Дэн сидел на кромке канала и серьезно смотрел на отца.

— Ута,— сказал он.

— Что такое? — переспросил Битеринг.

Мальчик улыбнулся:

— Ты же знаешь. Ута по-марсиански — отец.

— Где это ты выучился?

— Не знаю. Везде. Ута!

— Чего тебе? Мальчик помялся:

— Я… я хочу зваться по-другому.

— По-другому?

— Да.

Подплыла мать.

— А чем плохое имя Дэн?

Дэн скорчил гримасу, пожал плечами.

— Вчера ты все кричала — Дэн, Дэн, Дэн, а я и не слы­хал. Думал, это не меня. У меня другое имя, я хочу, чтоб меня звали по-новому.

Битеринг ухватился за боковую стенку канала, он весь похолодел; медленно, гулко билось сердце.

— Как же это по-новому?

— Линл. Правда, хорошее имя? Можно я буду Линл? Можно? Ну пожалуйста!

Битеринг провел рукой по лбу, мысли путались. Дурац­кая ракета, работаешь один, и даже в семье ты один, уж до того один…

— А почему бы и нет? — услышал он голос жены. Потом услышал свой голос:

— Можно.

— Ага-а! — закричал мальчик.— Я — Линл, Линл!

И, вопя и приплясывая, побежал через луга. Битеринг посмотрел на жену.

— Зачем мы ему позволили?

— Сама не знаю,— сказала Кора.— Что ж, по-моему, это совсем не плохо.

Они шли дальше среди холмов. Ступали по старым, выложенным мозаикой дорожкам, мимо фонтанов, из кото­рых и теперь еще разлетались водяные брызги. Дорожки все лето напролет покрывал тонкий слой прохладной воды. Весь день можно шлепать по ним босиком, точно вброд по ручью, и ногам не жарко.

Подошли к маленькой, давным-давно заброшенной марсианской вилле. Она стояла на холме, и отсюда от­крывался вид на долину. Коридоры, выложенные голубым мрамором, фрески во всю стену, бассейн для плаванья. В летнюю жару тут свежесть и прохлада. Марсиане не при­знавали больших городов.

— Может, переедем сюда на лето?— сказала миссис Битеринг.— Вот было бы славно!

— Идем,— сказал муж.— Пора возвращаться в город. Надо кончать ракету, работы по горло.

Но в этот вечер за работой ему вспомнилась вилла из прохладного голубого мрамора. Проходили часы, и все настойчивей думалось, что, пожалуй, не так уж и нужна эта ракета.

Текли дни, недели, и ракета все меньше занимала его мысли. Прежнего пыла не было и в помине. Его и само­го пугало, что он стал так равнодушен к своему детищу. Но как-то все так складывалось — жара, работать тя­жело…

За раскрытой настежь дверью мастерской — негромкие голоса:

— Слыхали? Все уезжают.

— Верно. Уезжают.

По пыльной дороге движутся несколько машин, нагру­женных мебелью и детьми.

— Переселяются в виллы,— говорит человек на крыльце.

— Да, Гарри. И я тоже перееду,— подхватывает дру­гой.— И Сэм тоже. Верно, Сэм?

— Верно. А ты, Гарри?

— У меня тут работа.

— Работа! Можешь достроить свою ракету осенью, когда станет попрохладнее.

Битеринг перевел дух.

— У меня уже каркас готов.

— Осенью дело пойдет лучше.

Ленивые голоса словно таяли в раскаленном воздухе.

— Мне надо работать,— повторил Битеринг.

— Отложи до осени,— возразили ему, и это звучало так здраво, так разумно.

Осенью дело пойдет лучше, подумал он. Времени будет вдоволь.

«Нет! — кричало что-то в самой глубине его существа, запрятанное далеко-далеко, запертое наглухо, задыхаю­щееся.— Нет, нет!»

— Осенью,— сказал он вслух.

— Едем, Гарри,— сказали ему.

— Ладно,— согласился он, чувствуя, как тает, пла­вится в знойном воздухе все тело.— Ладно, до осени. Тогда я опять возьмусь за работу.

— Я присмотрел себе виллу у Тирра-канала,— сказал кто-то.

— У канала Рузвельта, что ли?

— Тирра. Это старое марсианское название.

— Но ведь на карте…

— Забудь про карту. Теперь он называется Тирра. И я отыскал одно местечко в Пилланских горах…

— Это горы Рокфеллера? — переспросил Битеринг.

— Это Пилланские горы,— сказал Сэм.

— Ладно,— сказал Битеринг, окутанный душным, непроницаемым саваном зноя.— Пускай Пилланские.

Назавтра, в тихий, безветренный день, все усердно гру­зили вещи в машину.

Лора, Дэн и Дэвид таскали узлы и свертки. Нет, узлы и свертки таскали Ттил, Линл и Верр — на другие имена они теперь не отзывались.

Из мебели, что стояла в их белом домике, не взяли с собой ничего.

— В Бостоне наши столы и стулья выглядели очень мило,— сказала мать.— И в этом домике тоже. Но для той виллы они не годятся. Вот вернемся осенью, тогда они опять пойдут в ход.

Битеринг не спорил.

— Я знаю, какая там нужна мебель,— сказал он немного погодя.— Большая, удобная, чтоб можно разва­литься.

— А как с твоей энциклопедией? Ты, конечно, берешь ее с собой?

Битеринг отвел глаза:

— Я заберу ее на той неделе.

— А свои нью-йоркские наряды ты взяла? — спросили они дочь.

Девушка посмотрела с недоумением:

— Зачем? Они мне теперь ни к чему.

Выключили газ и воду, заперли двери и пошли прочь.

Отец заглянул в кузов машины.

— Не много же мы берем с собой,— заметил он.— Против того, что мы привезли на Марс, это жалкая горсточка!

И сел за руль.

Долгую минуту он смотрел на белый домик— хотелось кинуться к нему, погладить стену, сказать «прощай». Чувство было такое, словно уезжает он в дальнее стран­ствие и никогда по-настоящему не вернется к тому, что оставляет здесь, никогда уже все это не будет ему так близко и понятно.

Тут с ним поравнялся на грузовике Сэм со своей семьей.

— Эй, Битеринг! Поехали!

И машина покатила по древней дороге вон из города. В том же направлении двигались еще шестьдесят грузови­ков. Тяжелое, безмолвное облако пыли, поднятой ими, окутало покинутый городок. Голубела под солнцем вода в каналах, тихий ветер чуть шевелил листву странных де­ревьев.

— Прощай, город! — сказал Битеринг.

— Прощай, прощай! — замахали руками жена и дети. И уж больше ни разу не оглянулись.

За лето до дна высохли каналы. Лето прошло по лугам, точно степной пожар. В опустевшем поселке землян лупи­лась и осыпалась краска со стен домов. Висящие на за­дворках автомобильные шины, что еще недавно служили детворе качелями, недвижно застыли в знойном воздухе, словно маятники остановившихся часов.

В мастерской каркас ракеты понемногу покрывался ржавчиной.

В тихий осенний день мистер Битеринг— он теперь был очень смуглый и золотоглазый — стоял на склоне холма над своей виллой и смотрел вниз, в долину.

— Пора возвращаться,— сказала Кора.

— Да, но мы не поедем,— спокойно сказал он.— Чего ради?

— Там остались твои книги,— напомнила она.— Твой парадный костюм… Твои лле,— сказала она.— Твой йор юеле рре.

— Город совсем пустой,— возразил муж.— Никто туда не возвращается. Да и незачем. Совершенно не­зачем.

Дочь ткала, сыновья наигрывали песенки— один на флейте, другой на свирели, все смеялись, и веселое эхо наполняло мраморную виллу.

Гарри Битеринг смотрел вниз, в долину, на далекое селение землян.

— Какие странные, смешные дома строят жители Земли.

— Иначе они не умеют,— в раздумье отозвалась жена.— До чего уродливый народ. Я рада, что их больше нет.

Они посмотрели друг на друга, испуганные словами, которые только что сказались. Потом стали смеяться.

— Куда же они подевались? — раздумчиво произнес Битеринг.

Он взглянул на жену. Кожа ее золотилась, и она была такая же стройная и гибкая, как их дочь. А Кора смотрела на мужа — он казался почти таким же юным, как их стар­ший сын.

— Не знаю,— сказала она.

— В город мы вернемся, пожалуй, на будущий год,— сказал он невозмутимо.— Или, может, еще. че­рез годик-другой. А пока что… мне жарко. Пойдем ку­паться?

Они больше не смотрели на долину. Рука об руку они пошли к бассейну, тихо ступая по дорожке, которую омы­вала прозрачная ключевая вода.

 

…Прошло пять лет, и с неба упала ракета. Еще дымясь, лежала она в долине. Из нее высыпали люди.

— Война на Земле кончена! — кричали они.— Мы при­летели вам на выручку!

Но городок, построенный американцами, молчал, без­молвны были коттеджи, персиковые деревья, амфитеатры. В пустой мастерской ржавел остов недоделанной ракеты.

Пришельцы обшарили окрестные холмы. Капитан объя­вил своим штабом давно заброшенный кабачок. Лейтенант явился к нему с докладом.

— Город пуст, сэр, но среди холмов мы обнаружили местных жителей. Марсиан. Кожа у них темная. Глаза желтые. Встретили нас очень приветливо. Мы с ними не­много потолковали. Они быстро усваивают английский. Я уверен, сэр, с ними можно установить вполне дружеские отношения.

— Темнокожие, вот как? — задумчиво сказал капи­тан.— И много их?

— Примерно шестьсот или восемьсот, сэр; они живут на холмах, в мраморных развалинах. Рослые, здоровые. Женщины у них красивые.

— А они сказали вам, лейтенант, что произошло с людьми, которые прилетели с Земли и выстроили этот поселок?

— Они понятия не имеют, что случилось с этим горо­дом и с его населением.

— Странно. Вы не думаете, что марсиане тут всех перебили?

— Похоже, что это необыкновенно миролюбивый народ, сэр. Скорее всего, город опустошила какая-нибудь эпидемия.

— Возможно. Надо думать, это одна из тех загадок, которые нам не разрешить. О таком иной раз пишут в кни­гах.

Капитан обвел взглядом комнату, запыленные окна и за ними — встающие вдалеке синие горы, струящуюся в ярком свете воду каналов и услышал шелест ветра. И вздрогнул. Потом опомнился и постучал пальцами по карте, которую он давно уже приколол кнопками на пу­стом столе.

— У нас куча дел, лейтенант! — сказал он и стал пере­числять…

 

Солнце опускалось за синие холмы, а капитан бубнил и бубнил:

— Надо строить новые поселки. Искать полезные ископаемые, заложить шахты. Взять образцы для бакте­риологических исследований. Работы по горло. А все ста­рые отчеты утеряны. Надо заново составить карты, дать названия горам, рекам и прочему. Потребуется некоторая доля воображения. Вон те горы назовем горами Линкольна, что вы на это скажете? Тот канал будет канал Вашинг­тона, а эти холмы… Холмы можно назвать в вашу честь, лейтенант. Дипломатический ход. А вы из любезности можете назвать какой-нибудь город в мою честь. Изящный поворот. И почему бы не дать этой долине имя Эйнштейна, а вон тот… Да вы меня слушаете, лейтенант?

Лейтенант с усилием оторвал взгляд от подернутых ласковой дымкой холмов, что синели вдали, за покинутым городом.

— Что? Да-да, конечно, сэр!

 

             

 

ВРЕМЯ, ВОТ ТВОЙ ПОЛЕТ

 

Долгие годы пронеслись ветром мимо их разгоряченных лиц.

Машина Времени остановилась.

— Год тысяча девятьсот двадцать восьмой,— сказала Джанет.

Оба мальчика смотрели на то, что было за ней. Мистер Филдс вышел из состояния неподвижности.

— Помните, вы прибыли сюда наблюдать жизнь этих древних людей. Всем интересуйтесь, обо всем размы­шляйте, все наблюдайте.

— Хорошо,— ответили девочка и два мальчика, все трое в новенькой защитного цвета форме.

У детей все было одинаковое — стрижка, наручные часы, сандалии и, хотя они не были родственниками, цвет волос, глаз, зубов и кожи.

— Ш-шш! — сказал мистер Филдс.

Это был городок в штате Иллинойс. Было раннее весеннее утро, и по улицам стелился холодный туман.

В дальнем конце улицы появился мальчик, он бежал по направлению к ним, и на него светила последним светом мраморно-кремовая луна. Где-то вдалеке пробили пять раз часы. Почти неслышно, оставляя на тихих газонах следы теннисных туфель, мальчик пробежал мимо невидимой для него Машины Времени, остановился и, глядя на самое высокое окно темного дома, кого-то позвал.

Окно открылось. По крыше сполз и спрыгнул на землю другой мальчик. Оба, с набитыми бананом ртами, убежали в темное, холодное утро.

— Бегите за ними,— прошептал мистер Филдс.— Изу­чайте их поведение. Ну, быстрей!

Джанет, Уильям и Роберт помчались, доступные теперь постороннему взгляду, по холодным весенним мостовым через еще спящий крепким сном городок, а потом через парк. Повсюду загорался и гас свет, негромко хлопали двери, и другие дети бросались поодиночке или задыхаю­щимися от спешки парами вниз по склону холма, к каким-то поблескивающим голубоватым рельсам.

— Вот он, идет!

Рассвет еще не наступил, а здесь уже водоворотом кру­жились дети. Несколько мгновений — и небольшой огонек вдали, на блестящих рельсах, стал громом, извергающим пар.

— Что это? — завизжала Джанет.

— Поезд, глупышка, ты же такие видела на картин­ках! — прокричал Роберт.

И дети, прибывшие из будущего, увидели, как с поезда сходят, заливая могучими дымящимися водами мостовую, поднимая в холодное утреннее небо вопросительные знаки хоботов, огромные серые слоны. С длинных платформ, красные и золотые, скатывались неуклюжие фургоны. В заколоченной в ящики тьме ревели, меряя ее шагами, львы.

— Ой! Да ведь это… цирк! — задрожала Джанет.

— Цирк, по-твоему? А куда он делся?

— Туда же, куда и Рождество, наверно. Просто исчез давным-давно.

Джанет окинула взглядом все вокруг.

— Какой он ужасный, правда?

Мальчик стоял ошеломленный:

— Уж это точно.

В первых слабых лучах зари раздавались громкие муж­ские голоса. Подтянули спальные вагоны, из окон на детей смотрели, моргая, заспанные лица. Как дождь камней, про­стучали по улице лошадиные копыта.

За спиной у детей вырос мистер Филдс.

— Мерзость, варварство держать зверей в клетках. Знай я, что вы такое здесь увидите, ни за что бы с вами сюда не отправился. Это действо буквально леденит кровь.

— Да, конечно.— Однако взгляд у Джанет был озабо­ченный.— И в то же время, мистер Филдс, это напоминает чем-то гнездо червей. Мне хочется изучить это.

— Не знаю,— сказал Роберт; глаза его бегали, а руки дрожали.— Все это похоже на сумасшествие. Может быть, если мистер Филдс разрешит, мы бы попробовали написать сочинение…

Мистер Филдс кивнул:

— Рад, что вижу серьезное отношение, что вы смот­рите в корень, хотите по-настоящему понять этот ужас. Хорошо, сегодня, после полудня, мы посмотрим цирковое представление.

 

— Меня, кажется, стошнит,— сказала Джанет.

Машина Времени зажужжала.

— Так вот что такое цирк,— продолжала она сум­рачно.

Тромбоны оркестра умерли в их ушах. Последним, что они видели, были леденцово-розовые гимнасты, вихрем крутящиеся на трапеции, между тем как на арене кричали и подпрыгивали обсыпанные мукой клоуны.

— Нет, конечно, психовидсние лучше,— медленно проговорил Роберт.

— Эти ужасные запахи, это волнение…— Джанет заморгала.— Очень вредно для детей, правда? И рядом с детьми сидят взрослые. Матери, отцы— вот как называли их дети. Все так странно!

Мистер Филдс стал записывать что-то в классный жур­нал.

Словно сбрасывая оцепенение, Джанет тряхнула голо­вой.

— Мне нужно все это увидеть снова. Я не разобралась в их побуждениях. Мне нужно снова пробежать через горо­док в то раннее утро. Холодный ветер в лицо… тротуар под ногами… прибывающий поезд с цирком. Может, это воздух и ранний час побудили детей подняться и побежать смот­реть, как прибывает поезд? Или же причиной было что-то другое? Мне нужно еще раз увидеть события в их последо­вательности. Почему дети были так взволнованы? Я что-то упустила.

— Они все так улыбались,— сказал Уильям.

— Что такое летние каникулы? Я слышала, как дети о них говорили.— Джанет посмотрела на мистера Филдса.

— Все лето дети носились как безумные, избивали друг друга — вот что такое летние каникулы,— ответил ей ми­стер Филдс.

— Лучше Государственного Трудового Детского Лета ничего быть не может,— проговорил ослабевшим голосом, глядя в пустоту, Роберт.

Машина Времени остановилась опять.

— Четвертое Июля,— объявил мистер Филдс.— Год тысяча девятьсот двадцать восьмой. Древний праздник, когда люди устраивали взрывы, чтобы отрывать друг другу пальцы.

Они стояли перед тем же самым домом, на той же улице, но только ласковым летним вечером. В воздухе шипели и крутились огненные колеса, на каждом крыльце смеющиеся дети что-то бросали вверх, и слышалось: бах, бах!

— Не убегайте! — закричал мистер Филдс.— Не пугайтесь, это не война!

Но лица у Джанет, Роберта и Уильяма становились от фонтанов холодного огня то белыми, то розовыми, то голу­быми.

— Мы и не испугались,— стоя неподвижно, сказала Джанет.

— К счастью,— заявил мистер Филдс,— сто лет назад фейерверки запретили, положили конец всем этим взры­вам.

Дети танцевали, придумывая свои танцы на ходу, белым бенгальским огнем писали на ночном летнем воз­духе свои имена и заветные мечты.

— Мне бы тоже хотелось так делать,— сказала Джанет негромко.— Писать в воздухе свое имя. Посмотрите на них! Мне бы тоже этого хотелось.

— Что, что? — Мистер Филдс не расслышал.

— Ничего,— сказала Джанет.

— Бах! — шептали Уильям и Роберт, стоя под ласко­выми летними деревьями, в темноте не отрывая взгляда от красных, белых, зеленых огоньков на чудесных летних газонах.— Бах!

Октябрь.

В последний раз Машина Времени остановилась в месяце горящих листьев. Люди с тыквами и кукурузными стеблями в руках спешили в сливающиеся с темнотой дома. Танцевали скелеты, носились летучие мыши, пылали свечи, а в пустых передних за открытыми дверями домов раскачивались подвешенные яблоки.

— Халлоуин,— сказал мистер Филдс.— Апогей ужаса. Это был век суеверий, как вы знаете. Потом сказки братьев Гримм, призраки, скелеты и вся прочая чушь были запрещены. Вы, дети, слава богу, выросли в очищенном от заразы мире, где нет ни теней, ни призраков. У вас другие, достойные праздники— День рождения Уильяма К. Чаттертона, День Труда, День Машин.

Стояла октябрьская ночь, на улице уже не было ни души, а они прохаживались возле того же дома, всматри­вались в темноте в пустые тыквы с вырезанными в них треугольными глазами, в маски, выглядывающие из тем­ных чердаков и сырых подвалов. А внутри дома— поду­мать только!— собрались дети и, сидя на корточках, смеялись, рассказывали друг другу разные истории.

— Я хочу быть с ними,— сказала наконец Джанет.

— Конечно, как социолог,— сказали мальчики.

— Нет,— сказала она.

— Что? — спросил мистер Филдс.

— Нет, просто хочу быть в этом доме, хочу здесь остаться, хочу видеть все это и быть здесь и больше нигде; хочу, чтобы были хлопушки, и тыквы, и цирк, хочу, чтобы было Рождество, был День святого Валентина, было Чет­вертое Июля — такие, какими мы их здесь видели.

— Это переходит все границы…— начал мистер Филдс.

Но внезапно Джанет сорвалась с места:

— Роберт, Уильям, бежим!

Мальчики бросились за ней.

— Стойте! — закричал мистер Филдс.— Роберт! Ага, Уильям, ты попался! — Он успел схватить Уильяма, но другой ускользнул.— Джанет, Роберт, сейчас же верни­тесь! Вас не переведут в седьмой класс! Вы провалитесь, Джанет, Роберт! Роберт!

Бешеный порыв октябрьского ветра пронесся по улице и исчез вместе с двумя детьми среди стонущих деревьев. Уильям вырывался и пинал мистера Филдса ногами.

назад<<< 1 . . . 3 . . . 29 >>>далее