22
– Данилов, извините, пожалуйста, это опять я вам звоню, Подковыров.
– Я слушаю, – вздохнул Данилов.
– А если мы изменим текст?
– Какой текст?
– Насчет императора.
– И что?
– Ну, а если он не в двенадцать будет вставать из гроба, а в час ночи? Так смешнее?
– Смешнее, – сказал Данилов и повесил трубку.
Он тут же ее поднял, чтобы Подковыров не смог пробиться к нему снова.
Данилов чувствовал себя скверно. Еле был жив. Болела голова, ныло тело, пальцы дрожали. И вдобавок ко всему была в Данилове, на правом его плече, черная дыра. Дыра потихоньку уменьшалась, шелковые нитки, оставленные ловкой иглой, стягивали ее. Поначалу черная дыра была размером с будильник, теперь же ее можно было закрыть и двугривенной монетой. Дыра не болела, а только тяготила Данилова. Она была в нем, но и как бы сама по себе. Сверху дыру заклеили прозрачным пластырем. Данилов на кухне, задумав рассмотреть дыру, осторожно оттянул пластырь. Тут все пришло в движение, все потянулось в дыру. Данилов быстро приклеил пластырь, однако одна из кухонных табуреток успела подлететь к его плечу, рассыпалась в воздухе и крошками, со свистом исчезла в черной дыре. Тут же последовали и вилки, не убранные со стола. Прочие вещи удалось сохранить. «Ну ладно, – успокоил себя Данилов, – она сама превратится в точку, а потом и вовсе затянется… Известное дело – гравитационный коллапс…» Все же ему было не по себе оттого, что на его плече начинался тоннель во вселенную, неизвестно какую, на нашу не похожую. Но каков Кармадон, коли так постарался!
Данилову стало известно и то, что исчезли совсем Синезуд и Бек Леонович. Данилов решил, что Кармадон, прежде чем совершить подлость, убрал свидетелей – секундантов. Он был уверен, что и Данилов исчезнет, вот их и убрал. Погиб домовой Бек Леонович, и выходило, что Данилов погубил его. Напрасно станут теперь ждать Бека Леоновича замурованные им жены. И восточных подруг Данилов жалел, но в них ли было дело! Эх, Кармадон, Кармадон!..
Однако как ни слаб был теперь Данилов, что бы ни ожидало его в ближайшие мгновения, он понимал, что ему следует приниматься за житейские дела. Данилов сдвинул пластинку на браслете, вернул себя в человеческое состояние. Он жив! Случай спас его, случай вернул его в существование, что ж, надо было благодарить случай – или Анастасию – и жить дальше.
Данилов решил пересмотреть бумаги, написанные им утром. Думал порвать их или предать огню, но посчитал: а зачем? Еще пригодятся… Все его распоряжения были уместны, ни от чего он не желал отказываться, даже от отписок в пользу Клавдии. Лишь письма о симфонии Переслегина Данилов положил задержать. Он мог и по телефону позвонить адресатам. Зато самому Переслегину Данилов написал новую открытку и решительно попросил композитора зайти к нему в ближайшее время.
По вечным условиям поединков, нынче пусть и запрещенных, победитель мог не только ранить побежденного, но и совсем погубить его. Бессмертную по положению натуру. Ни болезни, ни стихия, ни люди, ни женщины погубить не могли, а вот именно свои на поединке могли, так уж повелось. И Данилова разрушил предательский снаряд Кармадона, он уж почти забылся и потерял свою сущность. Однако демоническая женщина Анастасия спасла его. Как она проведала о поединке и где притаилась во время стрельбы, Данилов не знал, да и не старался узнать. Узнал он лишь, что с ним произошло в последние мгновения поединка.
Ракета Кармадона совсем уж было разнесла в клочья сущность Данилова и его оболочку, но караулившая поблизости Анастасия бросилась Данилову на помощь, голыми руками, не боясь ожогов, гибельную для Данилова массу вещества сгребла в кучу, остатки ее до микрочастиц выгнала из Данилова, превратила всю эту массу в полную свою противоположность и сделала черной дырой. Вещества было так много, что оно могло бы обернуться и звездой первой величины. Потому черная дыра вышла в Данилове большая. Анастасия сразу же стала стягивать ее края шелковыми нитками, тут Данилов очнулся, и Анастасия тотчас отлетела. Видно, все еще была сердита на него гордая и прекрасная Анастасия!
Неизвестно, с каким намерением она явилась к месту поединка. Разве теперь это было важно! Не имела она права оказывать помощь Данилову, а Данилов не имел права эту помощь принимать. Однако Кармадон первым нарушил правила чести, и стерпеть его подлость Анастасия не смогла. Отлетая от Данилова, она все же успела заклеить черную дыру прозрачным пластырем, а прежде – смазать ее каким-то темным знахарским снадобьем. Теперь черная дыра уменьшалась быстрее, чем следовало бы, истекала веществом куда-то вдаль, в пустые углы чужой вселенной.
«Раз Анастасия, – подумал Данилов, – сумела пробраться к месту поединка, значит, были у нас и другие зрители…»
Следовало ждать дурных последствий. Ох, как Данилов не хотел вызывать Кармадона на поединок…
Теперь Данилов рассчитывал лишь вот на что. Влиятельным родственникам и друзьям Кармадона дело о поединке выгоднее было замять. Как случай ни крути, а Кармадон и его друзья тоже все равно были при конфузе. Последней своей ракетой Данилов свернул Кармадону челюсть, что-то повредил в шее, пока Кармадону не помогли ни ученые механики, ни лекари, они опасались, как бы он и вовсе не остался скособоченным. Это – ас-то! По всем правилам Кармадон поединок проиграл, и даже тайные разговоры о дуэли могли ему только навредить.
«Ну посмотрим, что-то будет, – подумал Данилов и опять вздохнул: – Ох, Бек Леонович, Бек Леонович…»
Данилов включил утюг и положил на гладильную доску бабочку для вечернего спектакля.
«Что мне с Переслегиным устроить? – думал Данилов. – Как исполнить его симфонию? Где и с кем? Надо сегодня же отыскать Переслегина. К нему, что ли, съездить?»
Левая рука Данилова опять словно нечаянно потянулась к черной дыре. «Брось! – сказал себе Данилов. – Хватит!» Пластырь был крепок.
Позвонила Клавдия Петровна.
– Данилов, ну и как?
– А что? – спросил Данилов.
– Неужели тебе нечего мне сказать?
– А что я должен сказать?
– После того, что произошло?..
– А что произошло?
– Ну хорошо, – сказала Клавдия, помолчав, – а неужели тебе не о чем меня спросить?
– А о чем я должен тебя спросить?
– Ладно, я сейчас приеду к тебе, – и Клавдия повесила трубку.
«Экая баба! – рассердился Данилов. – Даже не поинтересовалась, есть ли у меня время…»
Тут же телефон опять зазвонил. «Сейчас я ей выскажу!» – пообещал Данилов. Однако он услышал голос Наташи.
– Володя, вы извините, – сказала Наташа, – мне показалось, что у вас неприятности, что вчера между вами и вашим гостем что-то произошло… вот я отважилась вам позвонить…
– Это все мелочи, – сказал Данилов мрачно.
Он растерялся, оттого и сказал мрачно.
– Я напрасно вам позвонила?
– Нет, отчего же… – пробормотал Данилов. – Вы где?
– Знаете, Володя, я ведь брожу в вашем районе… С утра взяла и поехала в Останкино…
– А сейчас-то вы где?
Наташа назвала место. Оказалось, это в двух минутах ходьбы от Данилова.
– Я выхожу, – сказал Данилов.
Уже в лифте он вспомнил о Клавдии. «А-а-а, пусть прокатится!» – решил Данилов.
Наташу он нашел на улице Цандера, возле аптеки.
– Здравствуйте, Наташа, – сказал Данилов.
– Здравствуйте, Володя.
– Вас интересует мой приятель? – спросил Данилов.
– Нет, – сказала Наташа. – А что это мы на «вы» перешли? Так надо?
– Нет. Это вышло само собой. Но не я начал…
– А если мне опять начать на «ты»?
– Я согласен.
– А я, Володя, испугалась за тебя… Что-то случилось вчера, да?
– Было… Мелкое недоразумение… Все уж и забыто.
– Ты не обиделся на меня?
– За что?
– Я не знаю… Я просто заснуть не могла, и все… Чего-то боялась… Мне казалось, что я должна от чего-то тебя спасти… Я не знаю… Я даже приехала сюда утром и все ходила возле твоего дома, будто у тебя во мне была нужда… Дурь какая-то! Нервная я, что ли, стала… От такой, наверное, надо держаться подальше…
– Ну что ты! – растроганно сказал Данилов. – Ты не выспалась?
– По мне видно? – расстроилась Наташа. – Я страшная?
– Нет, нет, что ты! – сказал Данилов. – Видно, ночью давление менялось, вот и не шел к тебе сон.
Наташа как-то странно поглядела на Данилова, будто в словах его было нечто обидное для нее, сказала тихо:
– Нет… Что мне давление…
«Ну да, что ей давление, – подумал Данилов. – Ведь она из-за меня приходила и к театру, и в Сокольники, и к дому моему! А я размышляю о чем-то! Но как быть? Анастасия, Наташа, эта дура Клавдия, все перемешалось, и как тут разобраться? Что – истинное, необходимое, а что – призрак, мираж, суета… То есть разобраться легко… Но что выбрать? Да так, чтобы никому не принести беды… В чем я волен?.. Экая печаль! Час назад все мне было ясно».
– Володя, я люблю тебя, – сказала Наташа.
– И я тебя, Наташа, люблю, – сказал Данилов.
И все. Шли вокруг люди, их было пока мало, но они шли. Что еще надо было сказать? Ничего и не надо…
Остановилась машина возле Данилова с Наташей. Машина Данилову знакомая, приобретенная на средства профессора Войнова. Клавдия Петровна распахнула дверцу.
– Что же, Данилов! – сказала Клавдия с обидой. – Я спешу к тебе домой, а ты гуляешь по улицам!
– Здравствуй, Клавдия, – сказал Данилов.
– Здравствуй, – кивнула Клавдия. – У тебя нет совести, а если бы я ехала не по Цандера?
– Я тебя вовсе и не ждал.
– То есть как?
– А так. Ты не поинтересовалась, есть ли у меня время для встречи с тобой. А у меня времени нет.
– Ты что, Данилов! – удивилась Клавдия. Потом она словно бы заметила Наташу: – А это кто?
– Это – Наташа, – сказал Данилов. – Наташа, а это вот моя бывшая жена, Клавдия Петровна, я тебе о ней рассказывал…
Должна бы Клавдия была понять, что они с Наташей – близкие, брат с сестрой, муж с женой, а она тут чужая…
– И все же, – сказала Клавдия, взглядом пытаясь удалить Наташу из здешних мест, – ты мне нужен.
– Возможно, я тебе и нужен, – сказал Данилов, – но ты мне никак не нужна.
– Данилов, – робко произнесла Клавдия, – ты всегда с уважением относился к женщинам…
Данилов ощутил, что в отношении к нему Клавдии вместе с прежними чувствами превосходства и несомненной власти появилось и нечто новое – тревога какая-то, или догадка безумная, или подозрение, или даже страх… Данилов даже пожалел Клавдию.
– У меня есть тайна, – тихо сказала Клавдия.
– Хорошо, – кивнул Данилов. – Но в другой раз.
Обида опять придала Клавдии сил.
– Наташа, – спросила Клавдия, – а вы у Данилова – новая симпатия?
Наташа посмотрела на Данилова.
– Наташа – моя вечная симпатия, – серьезно сказал Данилов.
– Вы с ним будьте осмотрительней. Он человек распущенный.
Тут и Данилов не нашел слов.
– А я вас где-то видела. Вы не портниха?
– Я не портниха, – сказала Наташа. – Но я шью.
– А Гавриловой не вы шили по моделям Гагариной?
– Шила.
– Вот у Гавриловой я вас и видела! И шапочки вы шьете?
– И шапочки.
Тут Клавдия Петровна выскочила из машины, захлопнула дверцу, о Данилове она забыла сразу же.
– Мне непременно и быстро надо сшить шапочку из черного бархата, знаете, чалму, чтобы на ней хорошо смотрелись и бриллианты и жемчуга. Мы с мужем, возможно, поедем на три года в Англию. А туда без чалмы лучше и не езди совсем. На прием к королеве можно явиться только в вечернем наряде. Моя приятельница жила в Англии, получила однажды приглашение на прием к королеве, а ее без шапочки не пустили. Теперь она вернулась в Москву, места себе не находит, подругам стыдится показаться, жизнь испорчена, я ее понимаю. А уж если эту дуру к королеве звали, то нас-то с Войновым позовут, и не раз. Вы возьметесь? У меня фасон есть. Я заплачу как следует.
– Сошью, – сказала Наташа, – деньги ваши будут мне сейчас не лишние…
Женщины тут же стали договариваться о времени встречи, записывать адреса и телефоны, а Данилов чуть было не вскипел, до того он был на улице посторонний.
Наташа почувствовала его досаду, обернулась тут же и глазами успокоила Данилова.
– Одно дело сделано, и ладно, – сказала Клавдия, открывая дверцу, – с тебя, Данилов, хоть шерсти клок.
Однако в машину она все еще не садилась, теперь, когда головной убор был обговорен, Клавдия Петровна смотрела на Наташу без приязни и без заискивания, а холодно, даже с презрением, как дама на швею. Что-то и Данилову она, видно, захотела заявить, чтобы показать и швее и самому Данилову, что имеет на него особенные права. Но и робела…
– Ладно, – сказала Клавдия. – Я тебя разыщу.
И укатила.
Во все время суеты с Клавдией Данилов с Наташей вели разговор между собой, в их разговоре не было слов, а было то, что они назвали четверть часа назад. Этот разговор шел как бы поверх разговора с Клавдией, оттого в нем была игра, волновавшая Данилова и Наташу. Что им была теперь Клавдия и ее тайны, что им была улица Цандера с восемьдесят пятым автобусом и аптекой! Однако, когда речь зашла о чалме, Данилову показалось, что их с Наташей разговор прервался и он, Данилов, остался один. «Впрочем, нашел к кому ревновать!» – подумал Данилов. Женщины – они и есть женщины… Он досадовал и на себя. Экие пошлые слова явились ему: «Наташа – моя вечная симпатия…» Но теперь, когда Клавдия уехала, они с Наташей вернулись к своим главным словам, и Данилов почувствовал, что на сегодня их хватит, дальнейшее может только испортить все.
– Мне на работу, – сказала Наташа.
– А мне скоро в театр.
– Данилов, хочешь, я тебе брюки сошью? Вот мерку сниму и сошью. Или джинсовый костюм? Или куртку?
– Ты с Клавдией сразу нашла понимание, – не утерпел Данилов.
– Любопытный фасон, – сказала Наташа. – Мне захотелось сшить эту чалму… Ах, какие брюки я вижу для тебя!
– Разве ты – брючный мастер?
– Я все могу! Я тебя одену…
Тут Наташа отчего-то засмущалась, словно поняла, что обновками своими сделает Данилова чем-то обязанным ей, а ему, мужчине, может, и мысль об этом сейчас неприятна… Подошел автобус.
– Счастливо, Наташа! Я позвоню тебе после спектакля!
– Ты приходи…
23
Дома Данилов расстегнул пуговицы рубашки. Оголил плечо. Черной дыры не было. Данилов отклеил прозрачный пластырь и ножницами потихоньку высвободил шелковые нитки. Кожа стянулась, ничто не напоминало о гравитационном коллапсе. А ведь где-то, подумал Данилов, в соседней вселенной открылась нынче белая дыра. Все вещество, словленное Кармадоном для гибельного снаряда, утекло туда. Да и табуретка Данилова и вилки с кухонного стола явились, видно, в ту вселенную подарком. Данилов вздохнул. Удивительно, что не ушли в черную дыру его кости и внутренности. Слаба, что ль, дыра была или что другое удержало их? Тут Данилов с некоей надеждой подумал, что, может быть, он напрасно грешил на Кармадона, что вдруг и Бек Леонович с Синезудом были затянуты в черную дыру и сейчас пришельцами вынырнули из белой дыры в неизвестной Данилову вселенной? Хорошо бы так, уж потом Данилов нашел бы способ вызволить их и вернуть в отчие места.
Какой способ?! Когда – потом?!
Что он Наташе морочит голову, если сам живет под дамокловым мечом и время его последними крупинками истекает в песочных часах! В особенности теперь, после запретного поединка!
В дверь позвонили. На пороге стоял Переслегин.
– Здравствуйте, – сказал Переслегин. – Извините, что надолго исчез. Был в командировке, в Горьком.
Тут бы им сразу сказать друг другу о главном, а они замолчали. Данилов даже засуетился, будто давая Переслегину понять, что времени у него мало.
– Я к вам не надолго, – сказал Переслегин.
– Да нет, что вы… – смутился Данилов.
– Вы посмотрели? – спросил Переслегин.
– Да, – кивнул Данилов.
– И как?..
– Мне понравилось… Я ведь вам так и написал…
– Да-да, – согласился Переслегин. – Я очень благодарен…
Он замолчал, смотрел на Данилова, ждал, видно, еще каких-то добрых слов о своем сочинении, а у Данилова все ощущения от музыки Переслегина будто пропали.
– Я бы исполнил вашу симфонию, – сказал Данилов.
– Вот и исполните! – обрадовался Переслегин.
– Кто же меня выпустит на сцену? Где? И с каким оркестром?
– Это все можно устроить! – махнул рукой Переслегин. – Главное, что вам понравилась партитура!
Данилов посмотрел на Переслегина с удивлением. Экий прыткий! Совсем иное мнение он составил о натуре композитора в прошлый раз.
– А отчего вы дали главную партию в симфонии альту?
– Я и сам не знаю отчего, – сказал Переслегин. – Ведь когда начинаешь творить… Простите за пышное слово… Когда начинаешь сочинять музыку, разве делаешь это холодным умом! Уж потом, после, можешь объяснять себе, как возник этот звук, эта мелодия и как эта… Со мной так, с другими, возможно, иначе… Значит, к альту лежала моя душа… В скрипке, уверен, женское начало… Озорная девчонка, печальная женщина, трагическая старуха – это все для меня скрипка… А в альте больше твердости, больше драмы, альт – мужчина… Я не знаю… Я стал писать музыку – и во мне зазвучал альт… Вот и все…
– Я слышал, как вы играли в НИИ машинные сочинения. Поэтому я к вам и пришел. Я знаю многих альтистов, а пришел к вам…
«Каким рохлей и несчастным человеком показался он мне в прошлый раз, – подумал Данилов, – а в нем есть сила, он упрямый и знает, чего хочет… А если знает, чего хочет, и тем не менее верит в себя, значит, он и смелый…»
– Вам понравилось, как я играл? – спросил Данилов.
– Да, – сказал Переслегин. – И я счастлив, если вы поняли мою музыку. Я хотел бы показать вам другие свои сочинения… Там вещи для небольших составов… Квартеты, есть секстеты… С темами для импровизаций… Все великие музыканты прошлого были импровизаторами. Ведь так? А нынче выходит, что музыканты могут свободно выражать себя лишь в джазе… Я написал вещи и для вашего альта…
– Моего альта нет, – сказал Данилов.
– То есть как?
– Но альт-то, согласитесь, нынче не солист, он инструмент вспомогательный, он у скрипки, у голоса человеческого, – в слугах!
– Нет, нет и нет! Инструментов-слуг быть не должно! И не может быть! В музыке все великое и все может прозвучать! Надо только дать звук! Надо уметь найти этот звук! А что до альта, то для него и Берлиоз писал симфонию.
– Берлиоз писал «Гарольда» для альта Паганини! – воскликнул Данилов.
– Ну и что же?
– Как и что же! А теперь-то кто сыграет?
– Вы и сыграете, – сказал Переслегин.
– Я… Но что выйдет? Почему вы пришли ко мне?
– Я слышал, как вы играли в НИИ машинные сочинения. Поэтому я к вам и пришел. Я знаю многих альтистов, а пришел к вам…
«Каким рохлей и несчастным человеком показался он мне в прошлый раз, – подумал Данилов, – а в нем есть сила, он упрямый и знает, чего хочет… А если знает, чего хочет, и тем не менее верит в себя, значит, он и смелый…»
– Вам понравилось, как я играл? – спросил Данилов.
– Да, – сказал Переслегин. – И я счастлив, если вы поняли мою музыку. Я хотел бы показать вам другие свои сочинения… Там вещи для небольших составов… Квартеты, есть секстеты… С темами для импровизаций… Все великие музыканты прошлого были импровизаторами. Ведь так? А нынче выходит, что музыканты могут свободно выражать себя лишь в джазе… Я написал вещи и для вашего альта…
– Моего альта нет, – сказал Данилов.
– То есть как?
– Того альта, что вы слышали в НИИ, нет, его украли.
– Это грустно, – сказал Переслегин, печально взглянул на Данилова, и Данилов ощутил, что Переслегин понимает, какими были его муки. – Это грустно, – повторил Переслегин. – Но это ничего не меняет. Вы музыкант вовсе не потому, что имели Альбани.
Данилову оттого, что он своими словами о пропавшем альте чуть было не разжалобил самого себя, стало неловко, он поднялся и подошел к окну. Переслегин расценил движение Данилова как напоминание о ходе времени. Он тоже встал. А Данилову и вправду следовало отправляться в театр.
– Принесите мне свои новые произведения, – сказал Данилов. – Я пока не столь уверен в себе, чтобы мечтать о сольных выступлениях. И не так молод, чтобы получить их. Но ваши вещи я погляжу с удовольствием.
– Вы говорите, где и с каким оркестром? – сказал Переслегин. – Есть один молодежный оркестр. Есть у меня и один дирижер. Я сведу вас с ним, если вы согласитесь…
Переслегин ушел, а Данилов, проводив его к лифту, почувствовал досаду. Он ждал разговора с Переслегиным, готовился к нему, бог весть что возлагал на этот разговор, а все вышло так, будто они с Переслегиным дело обсудили. Вроде покупки мебели или, на крайний случай, устройства левого концерта на клубных задворках. Он, Данилов, намерен был сказать Переслегину горячие и добрые слова, до того Переслегин их стоил, а сказал дурно и небрежно, будто подобные симфонии ему, Данилову, каждый день приносили с почтой. И его душа жаждала теперь высокой беседы о музыке, не о бойкой, шумной и пустяшной даме, а об истинной музыке, о какой древние говорили, что она – второй разум человеческого естества, что она любовь и наука, познающая согласованность во всем, что она – ненависть ко злу, но ненависть, являющаяся благом для людей. Вот так бы сели они с Переслегиным друг против друга и согласились бы, что в мире все – музыка и гармония или поиски гармонии и что им вдвоем в этих поисках следует быть смелыми, идти, рискуя и без оглядки… Нужен, нужен был такой разговор Данилову, нужно было ощущение поддержки собрата по искусству, умиление тем, что он, Данилов, не один, что его понимают. К малодушным Данилов отнести себя не мог, но не был он уверен в себе, не был, а ждал от себя в музыке многого! Наверное, Переслегин ушел от него расстроенный, не утоливший жажды. Вот всю жизнь так! И не поговоришь как следует с необходимым тебе человеком, не откроешь ему душу, его душу не обрадуешь, а в суете коснешься лишь случайным словом и унесешься дальше по пустяшным делам!
Все эти мысли посетили Данилова в мгновения, когда он спешно одевался на работу. Они были прерваны приходом водопроводчика Коли. Коля раскланялся в дверях и цепким взглядом, вытянув шею, попытался с порога обнаружить нечто в квартире Данилова.
– Коля, я бегу, – сказал Данилов.
– Случайно, Володя, инструменты мои у тебя не лежат?
– Нет, – сказал Данилов, – вы, Коля, их и не приносили.
– А я был у тебя вчера? – робко спросил Коля.
– Были. Но недолго.
– А где же я еще-то был?
– Не знаю.
– А не на вокзале?
– Да, были с нами и на вокзале. На Павелецком.