* * *
Между тем И-Пун, оставив старуху на берегу, ползком пробрался обратно и под прикрытием кустарника стал наблюдать за тем, что происходило в гасиенде. Он весело хихикнул в кулак, увидев, как богатого кабальеро спустили с лестницы с такой силой, что он, пролетев немалое расстояние, растянулся на песке. Но И-Пун был слишком хитер, чтобы показать, что он стал свидетелем столь постыдного происшествия. Он стремглав бросился прочь и находился уже на полпути к берегу, когда Торрес обогнал его на лошади.
Китаец смиренно обратился к сеньору Альваресу, но разъяренный Торрес замахнулся на него хлыстом с явным намерением ударить его по лицу. Однако И-Пун не растерялся.
— Сеньорита Леонсия, — произнес он быстро и тем остановил поднятую руку. — Моя имеет большой секрет. — Торрес ждал, все еще не опуская хлыста. — Твоя хочет, чтобы другая мужчина женился на красивой сеньорита Леонсия?
Торрес опустил хлыст.
— Ну, выкладывай! — резко скомандовал он.
— Когда твой покупает мой секрет, другая мужчина не может жениться на сеньорита.
— Ну, в чем же он, твой секрет? Рассказывай, живо!
— Только раньше, — И-Пун покачал головой, — раньше твоя заплати мне шесть сто золотой доллар. Тогда моя говорит секрет.
— Я заплачу, — с готовностью ответил Торрес, без малейшего намерения сдержать свое слово. — Ты сперва скажи мне, и если я увижу, что ты не наврал, так я сразу и заплачу тебе. Вот, смотри! — он вынул из бокового кармана бумажник, туго набитый банкнотами, и И-Пун, все еще не совсем успокоенный, скрепя сердце повел его к старухе, ожидавшей на берегу.
— Этот старый женщина, — объяснил И-Пун, — она не врал. Она много-много больной. Скоро помирал. Ее боится. Священник в Колон говорил: скажи секрет, а то когда помирал, твоя пойдет в ад. Этот женщина не врал.
— Ну, а если она не врет, то что же она может мне сказать?
— Твоя заплатит мне?
— Конечно. Шестьсот долларов золотом.
— Ну, слушай! Ее родился Кадикс, в старый земля. Ее был слуга первый сорт, няня первый сорт. Ее нанялся английский семья. Английский семья приезжала Кадикс. Ее много-много лет служил там. Потом поехал Англия. Потом — испанский кровь, знаешь, горячий кровь, — ее сходил с ума. Англичане имел маленький дочка. Ее украл маленький дочка и убежал Панама. Сеньор Солано — он взял маленький девочка за свой дочь. Ему было много-много сыновей и ни один дочь. И этот маленький девочка он сделал свой дочь. Но этот женщина не говорила, какой имя девочка. Этот семья очень богатый, очень благородный. Весь Англия знает этот семья. Этот семья звать Морган. Твоя знает имя Морган. В Колон приходил люди из Сан-Антонио. Они говорил, дочка Солано женится на английский гринго имя Морган. Этот гринго — брат сеньорита Леонсия.
— Вон оно что! — воскликнул Торрес со злорадным восторгом.
— Теперь твоя заплатит мне шесть сто золотой доллар, — сказал И-Пун.
— Ты круглый дурак, — заявил Торрес с непередаваемой насмешкой в голосе. — Это научит тебя, надеюсь, в следующий раз умнее продавать секреты. Это, брат, тебе не башмаки или там красное дерево. Рассказанный секрет все равно что пролетевший ветерок. Вот он дует на тебя, смотришь — и нет его. Это призрак. Кто его видел? Башмаки или красное дерево ты можешь потребовать обратно, но секрета, который ты разболтал, не вернуть. Нет, брат, ты прогадал!
— Твоя говорит призрак, моя говорит призрак, — спокойно возразил И-Пун. — И призрак ушел. Моя не говорил никакой секрет. Твоя спал и видел сон. Когда твоя скажет людям, люди спросят — кто сказал? Твоя скажет — И-Пун. Но И-Пун скажет — нет. И люди скажут — призрак. И люди будут смеяться на тебя.
Тут И-Пун, чувствуя, что собеседник склоняется перед неотразимостью его доводов, многозначительно умолк.
— Моя говорил ветерок, твоя говорил ветерок, — начал он снова, немного погодя. — Твоя верно говорил: ветерок, призрак… Когда моя продавал секрет, моя не продавал призрак. Моя продавал башмаки. Моя продавал красное дерево. Моя продавал доказательства. Верный доказательства. Тяжелый доказательства — много весит на весы. Твоя может порвать зубами бумага, крепкий бумага, казенный бумага. Но моя имеет другой доказательства, твоя не может порвать зубами. Потому ветерок, он — фью, ушел, как туман на утро. Моя имеет доказательства. Твоя платит мне шесть сто золотой доллар за доказательства, а нет — люди будут смеяться на тебя, что твоя слушать призрак.
— Ладно, — сказал Торрес, побежденный мудростью китайца. — Покажи мне доказательства, которых нельзя разорвать.
— Твоя платит раньше шесть сто золотой доллар.
— После того, как ты представишь доказательства.
— Крепкий доказательства твоя получит после. Сначала твоя положит шесть сто золотой доллар в моя рука. Твоя обещала. Обещание — ветерок-призрак. Моя не надо призрак-деньги. Моя хочет настоящий деньги.
И Торресу пришлось уступить и заплатить вперед за доказательства — старые письма, детский медальон и другие мелочи, которые вполне удовлетворили его, когда он ознакомился с ними поближе. Торрес не только уверил И-Пуна, что он вполне удовлетворен, но и заплатил ему вперед еще лишнюю сотню за то, чтобы китаец выполнил поручение, которое он тут же на него возложил.
* * *
Тем временем в ванной комнате, соединявшей спальни Фрэнсиса и Генри, оба Моргана переодевались в свежее белье, брились безопасными бритвами и распевали:
Там, спина к спине, у грота
Отражаем мы врага!
А в очаровательном уголке на своей половине Леонсия с помощью двух портних-индианок великодушно посвящала царицу во все обольстительные тонкости туалета цивилизованной женщины. Ей было и весело и грустно в одно и то же время, но царица — истинная женщина во всем — целиком отдавалась этому занятию и приходила в неописуемый восторг от бесчисленных образцов тканей и украшений, которыми были полны шкафы Леонсии. Обе с наслаждением перебирали прелестные вещи, а искусные портнихи, сделав тут стежок, там — складку, без труда подогнали несколько платьев Леонсии на тонкую фигуру царицы.
— Нет, — сказала Леонсия, — вам не нужно надевать корсет. Вы из тех женщин, — они встречаются одна на сотню, — которые могут свободно обходиться без корсета. Я никогда еще не видела таких округлых линий у худощавой женщины. Вы… — Леонсия сделала паузу и отвернулась якобы для того, чтобы взять с туалета булавку, но в то же время она с усилием старалась подавить душившее ее волнение и, только справившись с ним, закончила: — Вы прелестная невеста, и Фрэнсис должен гордиться вами.
Между тем в ванной комнате Фрэнсис первым кончил бриться и оборвал песню, чтобы ответить на стук в дверь. Взяв из рук Фернандо, младшего из братьев Солано, телеграмму, он прочел:
«Выезжайте немедленно. Ваше присутствие необходимо. Требуются большие полномочия. Настроение на бирже вялое, сильно падают только ваши бумаги, кроме Темпико-Нефти, которая крепка как прежде. Телеграфируйте, когда вас ждать.
Положение серьезное. Думаю, что смогу продержаться, если вы выедете немедленно. Срочно жду ответа.
Бэском».
В гостиной оба Моргана застали Энрико и его сыновей за откупориванием пивных бутылок.
— Не успела моя дочь ко мне вернуться, — сказал Энрико, — как я снова должен с ней расстаться. Но на этот раз я легче перенесу разлуку. Свадьба должна состояться завтра. Не следует откладывать ее в долгий ящик. Негодяй Торрес несомненно распустит по всему Сан-Антонио слух о последнем приключении Леонсии в вашем обществе.
Прежде чем Генри успел выразить свое удовольствие, в комнату вошли Леонсия и царица. Он поднял свой стакан и произнес:
— За невесту!
Леонсия, не понимая, к кому относится тост, тоже взяла со стола стакан и взглянула на царицу.
— Нет, нет, — сказал Генри, отнимая у нее стакан, чтобы передать его царице.
— О нет, — сказал в свою очередь Энрико, — и так и этак тост будет неполный. Дайте-ка я провозглашу его как следует. За невест!
— Вы с Генри повенчаетесь завтра, — объявил Леонсии Алессандро.
Как ни неожиданна и неприятна была эта весть для Леонсии, она все же овладела собой и даже отважилась с напускной веселостью посмотреть в глаза Фрэнсису.
— Я предлагаю другой тост, — воскликнула она. — За женихов!
Фрэнсису и без того уже стоило немалого труда согласиться на брак с царицей и сохранить при этом внешнее спокойствие, но теперь, услышав о предстоящем венчании Леонсии, он почувствовал, что не в силах больше сдерживаться. Леонсия заметила, как он борется с собой, стараясь не выдать своих чувств. Его страдания доставили ей тайную радость, и она почти с торжеством увидела, что молодой человек воспользовался первым предлогом, чтобы выйти из комнаты. Фрэнсис показал им полученную телеграмму и пояснил, что все его состояние поставлено на карту, он сказал также, что должен немедленно ответить Бэскому, и стал тут же просить Фернандо, чтобы тот отправил верхового в Сан-Антонио на правительственный телеграф.
Леонсия вскоре тоже покинула общество и пошла вслед за ним. Она нашла Фрэнсиса в библиотеке; он сидел за письменным столом перед белым листом бумаги и даже не думал приниматься за телеграмму. Его глаза были устремлены на ее портрет, снятый им с одной из книжных полок. Это зрелище потрясло Леонсию. Невольное рыдание, вырвавшееся у нее, заставило Фрэнсиса вскочить как раз вовремя, чтобы подхватить ее и заключить в свои объятия.
И прежде чем оба смогли дать себе в этом отчет, их губы встретились в страстном поцелуе.
Опомнившись, Леонсия вырвалась, с ужасом глядя на Фрэнсиса.
— Этому нужно положить конец, Фрэнсис! — воскликнула она. — Более того, вы не должны присутствовать на моей свадьбе. Если вы останетесь здесь, я ни за что не отвечаю. Сегодня из Сан-Антонио уходит пароход в Колон. Вам следует уехать на нем вместе с женой. Вы легко доберетесь до Нового Орлеана на каком-нибудь экспортном пароходе, а оттуда — по железной дороге в Нью-Йорк. Я люблю вас, и вы это знаете.
— Мы еще не повенчались с царицей, — умолял ее Фрэнсис, окончательно утративший самообладание. — Ведь этот языческий обряд перед алтарем Солнца не может считаться венчанием. Мы с царицей пока что чужие люди. Клянусь вам в этом, Леонсия. Еще не слишком поздно…
— Этого языческого обряда вам до сих пор хватало, — перебила она его со спокойной твердостью. — Он сохранит свою силу и до Нью-Йорка или, по крайней мере, до Колона.
— Но царица не хочет вторично венчаться по нашему обряду, — возразил Фрэнсис. — Она уверяет, что все женщины ее рода венчались таким образом и что церемония перед алтарем Солнца связывает вступающих в брак священными узами.
Леонсия пожала плечами, но лицо ее выразило все ту же суровую решимость.
— Брак это или нет — все равно сегодня вечером вы оба должны уехать, иначе я сойду с ума. Предупреждаю вас — я не выдержу вашего присутствия. Я не смогу, я знаю, что не смогу видеть вас, когда меня будут венчать с Генри, и после того как я буду обвенчана. О, пожалуйста, не поймите меня неправильно. Я люблю Генри, но не… не так… не так, как люблю вас. Я не стыжусь того, что открыто говорю это, — я люблю Генри, наверное, так же, как вы любите царицу, но я люблю вас, как должна была бы любить Генри, как вы должны были бы любить царицу, и как вы, я знаю, любите меня.
Она схватила его руку и прижала ее к сердцу.
— Вот, в последний раз! Теперь идите.
Но его руки снова обвились вокруг ее талии, и она не смогла удержаться от прощального поцелуя. Затем Леонсия вырвалась из его объятий и бросилась к двери. Фрэнсис склонил голову в знак того, что подчиняется ее решению.
— Я возьму на память ваш портрет, — с мольбой в голосе произнес он.
— Вы не должны этого делать, — ответила Леонсия, ласково ему улыбаясь. — Хорошо, берите, — тут же сказала она и исчезла.
* * *
И-Пуну предстояло еще выполнить поручение, за которое Торрес заплатил ему авансом сто долларов золотом. На следующее утро, через несколько часов после отъезда Фрэнсиса и царицы, И-Пун явился на гасиенду Солано. Энрико курил на веранде сигару, очень довольный собой, целым светом и тем, как налаживаются дела. Узнав в И-Пуне вчерашнего посетителя, он радушно его приветствовал. Прежде чем начать разговор, отец Леонсии отправил Алессандро за пятьюстами пезо, на которых они сошлись накануне. И-Пун, избравший своей профессией торговлю секретами, не без удовольствия продал свой товар вторично. Однако он остался верен полученным от Торреса инструкциям и заявил, что откроет тайну не иначе как в присутствии Леонсии и Генри.
— Этот секрет — важный секрет, — оправдывался китаец, когда молодые люди явились. Затем он принялся развязывать пакет с доказательствами. — Сеньорита Леонсия и сеньор жених должен первый смотреть на бумага. Это большой бумага. Потом пусть все смотрят, кто хочет.
— Вполне справедливо, раз они заинтересованы в этом больше всех, — великодушно согласился Энрико, хотя он тут же выдал свое любопытство, нетерпеливо попросив дочь и Генри поскорее рассмотреть документы.
Стараясь сохранять равнодушный вид, он в то же время украдкой наблюдал за ними и, к глубокому своему изумлению, увидел вдруг, как Леонсия отбросила от себя бумагу, напоминавшую по виду официальный документ, которую они с Генри только что прочли. Потом она свободно и от всего сердца обняла своего жениха и так же свободно и от всего сердца поцеловала его в губы. В следующее мгновение на глазах пораженного Энрико Генри отступил назад и воскликнул полным отчаяния голосом:
— Но Боже мой, Леонсия, ведь это конец всему! Мы никогда не сможем повенчаться.
— Что? — фыркнул Энрико. — Теперь, когда все наконец улажено? Что вы хотите сказать, сэр? Это оскорбление. Вы должны жениться, и не позднее сегодняшнего дня.
Генри, утративший от потрясения дар речи, взглянул на Леонсию, умоляя ее ответить за него.
— Это противно божеским и человеческим законам, — сказала Леонсия, — чтобы брат женился на сестре. Теперь я понимаю свою странную любовь к Генри. Он мой брат. Мы брат и сестра, если только эти бумаги не врут.
И-Пун понял, что теперь он может спокойно сообщить Торресу, что свадьба не состоится ни сегодня, ни когда-либо в будущем.
Глава XXIV
Добравшись до Колона на маленьком каботажном судне, Фрэнсис и царица спустя четверть часа сели на пароход Объединенной Компании Экспорта Фруктов, отходивший в Новый Орлеан. Удача не покидала их до самого Нью-Йорка, и все путешествие было сплошной цепью счастливых случайностей. В Новом Орлеане такси, доставившее их с пристани на вокзал, и быстроногие носильщики, подхватившие ручной багаж, дали им возможность поспеть на поезд в последнюю минуту перед его отходом. В Нью-Йорке Фрэнсиса встретил Бэском, и молодые супруги, на этот раз в собственном лимузине, домчались до пышного, пожалуй, даже чересчур пышного дворца, который старый Морган выстроил на свои миллионы на Набережной.
Царица, приехав в Нью-Йорк, знала о белом свете не многим больше, чем в тот момент, когда начала свои странствия, бросившись в подземную реку. Будь она существом низшего порядка, подавляющее величие цивилизации ее бы ошеломило. Но эта женщина с царственной небрежностью принимала цивилизацию как дар своего царственного супруга. Ибо тот, кому повиновалось столько рабов, несомненно, был царем. Разве она не видела этого на пароходе и в поезде! И теперь, прибыв во дворец, она ничуть не удивилась, увидев толпу приветствовавших их слуг. Шофер распахнул дверцу лимузина, другие слуги подхватили ручной багаж. Фрэнсис ни до чего не дотронулся, если не считать того, что он поддержал ее, помогая выйти из автомобиля. Даже Бэском, которого, как она поняла, нельзя было причислить к слугам, также подчинялся Фрэнсису. Ведь она не могла не заметить, что, получив от ее мужа приказания, он тотчас же уехал в его лимузине.
До сих пор она была царицей в отрезанной от всего мира долине и управляла кучкой дикарей. Но здесь, в этой великой стране царей, ее супруг правил царями. Все это было необыкновенно, и она с восторгом убеждалась в том, что ее царственное величие нисколько не пострадало от союза с Фрэнсисом.
Внутреннее убранство дворца привело ее в наивное, детское восхищение. Забыв о присутствии слуг, вернее, игнорируя их, как она игнорировала собственных прислужниц в своем доме на озере, царица захлопала в ладоши при виде величественного вестибюля и мраморной лестницы, легко взбежала наверх и заглянула в первую комнату. Это была библиотека, которую она уже видела в Зеркале Мира в день своей встречи с Фрэнсисом. Видение повторилось наяву, когда Фрэнсис, обняв ее рукой за талию, вошел с ней в большую комнату, уставленную книгами. Все было точно так же, как она видела на жидкой металлической поверхности золотой чаши. Царица хорошо запомнила также увиденные тогда телефоны и телеграфный аппарат. Совершенно так же, как в том видении, она подошла теперь наяву к этим странным предметам, с любопытством рассматривая их, а Фрэнсис, продолжая обнимать ее за талию, остановился рядом с ней.
Сделав попытку объяснить царице устройство аппарата и убедившись в невозможности посвятить ее за несколько минут во все тонкости биржевых операций, он заметил вдруг на ленте биржевого телеграфа, что акции Компании Фриско упали на 20 пунктов — беспрецедентное явление в истории этой маленькой железнодорожной ветки, которую выстроил и финансировал старый Морган. До самого дня своей смерти он твердо верил в прочность этого предприятия и не сомневался, что оно устояло бы даже в том случае, если бы в один прекрасный день лопнули половина банков и весь Уолл-стрит.
Царица с тревогой следила за беспокойством, отразившимся на лице Фрэнсиса.
— Это колдовство, как мое Зеркало Мира, — не то вопросительно, не то утвердительно произнесла она.
Фрэнсис кивнул головой.
— Оно раскрывает тебе тайны, я понимаю, — продолжала царица. — Как моя золотая чаша, оно отражает для тебя в этой комнате весь мир. Оно тревожит тебя. Это тоже ясно для меня. Но как может тревожить тебя этот мир — тебя, величайшего из всех владык?
Он открыл было рот, чтобы ответить на ее последний вопрос, но ничего не сказал. Как объяснить ей смысл всего происходящего, передать картины, которые проходили в этот момент перед его глазами и проносились в мозгу: бесконечные железнодорожные линии, пароходные рейсы, шумные пристани и верфи, шахтеры, работающие на Аляске, в Монтане и в Долине Смерти, запруженные реки и укрощенные водопады; укрепленные дюны, осушенные болота и топи, насыпи высотой в двести футов — одним словом, всю механику, экономику и финансовую структуру цивилизации XX века.
— Тебя все тревожит, — повторила царица. — И, увы, я не могу тебе помочь. У меня больше нет золотой чаши. Я никогда уже не увижу в ней отражения мира. У меня нет больше власти над будущим. Я теперь только женщина, беспомощная и чужая в этом огромном мире, куда ты меня взял. Я только женщина и твоя жена, Фрэнсис, — гордая тобою жена.
В эту минуту он почти любил ее и, опустив телеграфную ленту, прижал царицу к себе, прежде чем подойти к батарее телефонов.
«Она прелестна, — думал Фрэнсис. — В ней нет ни хитрости, ни зла. Она только женщина, — женщина до мозга костей, прелестная и достойная любви. Но почему же образу Леонсии суждено вечно стоять между нами?»
— Новое колдовство, — пробормотала царица, когда Фрэнсис, соединившись с офисом Бэскома, сказал:
— Мистер Бэском должен вернуться через полчаса. Это говорит Морган, Фрэнсис Морган. Мистер Бэском уехал в офис пять минут назад. Когда он приедет, скажите ему, что я выехал за ним следом и буду у него через пять минут. Это чрезвычайно важно. Скажите ему, что я уже в пути. Благодарю вас. До свидания.
Царица совершенно естественно выразила свое разочарование, когда Фрэнсис заявил ей, что должен немедленно поехать в одно место, которое носит название Уолл-стрит. Кто же покажет ей все остальные чудеса величественного дворца?
— Кто это, — спросила она, недовольно надув губы, — отрывает тебя от меня, словно какого-нибудь раба?
— Это называется делом, а дело — очень важная вещь, — с улыбкой объяснил ей Фрэнсис, целуя ее.
— А что такое дело, которое имеет власть над тобой, могущественным царем? Или дело — имя вашего бога, которому вы поклоняетесь, как мой народ поклоняется Солнцу?
Он улыбнулся, невольно удивляясь правильности ее сравнения, и сказал:
— Да, это великий американский бог. И очень грозный бог, ибо когда он гневается, то посылает быструю и ужасную гибель.
— И ты навлек на себя его гнев? — спросила она.
— Увы, да, хотя и сам не знаю, как это случилось. Я должен отправиться сейчас на биржу…
— Это его алтарь? — задала она новый вопрос.
— Да, это его алтарь, — ответил он. — И там я узнаю, чем прогневил его и чем должен искупить свою вину.
Тут Фрэнсис сделал поспешную попытку объяснить ей назначение и функции горничной, которую он приказал нанять, отправив телеграммы из Колона. Но это нисколько не заинтересовало царицу, и она прервала его, сказав, что горничная, очевидно, то же самое, что те индианки, которые прислуживали ей в Долине Погибших Душ. Она добавила, что привыкла к таким услугам с того времени, когда была еще маленькой девочкой, обучаясь испанскому и английскому языкам у своей матери в доме над озером.
Однако когда Фрэнсис схватил свою шляпу и поцеловал ее на прощание, она почувствовала некоторое раскаяние в том, что была слишком резка с ним, и пожелала ему удачи у алтаря грозного бога.
За несколько часов, проведенных на своей половине, царица пережила множество самых невероятных приключений. Горничная, говорившая по-испански француженка, служила ей при этом проводником и наставником. Поговорив с ней, царица снова спустилась вниз по величественной лестнице и решила еще раз осмотреть комнату книг с ее таинственными телефонами и телеграфом.
Она долго глядела на телеграфный аппарат и прислушивалась к его нервной трескотне. Но, несмотря на то, что она умела читать и писать по-английски и по-испански, ей не удалось ничего разобрать в странных иероглифах, каким-то чудом появлявшихся на ленте. Затем она принялась за исследование телефона. Припомнив, как слушал Фрэнсис, она приложила ухо к трубке. Чей-то голос, несомненно женский, прозвучал так близко от нее, что царица, вздрогнув от изумления, выронила трубку и отскочила. В этот момент Паркер, старый камердинер Фрэнсиса, случайно вошел в комнату. Царица не заметила его раньше в толпе слуг и теперь, судя по безукоризненности его одежды и величавости осанки, решила, что это один из друзей Фрэнсиса, вроде Бэскома. Ибо она помнила, что Бэском встретил их на вокзале, ехал вместе с ними в лимузине как равный и, однако, отправился немедленно выполнять приказания Фрэнсиса.
