь.

Константин уже раскладывал на сиденьи какие-то пластиковые коробки с жареным мясом и картошкой.

– А по пять капель с морозца? – Гурский вынул из своего пакета хлеб, ветчину и китайскую водку.

– Зря ты ее взял, – скептически взглянул на водку Костя. – Говно.

– Не будешь?

– Вот еще. Почему? Обязательно буду.

– Я просто такой не видел никогда. Чтобы в пакетиках.

– Экономят китаезы на таре. А водка – говно.

– Вот тут ты не прав. Водка бывает только двух видов: хорошая и очень хорошая.

– А паленая?

– Так это же и не водка уже, совершенно другой продукт. О нем и говорить нечего. А как же…

– Давай сюда, – Константин взял у Гурского полиэтиленовый водочный пакет, срезал ножом кусочек отходящей от него пластиковой трубочки и ловко налил в подставленный Александром граненый стакан.

– Ладно, – решительно сказал тот. – Я купил, первый и попробую.

– Не ссы. Она плохая, но не ядовитая. Ее уж столько выпито…

– Твое здоровье.

– Угу.

Гурский хлопнул водки, задумался оценивающе и передал стакан Константину.

– Держи, я налью. И ничего особенного, водка как водка. Привкус, правда, какой-то…

– Мясо бери.

– Ага. А как ее закрыть-то теперь, чтоб не пролилась?

– А зачем закрывать? – искренне удивился Константин. – Допьем и выбросим.

Они поели, выкурили по сигарете, и опять грузовик покатил по бесконечной, казалось, дороге, ведущей к устью Амура. Гурский дремал.

Еще несколько раз они останавливались и выходили из машины.

– Смотри, – показал Константин рукой во время очередной остановки куда-то в сопки. – Видишь?

– Ага… – сказал Гурский, увидев дозорные вышки.

– Лагерь. С тех времен еще. Их здесь столько… Это с дороги только некоторые видно. А туда, дальше…

– А это что за следы?

– А… – Костя присел на корточки.– Это сохатый дорогу перешел. Смотри-ка ты, еще не осыпался. Только что, значит… Нас услышал и в лес ломанулся, а до этого, видишь, вон – по дороге шел.

– По своим делам.

– А что ты думаешь… Они забрались в кабину и тронулись дальше.

– А это что еще такое? – проснувшись в очередной раз и достав сигарету, Гурский ошарашено уставился на остов заржавленного пульмановского вагона, стоящий на таких же ржавых рельсах, выходящих откуда-то из глухой тайги и обрывающихся слева от дороги возле полуразрушенного кирпичного строения.

– Да железную дорогу хотели проложить.

– Ну?

– А что «ну»? Бросили.

Александр привстал, вытянул шею и провожал взглядом это видение, пока дорога не сделала очередной поворот. Затем тайга снова сомкнулась со всех сторон, словно пряча в себе от досужих глаз и останки лагерей, и мертвый пульмановский вагон на ржавых рельсах.

И опять кабину качало, и Гурский дремал.

Еще только раз, спросонья, он удивленно отметил странное название населенного пункта: «Де-Кастри». Он указал на табличку:

– А что, сюда и испанцев ссылали?

– Да хер их знает, – крутил баранку Костя.

Наконец Адашев проснулся оттого, что машина стояла.

– Пошли, – Константин открыл дверь кабины. – Горячего поедим.

– А где это мы? – Александр поднял голову и открыл глаза – за окном была ночь.

– Циммермановка.

– Как-как?

– Циммермановка. Тут кормят ничего. «Господи, – помотал он головой, выбираясь из кабины. – Де-Кастри, Циммермановка в низовьях Амура…»

Они поднялись на низенькое крыльцо, над которым была вывеска «Кафе», и вошли в небольшое помещение (дом – не дом, вагончик – не вагончик, короче, какая-то модульная конструкция), где было неожиданно чисто, светло и уютно. На столах лежали клетчатые скатерти.

– Ты борщ будешь? – обернулся от окошка раздачи к Гурскому Константин.

– И борщ тоже. Давай я заплачу.

– Да сиди ты…

– Стаканы захвати.

– А то…

Они сели за стол, разлили по стаканам водку, выпили и стали закусывать дымящимся, густым, по-домашнему вкусным борщом.

– А все-таки я водку не люблю, – поморщился Константин.

– Кто ж ее любит. Но ведь надо, иначе никак.

– Я к вину привык. У нас знаешь какое вино? М-м…

– А это где?

– В Молдавии. Гагаузы мы.

– И чего это тебя сюда занесло?

– Ай!.. – махнул Костя рукой. – А тебя?

– Я по делу.

– Надолго в Николаевск?

– Нет. Мне бы вообще-то сразу и обратно.

– Ну, могу и назад прихватить. Только я оттуда на Хабару махну. Тебе это как?

– Еще и лучше. Добьем?

– А что на нее, смотреть, что ли? Наливай.

Они выпили и перешли к пельменям.

– Сколько нам еще ехать? – Александр обмакнул пельмень в кетчуп.

– К утру будем.

Гурский доел, закурил сигарету, встал из-за стола и подошел к висящему на стене маленькому электрическому отопителю, который гнал горячий воздух. Так и есть – японский.

– Чисто и светло, – сказал он, возвращаясь за стол.

– Чего?

– Да так. Хорошо, говорю.

 

Глава 36

 

И вновь Гурский проснулся оттого, что кабину перестало качать. Он потянулся за сигаретами. За окном кабины по-прежнему было темно. Машина стояла на обочине. Константин барабанил пальцами по баранке.

– Что случилось? – Александр открыл бутылку минералки, сделал несколько глотков и протянул водителю. – Приехали?

– Почти. Это Константиновка. Николаевск на той стороне.

– Ну?

– Да вон, знак висит. Пять тонн.

– И что?

– А у нас – шесть с половиной.

– Лед не выдержит?

– Да что лед… Менты не пустят. – У меня же в накладных вес товара указан. И сколько сам «зилок» тянет, они знают.

– А где менты-то?

– Там дальше, у съезда с берега. Переправа вешками размечена. Они и стоят. На этом берегу и на том.

– Слушай, Костя, спасибо тебе, может, я дальше пешком пойду? На тот берег. Схожу и вернусь. А ты здесь разгрузиться не можешь, хотя бы частично? До того берега далеко? – спросонья Гурский не мог сразу сосредоточиться, мысли разбегались.

– По вешкам через лиман – километров десять. По льду. Иди.

– Сколько?

– Это же Амур. Устье. Тут в русско-японскую наша эскадра спряталась, целиком, и япошки не нашли.

– Эскадра в речке?

– Речка… И япошки так думали. А тут глубина – бездна. Подводные лодки ходят. Черт! Ведь сказали же, что переправа открыта. Кто ж знал, что лед еще слабый…

– Что ж у тебя начальство-то… Могли бы и уточнить, прежде чем посылать.

– Да какое… Моя это машина, собственная. И человек там, – Константин кивнул куда-то вперед, – деньги мне вперед дал. Я лично ему довезти это все должен. А, ладно! Знаю я тут…

Константин врубил передачу, машина дернулась, поползла вперед, проехала еще какое-то расстояние по дороге и, не доезжая до милицейского поста, съехала с нее налево.

Гурский мог видеть в темноте только небольшое, выхваченное светом фар пространство прямо перед капотом, но разглядел, что они съехали на лед и, судя по излому поросшей лесом береговой линии слева, пересекают какую-то бухточку.

Под ложечкой непроизвольно что-то сжалось.

Наконец, задрав капот, грузовик вскарабкался на берег и подрулил к какой– то котельной. Остановился.

– Я сейчас, – Костя выбрался из кабины.

Гурский взглянул на часы – восемь. Он тоже вышел из машины и сделал несколько шагов, разминая затекшие мышцы. Осмотрелся. В скудном свете бледного рассвета слева вздымались белые, поросшие редким черным лесом сопки, справа простиралась бело-серая равнина скованного льдом Амура. Где-то далеко, на том берегу, мелькали россыпи огоньков.

Не было в этом пейзаже ни красок, ни тепла. Не было в нем места живому человеку, не подразумевалось. По крайней мере, на первый взгляд. Даже построенные человеческими руками здания котельной и еще какого-то производственного корпуса нисколько не оживляли ландшафт, а делали его еще тоскливее.

Прошел мимо мужичок в ватнике, наклонился, подобрал несколько поленьев, лежащих у дверей котельной, огляделся вокруг и исчез за углом.

«Опа! – отметил Гурский. – Спер. Всюду жизнь…»

Вернулся Константин.

– Сейчас. Там мужик один. Он на том берегу живет. Говорит, мол, ездят. Смену сдаст, покажет. Давай поспим часок.

Через час окончательно рассвело. К машине подошел долговязый сутулый мужик с котомкой, в которой что-то звякало. Открыв дверь, он втиснулся в кабину.

– Ну что,– шмыгнул носом, – давай вон туда, за сарай, там съезд на лед, и вон прямо на те две трубы держи. Видишь?

– Вижу, – Константин газанул, тронул грузовик с места и осторожно съехал на лед. Ехать пришлось очень медленно, лед был совершенно чистым, как на хоккейном поле, только кое-где, у торосов, намела поземка снегу.

– А сколько здесь до того берега? – спросил Гурский.

– Верст шесть, может, больше. Да ты по следам держи, – показал провожатый рукой водителю. – Видишь? Проехал же кто-то. Я же говорю – ездят.

– Так это же легковушка явно.

– Ну и что? Ездят же.

Дальше они ехали абсолютно молча. След от легковушки давно пропал, и ориентироваться приходилось по тем самым трубам, на которые указал мужик.

Миновали середину реки.

назад<<< 1 . . . 16 . . . 23 >>>далее