Разговор о деньгах поломал целую систему негласных табу, из которых заработок был самым главным. Официант стал появляться еще чаще, бутылки вина пустели с немыслимой быстротой, устроитель/организатор поднялся на сцену необычно оживленным, объявил победителя, вручил ему премию и тотчас вновь включился в разговор, который не прерывался все это время, хотя правила хорошего тона предписывают молчать, когда говорит кто-нибудь другой. И теперь мы рассуждали о том, как лучше всего употребить наши деньги (в большинстве случаев сходились на том, что приобретем «свободное время», будем путешествовать или заниматься каким-нибудь спортом).
Я уже подумывал завести разговор о том, как лучше всего организовать собственные похороны — смерть была таким же табу, как и деньги. Но за столом царило такое веселье, мои сотрапезники были столь общительны и милы, что решил промолчать.
— Мы говорим о деньгах, но не знаем, что это такое, — сказал банкир. — Почему люди внушили себе, что клочок раскрашенной бумаги, пластиковая карточка или монета, изготовленная из самого низкопробного металла, представляют собой какую-то ценность? Или еще: известно ли вам, что ваши деньги, ваши миллионы долларов — это всего лишь электронные импульсы?
Всем это было, разумеется, известно.
— Поначалу богатством было то, что мы видим на наших прелестных соседках, — продолжал он. — Украшения, сделанные из каких-нибудь редкостных материалов, которые легко переносить с места на место, легко считать и делить. Жемчужины, золотой песок, драгоценные камни. Все это доставлялось в какое-нибудь видное место. А потом обменивалось на скотину или пшеницу, но ведь никто не станет таскать мешки с зерном, гнать коров по улицам. Забавно, что мы и сейчас ведем себя как дикари — носим украшения, чтобы показать, как мы богаты, хотя порой украшений у нас куда больше, чем денег.
— Таков племенной обычай, — сказал я. — В мое время молодежь отпускала длинные волосы, а теперь делает себе пирсинг: это позволяет отличить единомышленников.
— А могут ли электронные импульсы даровать нам хотя бы лишний час жизни? Нет. Могут ли заплатить за возвращение тех, кого уже нет с нами? Нет. Могут заплатить за любовь?
— Могут, — игриво отозвалась дилерша.
Тон был шутливый, но в глазах читалась глубокая печаль. Я вспомнил об Эстер и о том, что сегодня утром ответил журналисту. Мы, богатые, могущественные, умные, обвешанные украшениями, снабженные кредитными карточками, знали, что в конце концов все это делается в поисках любви, нежности, ласки, ради того, чтобы быть с тем, кто нас любит.
— Не всегда, — возразил парфюмер, глядя на меня.
— Вы правы, не всегда, — и по тому, как ты на меня смотришь, я понимаю, что ты хочешь сказать: моя жена оставила меня, хоть я и богат. — Ну, скажем, почти всегда. А, кстати, кто из присутствующих за этим столом знает, сколько котов и столбиков изображено на задней стороне десяти долларовой бумажки?
Никто не знал и знать не хотел. Рассуждения о любви омрачили непринужденную атмосферу, и беседа пошла о литературных премиях, выставках, о недавно выпущенном на экраны фильме, о премьере пьесы, прошедшей с большим, нежели ожидалось, успехом.
***
— Ну, как было за твоим столом?
— Нормально. Как обычно.
— А вот я сумел втравить моих соседей в интересную дискуссию о деньгах. Кончилось, правда, на трагической ноте.
— Когда ты едешь?
— Из дома тронусь в половине восьмого утра. Ты ведь тоже летишь в Берлин, сможем взять одно такси.
— Куда ты едешь?
— Ты же знаешь. Ты не спрашивала меня, но знаешь.
— Знаю.
— Как знаешь и то, что в эту минуту мы говорим друг другу «Прощай».
— Мы можем вернуться в те времена, когда познакомились — мужчина, у которого душа была в клочьях от того, что его бросили, и женщина, сходившая с ума от любви к человеку, живущему рядом. Я могла бы повторить то, что уже сказала тебе однажды: я буду бороться до конца. Я боролась и потерпела поражение. Теперь буду зализывать раны.
— Я тоже боролся и тоже проиграл. И не пытаюсь сшить разодранное. Всего лишь иду до конца.
— Я страдала все это время, ты знал об этом? Я страдаю уже много месяцев, пытаясь показать, как я тебя люблю, как все обретает важность и смысл, если ты рядом со мной. Но теперь я решила — довольно. Кончено. Я устала.
В ту ночь в Загребе я перестала защищаться и сказала себе: если будет еще один удар, пусть будет. Пусть я получу нокаут, пусть свалюсь на ринг — ничего, когда-нибудь поднимусь
— Ты найдешь себе кого-нибудь.
— Разумеется: я — молода, красива, умна и желанна. Но того, что я прожила с тобой, больше пережить не удастся.
— Ты обретешь другие чувства. И знай, хоть можешь и не верить, что я любил тебя, покуда мы были вместе.
— Я не сомневаюсь в этом, но это ни на йоту не приглушает мою боль. И завтра мы уедем отсюда в разных такси — ненавижу прощания, особенно в аэропортах или на вокзалах.
Возвращение на Итаку
— Здесь переночуем, а завтра тронемся в путь верхом. Машина по пескам не пройдет.
Мы сидим в чем-то напоминающем бункер, оставшийся со времен Второй мировой войны. Хозяин с женой и внучкой радушно встретили нас и провели в просто обставленную, опрятную комнату.
Дос продолжал:
— И не забудьте выбрать себе имя.
— Не думаю, что это ее интересует, — ответил Михаил.
— Еще как интересует! Я недавно виделся с вашей женой. Я знаю, о чем она думает, знаю, что ей открылось, знаю, чего она ждет.
Голос Доса звучит одновременно и мягко, и требовательно. Да, я выбрал бы себе имя, я ни на пядь не отклонился бы с уготованного мне пути, я отбросил бы в сторону свою прежнюю историю и вошел бы в легенду — но сейчас я просто-напросто слишком устал.
Не то что устал — а измучен: прошлой ночью спал часа два, не больше — организм еще не успел привыкнуть к чудовищному перепаду во времени. Я прилетел в Алма-Ату в 11 по местному времени, когда во Франции было 6 вечера. Михаил отвез меня в гостиницу, я немного подремал, проснулся на рассвете, глянул на огни внизу, подумал, что в Париже сейчас время ужина, и почувствовал голод, спросил в «рум-сервисе», нельзя ли принести чего-нибудь, и услышал в ответ: «Разумеется, можно, однако лучше бы вам пересилить себя и попытаться уснуть, иначе ваш организм будет по-прежнему жить по европейскому расписанию».
Нет для меня большей пытки, чем тщетные попытки заснуть, и потому я съел бутерброд и решил пройтись. Задал портье всегдашний вопрос: «Опасно ли выходить из отеля в такой час?» Он заверил меня, что нет, и я зашагал по этому пустынному городу — по узеньким переулкам и широким проспектам. Город как город — неоновые вывески, проезжающие время от времени патрульные автомобили, здесь бродяга, там проститутка — так что мне приходилось постоянно повторять себе: «Я — в Казахстане», иначе можно было бы подумать, что я забрел в какой-то незнакомый парижский квартал.
«Я — в Казахстане», — твердил я безлюдному городу, пока чей-то голос не отозвался:
— А где ж еще?
Я испугался. На скамейке сидел в этот глухой час человек, положив рядом рюкзак. Он поднялся, представился: «Ян. Из Голландии» — и добавил:
— И я знаю, что вы здесь делаете.
Приятель Михаила? Или приставленный ко мне агент тайной полиции?
— И что же?
— То же, что и я: проходите Великий Шелковый Путь. Я попал сюда из Стамбула.
Я вздохнул с облегчением.
— Пешком? То есть пересекли всю Азию?
— Мне это было необходимо. Я недоволен своей жизнью, хотя у меня есть деньги, жена, дети и чулочная фабрика в Роттердаме. Было время, когда я знал, ради чего борюсь — обеспечиваю стабильность своей семьи. А теперь — нет: все, что раньше приносило мне удовлетворение, ныне вызывает только досаду и скуку. И вот во имя моего брака, во имя любви к моим детям и к моему делу я решил уделить два месяца себе самому, чтобы взглянуть на свою жизнь со стороны. И это принесло свои плоды.
— Вот уже несколько месяцев я занимаюсь тем же самым. И многие так странствуют?
— Многие. Очень многие. Тут существуют еще и проблемы безопасности, поскольку в некоторых странах — сложная политическая ситуация и их власти подозрительно относятся к выходцам с Запада. И тем не менее я полагаю, что во все века паломники, доказавшие, что они — не шпионы, пользовались уважением. Однако, как я вас понимаю, у вас — другая цель. Что же вы делаете в Алма-Ате?
— То же самое, что и вы: завершаю путь. Вам тоже не удалось заснуть?
— Я только что проснулся. Чем раньше выйдешь, тем больше шансов добраться до ближайшего города, а иначе придется ночевать в степи, а там холодно, и постоянно гуляет ветер.
— Ну что ж, счастливого пути.
— Побудьте со мной еще немного: мне надо выговориться, поделиться впечатлениями. Большинство паломников не говорят по-английски.
И он начал рассказывать мне о своей жизни, покуда я припоминал все, что мне известно о Шелковом Пути, когда-то связывавшем Европу со странами Востока. Обычно он брал начало в Бейруте, шел в Антиохию, а оттуда — к берегу Желтой реки в Китае. Но в Центральной Азии превращался в подобие паутины, разбегаясь в разные стороны множеством тропинок, каждая из которых вела к возникавшим благодаря этой оживленной торговле городам, а те разорялись и опустошались враждующими между собой племенами, отстраивались заново, вновь разорялись и снова воскресали. Хотя двигалось по этому пути едва ли не все — золото, редкостные животные, мрамор, семена, политические идеи, беженцы, спасавшиеся от ужасов междоусобных войн, вооруженные разбойники, частные армии, сопровождавшие караваны, — самым редким и самым вожделенным товаром оставался шелк. Благодаря одному из ответвлений этого пути буддизм из Индии пришел в Китай.
— Я вышел из Антиохии с двумя сотнями долларов в кармане, — сказал голландец, описав мне горы, пейзажи, экзотические племена, постоянные проблемы с патрулями и полицейскими разных стран. — Не знаю, поймете ли вы, что я хочу сказать, но мне нужно было узнать, способен ли я вернуться к самому себе, к истинной своей сути.
— Я понимаю больше, чем вы думаете.
— Я был вынужден нищенствовать, просить подаяния, и люди, к моему удивлению, оказались гораздо милосерднее, нежели мне казалось раньше.
Нищенствовать? Я оглядел его одежду и рюкзак, ища на них знак «племени», но не нашел.
— А вам никогда не случалось бывать в армянском ресторане в Париже?
— Я бывал во многих армянских ресторанах, но только не в Париже.
— А человека по имени Михаил вы не знаете?
— Это распространенное имя. Не помню, может быть, и встречал, но, к сожалению, не могу помочь вам...
— Не в этом дело. Меня удивляют странные совпадения. Похоже, что разные люди в разных частях света размышляют об одном и том же и ведут себя одинаково.
— Прежде всего, отправляясь в такое странствие, мы чувствуем, что никогда не дойдем до цели. Во-вторых, мы чувствуем себя неуверенно, днем и ночью думаем о том, чтобы отказаться от него. Но если неделю продержишься, то дойдешь до конца.
— Я совершаю паломничество по улицам одного и того же города и лишь вчера пришел в какое-то иное место. Разрешите, я благословлю вас?
Он поглядел на меня как-то странно.
— Я странствую не по религиозным мотивам. А вы что — священник?
— Нет, но почувствовал, что должен благословить вас. Сами знаете, не все поддается логике.
Голландец по имени Ян, которого я никогда больше не встречу в этой жизни, склонил голову и закрыл глаза. Я положил ему руки на плечи и на родном языке — невнятном ему и неведомом — попросил, чтобы он благополучно добрался до цели, чтобы оставил на Шелковом Пути печали и ощущение бессмысленности жизни, чтобы вернулся к семье с чистой душой и блестящими глазами.
Он поблагодарил, взял свой рюкзак, обернулся в сторону Китая и зашагал прочь. А я направился в гостиницу, размышляя над тем, что никогда в жизни никого еще не благословлял. Однако последовал безотчетному побуждению, и оно меня не обманет — молитва моя будет услышана.
***
На следующий день Михаил привел своего друга — его звали Дос, и он должен был нас сопровождать. У Доса была машина, Дос знал мою жену и хотел быть рядом в тот миг, когда я войду в городок, где находилась Эстер.
Я хотел было возразить: сначала — Михаил, потом — его друг, а под конец за мной увяжется целая толпа, которая в зависимости от того, что меня ждет, будет рукоплескать или рыдать. Но я был слишком утомлен, чтобы спорить, и решил отложить до завтра исполнение обета: никто не должен видеть меня в момент встречи.
И вот мы садимся в машину и некоторое время едем по Шелковому Пути. Мои спутники спрашивают, знаю ли я, что это, и я отвечаю, что минувшей ночью встретил паломника. Они мне говорят, что подобный вид путешествий распространяется все шире и в дальнейшем поможет развитию туристического бизнеса в Казахстане.
Через два часа сворачиваем с шоссе на проселочную дорогу и добираемся до того самого «бункера», где мы сидим сейчас — едим рыбу и слушаем негромкий вой ветра в степи.
— Эстер сыграла в моей жизни большую роль, — объясняет Дос, показывая мне фотоснимок одной из своих работ, на которой я могу различить лоскут окровавленной ткани. — Сначала я мечтал уехать отсюда, как сделал Олег...
— Называй меня лучше Михаилом, а не то мы запутаемся.
— Я мечтал уехать отсюда, как многие мои ровесники. Но однажды мне позвонил Олег, то есть Михаил. Сказал, что женщина, сделавшая ему так много добра, решила побывать в степи и хочет, чтобы я ей помог. Я согласился, думая, что это — мой шанс и что она посодействует мне в получении французской визы и работы в Париже. Она попросила меня отвезти ее в маленький глухой городок, в котором побывала во время одного из прошлых своих приездов.
Ни о чем не спрашивая, я подчинился. По пути она потребовала, чтобы мы заехали в дом старика-кочевника, и каково же было мое удивление, когда выяснилось, что речь идет о моем деде. Ее приняли гостеприимно, как водится у людей, живущих в этой бескрайней степи. Старик сказал Эстер, что она думает, будто грустит, а на самом деле душа ее ликует и Энергия Любви циркулирует свободно. Он пообещал ей — скоро эта энергия охватит весь мир, включая и мужа Эстер. Он научил ее многому из того, что входит в понятие «цивилизация степи», а научить остальному попросил меня. Он решил, что она вопреки традиции может оставить себе собственное имя.
И покуда она училась у моего деда, а я учился у нее, мне стало понятно — никуда ехать не надо. Мое предназначение — в том, чтобы остаться в безмерном пространстве степи, познать ее цвета, преобразить их в картины.
— Я не очень понял насчет того, что ты чему-то учил Эстер. Твой дед говорил, что мы должны позабыть все.
— Завтра все покажу, — ответил Дос.
***
И на следующий день показал, и слова не понадобились. Я увидел необозримую степь, казавшуюся пустыней, но полную скрытой жизни. Увидел ровную линию горизонта, исполинское пустое пространство, услышал стук копыт и негромкий посвист ветра. Вокруг не было ничего — ровным счетом ничего, словно мир выбрал это место, чтобы показать, как он огромен, как прост и в то же время — сложен. Словно хотел, чтобы все мы могли — и должны были — стать такими же, как эта степь, пустыми, бесконечными и полными жизни.
Сняв темные очки, я смотрел в синее небо, чтобы пропитаться этим светом и странным ощущением: будто я — нигде и повсюду. Мы ехали молча, останавливаясь лишь для того, чтобы напоить коней из ручейков, отыскать которые было под силу лишь человеку, превосходно знающему местность. Время от времени в отдалении возникали другие всадники, отары овец с пастухами, врезанные в пространство неба и степи.
***
Куда я направлялся? Я не знал и не хотел знать: женщина, которую я искал, находилась в этом бесконечном пространстве: я мог прикоснуться к ее душе, услышать, как напевает она за работой. Теперь я понимал, почему она выбрала это место — здесь ничто не отвлекало, здесь царила столь желанная ей пустота, и ветер своим посвистом отгонял печали. Думала ли она, что когда-нибудь я появлюсь здесь на коне, торопясь ей навстречу?
Меж тем с небес нисходит ощущение Рая. И я сознаю, что переживаю незабываемый момент — обычно это сознание посещает нас уже после того, как минет волшебный миг. Вот я стою здесь — весь как есть, без прошлого и без будущего, всецело сосредоточенный на этом утре, на мелодичном перестуке лошадиных копыт, на нежности, с которой обвевает ветер мое лицо, на неожиданной благодати созерцания неба, земли, людей. Я впадаю едва ли не в экстаз, испытывая восторженную благодарность за то, что живу на свете. Я молюсь шепотом, слушая голос природы и понимая, что невидимое всегда проявляется в том, что открывается нашему взору.
Я спрашиваю небеса, точно так же как в детстве спрашивал мать:
Почему мы любим одних людей и ненавидим других?
Куда отправляемся мы после смерти?
Почему мы рождаемся, если все равно умрем?
Что такое Бог?
Степь отвечает ровным гулом ветра. И этого достаточно: чтобы жить дальше, достаточно знать, что на главные вопросы бытия ответов не будет никогда.
***
Когда на горизонте возникли горы, Дос попросил остановиться. Я заметил, что чуть в стороне протекал ручеек.
— Здесь устроим привал.
Мы развьючили лошадей, поставили палатку. Михаил принялся копать яму.
— Так всегда делают кочевники — сделав отверстие в земле, обкладывают его дно и стенки камнями, и получается очаг: ветер не задувает огонь.
На юге, между горами и нашим лагерем появилось облако пыли. Как я тотчас понял, ее поднимали копыта скачущих галопом коней. Я обратил на это внимание моих спутников: оба вскочили, и я заметил на их лицах тревогу. Но потом, обменявшись несколькими словами по-русски, они успокоились. Дос продолжал ставить палатку, Михаил стал разводить огонь.
— Объясните, что происходит.
— Это только кажется, что мы окружены пустым пространством, — вы заметили, что мы проехали мимо овечьих отар, пастухов, черепах, лисиц, всадников? И хотя возникает ощущение, будто видите все вокруг себя, но откуда взялись эти люди? Где их дома? Где они держат свои стада?
Так вот, пустота эта — мнимая: за нами постоянно наблюдают. Для чужестранца, не знающего языка, на котором говорит степь, все в порядке, и различить он может только коней и всадников.
Но мы, прошедшие школу степи, замечаем сливающиеся с пейзажем юрты. Наблюдая за тем, как и куда скачут всадники, мы способны понимать, что происходит вокруг. А в древности выживание целого племени зависело от этой способности, ибо вокруг были враги, захватчики, контрабандисты.
А новость скверная — они поняли, что мы направляемся к деревушке, расположенной у подножья вон тех гор, и послали людей убить колдуна, которому являлись девочки и слышались голоса, и человека, осмелившегося нарушить покой женщины-чужестранки.
Он рассмеялся.
— Сейчас поймете.
Всадники приближались. Вскоре я уже начал различать их отчетливо.
— Тут что-то необычное — это женщина, а за нею вдогонку скачет мужчина.
— Это часть нашей жизни.
Женщина, держа в руках длинный хлыст, пронеслась мимо, с улыбкой что-то крикнула Досу — похоже было на «Добро пожаловать!» — и стала галопом носиться вокруг нашего бивака. Мужчина, пытавшийся догнать ее, был весь в поту, но тоже на скаку приветствовал нас улыбкой.
— Нина могла бы быть по-учтивее, — заметил Михаил. — Нужды нет.
— Именно потому, что нужды нет, ей и не надо быть учтивой, — возразил Дос. — Достаточно иметь хорошего коня и быть красивой.
— Но она делает это со всеми.
— Я ее спешил, — с гордостью сказал Дос.
— Если вы говорите по-английски, то, наверно, для того, чтобы я понимал?
Женщина скакала все быстрей, и смех ее, казалось, заполнял всю степь радостью.
— Это всего лишь форма обольщения. Называется «куз-куу» или «догони девушку». Каждый из нас в детстве или в юности участвовал в этой забаве.
Преследователь неуклонно приближался, но все мы видели, что его лошадь обессиливает.
— Попозже мы поговорим о Тенгри, древней степной культуре, — продолжал Дос. — А сейчас, раз уж вы стали свидетелем этой сцены, позвольте вам объяснить кое-что важное: в наших краях всем верховодят женщины. У нас принято пропускать их вперед. Женщина, даже если это она решила разойтись с мужем, получает половину приданого. Увидев женщину в белом тюрбане, который означает, что она — мать, мы должны в знак почтения прижать руку к сердцу и склонить голову.
— Ну а что такое — «догони девушку»?
— В деревне у подножья гор несколько всадников объединяются вокруг этой девушки: ее зовут Нина, в наших краях она считается самой завидной невестой. И начинается эта игра «куз-куу», возникшая еще в незапамятные времена, когда жительницы степи были наездницами и воительницами. В ту пору никто не сватался к родителям понравившейся тебе девушки. Она и претенденты на ее руку съезжались на конях в условленное место. Девушка ездила вокруг мужчин, дразня их, смеясь, стегая их плетью до тех пор, пока самый храбрый не решался пуститься за нею в погоню. Если девушке удавалось ускользнуть, юноша должен был попросить, чтобы земля укрыла его навсегда — он считался плохим наездником, а это был позор для воина.
Если же кто-то все же осмеливался, не боясь ударов хлыста, приблизиться и ссадить девушку, это доказывало, что он — настоящий мужчина, который получал право поцеловать свою избранницу и жениться на ней. Само собой разумеется, что и теперь, и тогда девушки сами решают, кому даться в руки, а от кого — ускользнуть.
Судя по всему, Нина всего лишь забавлялась. Вот она оторвалась от преследователя и помчалась назад, в деревню.
— Она просто хотела показаться. Знает, что мы приезжаем, и сейчас оповестит об этом всю деревню.
— У меня два вопроса. Первый может показаться глупостью: неужели и сейчас еще так выбирают себе женихов?
Дос ответил, что в наши дни это выродилось в простую забаву. Вроде того как на Западе люди одеваются определенным образом и ходят в бары или модные клубы, в степи флиртом становится «куз-куу». Нина уже унизила множество парней, а нескольким дала догнать себя и сбить с лошади — то есть все как на лучших дискотеках мира.
— А второй вопрос — еще более идиотский: и вот в этой деревне у подножья гор находится моя жена?
Дос кивнул.
— А если до нее всего два часа пути, почему мы собираемся заночевать здесь? Еще совсем не поздно.
— Да, до деревни — два часа пути. И — две причины не торопиться. Если бы даже Нина не появилась тут, нас все равно кто-нибудь да заприметил бы и поспешил сообщить Эстер о нашем приближении. Ей решать — хочет ли она видеть нас или на несколько дней уехать в соседнюю деревню. В этом случае мы за ней туда не последуем.
назад<<< 1 . . . 16 . . . 18 >>>далее