РЭЙ БРЭДБЕРИ
МАРСИАНСКИЕ ХРОНИКИ
«Великое дело – способность удивляться, –
сказал философ. – Космические полеты
снова сделали всех нас детьми».
Январь 1999
РАКЕТНОЕ ЛЕТО
Только что была огайская зима: двери заперты, окна закрыты, стекла незрячие от изморози, все крыши оторочены сосульками, дети мчатся с горок на лыжах, женщины в шубах черными медведицами бредут по гололедным улицам.
И вдруг могучая волна тепла прокатилась по городку, вал горячего воздуха захлестнул его, будто нечаянно оставили открытой дверь пекарни. Зной омывал дома, кусты, детей. Сосульки срывались с крыш, разбивались и таяли. Двери распахнулись. Окна раскрылись. Дети скинули свитера. Мамаши сбросили медвежье обличье. Снег испарился, а на газонах показалась прошлогодняя жухлая трава.
Ракетное лето. Из уст в уста с ветром из дома в открытый дом – два слова: Ракетное лето. Жаркий, как дыхание пустыни, воздух переиначивал морозные узоры на окнах, слизывал хрупкие кружева. Лыжи и санки стали не нужны. Снег, падавший на городок с холодного неба, превращался в горячий дождь, не долетев до земли.
Ракетное лето. Высунувшись с веранд под дробную капель, люди смотрели вверх, на алеющее небо.
Ракета стояла на космодроме, испуская розовые клубы огня и печного жара. В стуже зимнего утра ракета творила лето каждым выдохом своих мощных дюз. Ракета делала погоду, и на короткий миг во всей округе воцарилось лето…
Февраль 1999
ИЛЛА
Они жили на планете Марс, в доме с хрустальными колоннами, на берегу высохшего моря, и по утрам можно было видеть, как миссис К ест золотые плоды, растущие из хрустальных стен, или наводит чистоту, рассыпая пригоршнями магнитную пыль, которую горячий ветер уносил вместе с сором. Под вечер, когда древнее море было недвижно и знойно, и винные деревья во дворе стояли в оцепенении, и старинный марсианский городок весь уходил в себя, и никто не выходил на улицу, мистера К можно было видеть в его комнате, где он читал металлическую книгу, перебирая пальцами выпуклые иероглифы, точно струны арфы. И книга пела под его рукой, певучий голос древности повествовал о той поре, когда море алым туманом застилало берега и древние шли на битву, вооруженные роями металлических шершней и электрических пауков.
Мистер и миссис К двадцать лет прожили на берегу мертвого моря, и их отцы и деды тоже жили в этом доме, который поворачивался, подобно цветку, вслед за солнцем, вот уже десять веков.
Мистер и миссис К были еще совсем не старые. У них была чистая, смуглая кожа настоящих марсиан, глаза желтые, как золотые монеты, тихие мелодичные голоса. Прежде они любили писать картины химическим пламенем, любили плавать в каналах в то время года, когда винные деревья наполняли их зеленой влагой, а потом до рассвета разговаривать под голубыми светящимися портретами в комнате для бесед.
Теперь они уже не были счастливы.
В то утро миссис К, словно вылепленная из желтого воска, стояла между колоннами, прислушиваясь к зною бесплодных песков, устремленная куда‑то вдаль.
Что‑то должно было произойти.
Она ждала.
Она смотрела на голубое марсианское небо так, словно оно могло вот‑вот поднатужиться, сжаться и исторгнуть на песок сверкающее чудо.
Но все оставалось по‑прежнему.
Истомившись ожиданием, она стала бродить между туманными колоннами. Из желобков в капителях заструился тихий дождь, охлаждая раскаленный воздух, гладя ее кожу. В жаркие дни это было все равно что войти в ручей. Прохладные струи посеребрили полы. Слышно было, как муж без устали играет на своей книге; древние напевы не приедались его пальцам.
Она подумала без волнения; он бы мог когда‑нибудь подарить и ей, как бывало прежде, столько же времени, обнимая ее, прикасаясь к ней, словно к маленькой арфе, как он прикасается к своим невозможным книгам.
Увы. Она покачала головой, отрешенно пожала плечами, чуть‑чуть. Веки мягко прикрыли золотистые глаза.
Брак даже молодых людей делает старыми, давно знакомыми…
Она опустилась в кресло, которое тотчас само приняло форму ее фигуры.
Она крепко, нервно зажмурилась. И сон явился.
Смуглые пальцы вздрогнули, метнулись вверх, ловя воздух. Мгновение спустя она испуганно выпрямилась в кресле, прерывисто дыша.
Она быстро обвела комнату взглядом, точно надеясь кого‑то увидеть. Разочарование: между колоннами было пусто.
В треугольной двери показался ее супруг.
– Ты звала меня? – раздраженно спросил он.
– Нет! – почти крикнула она.
– Мне почудилось, ты кричала.
– В самом деле? Я задремала и видела сон!
– Днем? Это с тобой не часто бывает.
Глаза ее говорили о том, что она ошеломлена сновидением.
– Странно, очень‑очень странно, – пробормотала она.
– Этот сон…
– Ну? – Ему явно не терпелось вернуться к книге.
– Мне снился мужчина.
– Мужчина?
– Высокий мужчина, шесть футов один дюйм.
– Что за нелепость: это же великан, урод.
– Почему‑то,– она медленно подбирала слова,– он не казался уродом. Несмотря на высокий рост. И у него– ах, я знаю, тебе это покажется вздором, – у него были голубые глаза!
– Голубые глаза! – воскликнул мистер К. – О боги! Что тебе приснится в следующий раз? Ты еще скажешь – черные волосы?
– Как ты угадал ?!– воскликнула она.
– Просто назвал наименее правдоподобный цвет, – сухо ответил он.
– Да, черные волосы! – крикнула она. – И очень белая кожа. Совершенно необычный мужчина! На нем была странная одежда, и он спустился с неба и ласково говорил со мной.
Она улыбалась.
– С неба – какая чушь!
– Он прилетел в металлической машине, которая сверкала на солнце, – вспоминала миссис К. Она закрыла глаза, чтобы воссоздать видение. – Мне снилось небо, и что‑то блеснуло, будто подброшенная в воздух монета, потом стало больше, больше и плавно опустилось на землю, – это был длинный серебристый корабль, круглый, чужой корабль. Потом сбоку отворилась дверь и вышел этот высокий мужчина.
– Работала бы побольше, тебе не снились бы такие дурацкие сны.
– А мне он понравился, – ответила она, откидываясь в кресле. – Никогда не подозревала, что у меня такое воображение. Черные волосы, голубые глаза, белая кожа! Какой странный мужчина – и, однако, очень красивый.
– Самовнушение.
– Ты недобрый. Я вовсе не придумала его намеренно, он сам явился мне, когда я задремала. Даже не похоже на сон. Так неожиданно, необычно… Он посмотрел на меня и сказал: «Я прилетел на этом корабле с третьей планеты. Меня зовут Натаниел Йорк…»
– Нелепое имя, – возразил супруг. – Таких вообще не бывает.
– Конечно, нелепое, ведь это был сон, – покорно согласилась она. – Еще он сказал: «Это первый полет через космос. Нас всего двое в корабле – я и мой друг Берт».
– Еще одно нелепое имя.
– Он сказал: «Мы из города на Земле, так называется наша планета», – продолжала миссис К. – Это его слова. Так и сказал – Земля. И говорил он не на нашем языке. Но я каким‑то образом понимала его. В уме. Телепатия, очевидно.
Мистер К отвернулся. Ее голос остановил его.
– Илл! – тихо позвала она. – Ты никогда не задумывался… ну… есть ли люди на третьей планете?
– На третьей планете жизнь невозможна, – терпеливо разъяснил супруг. – Наши ученые установили, что в тамошней атмосфере слишком много кислорода.
– А как было бы чудесно, если бы там жили люди! И умели путешествовать через космос на каких‑нибудь особенных кораблях.
– Вот что, Илла, ты отлично знаешь, я ненавижу эту сентиментальную болтовню. Займемся лучше делом.
Близился вечер, когда она, ступая между колоннами, источающими дождь, запела. Один и тот же мотив, снова и снова.
– Что это за песня? – рявкнул в конце концов супруг, проходя к огненному столу.
– Не знаю.
Она подняла на него глаза, удивляясь сама себе. Озадаченно поднесла ко рту руку. Солнце садилось, и по мере того, как дневной свет угасал, дом закрывался, будто огромный цветок. Между колоннами подул ветерок, на огненном столе жарко бурлило озерко серебристой лавы. Ветер перебирал кирпичные волосы миссис К, тихонько шепча ей на ухо. Она молча стояла, устремив затуманившийся взор золотистых глаз вдаль, на бледно‑желтую гладь морского дна, словно вспоминая что‑то.
Глазами тост произнеси,
И я отвечу взглядом, –
запела она тихо, медленно, нежно.
Иль край бокала поцелуй –
И мне вина не надо¹.
[¹Стихи в переводе Я.Берлина.]
Миссис К повторила мелодию, уже без слов, закрыв глаза, и руки ее словно порхали по ветру. Наконец она умолкла.
Мелодия была прекрасна.
– Впервые слышу эту песню. Ты сама ее сочинила? – строго спросил он, испытующе глядя на нее.
– Нет. Да. Право, не знаю! – Она была в смятении. – Я даже не понимаю слов, это другой язык!
– Какой язык?
Она машинально бросала куски мяса в кипящую лаву.
– Не знаю. – Через мгновение мясо было готово, она извлекла его из огня и подала мужу на тарелке. – Ах, наверно, я просто придумала весь этот вздор, только и всего. Сама не понимаю почему.
Он ничего не сказал. Смотрел, как она погружает мясо в шипящую огненную лужицу. Солнце скрылось. Медленно‑медленно вошла в комнату ночь, темным вином заполнила ее до потолка, поглотив колонны и их двоих. Лишь отблески серебристой лавы озаряли лица.
Она снова стала напевать странную песню.
Он вскочил со стула и гневно прошествовал к двери.
Позднее он доел ужин один.
Встав из‑за стола, потянулся, поглядел на нее и, зевая, предложил:
– Съездим на огненных птицах в город, развлечемся?
– Ты серьезно? – спросила она. – Ты не заболел?
– А что тут странного?
– Но мы уже полгода нигде не были!
– По‑моему, неплохая мысль.
– С чего это вдруг ты так заботлив?
– Ну, хватит, – брюзгливо бросил он. – Поедешь или нет?
Она посмотрела на седую пустыню. Две белые луны вышли из‑за горизонта. Прохладная вода гладила пальцы ног. Легкая дрожь пробежала по ее телу. Больше всего ей хотелось остаться здесь, сидеть тихо, беззвучно, неподвижно, пока не свершится то, чего она ждала весь день, то, что не должно было произойти и все же могло, могло случиться… Душа встрепенулась от нежного прикосновения песни.
– Я…
– Для тебя же лучше, – настаивал он. – Поехали. – Я устала, – ответила она. – Как‑нибудь в другой раз.
– Вот твой шарф. – Он подал ей флакон. – Мы уже который месяц никуда не выезжали.
– Если не считать твоих поездок в Кси‑Сити два раза в неделю. – Она избегала глядеть на него.
– Дела, – сказал он.
– Дела? – прошептала она.
Из флакона брызнула жидкость, превратилась в голубую мглу и, трепеща, обвилась вокруг ее шеи.
На ровном прохладном песке, светясь, словно раскаленные угли, ожидали огненные птицы. Надуваемый ночным ветром, в воздухе плескался белый балдахин, множеством зеленых лент привязанный к птицам.
Илла легла под балдахин, и по приказу ее мужа пылающие птицы взметнулись к темному небу. Ленты натянулись, балдахин взмыл в воздух. Взвизгнув, ушли вниз пески; мимо, мимо потянулись голубые холмы, оттеснив назад их дом, колонны, источающие дождь, цветы в клетках, поющие книги, тихие ручейки на полу. Она не глядела на мужа. Ей было слышно, как он покрикивал на птиц, а те взвивались все выше, летя, словно тысячи каленых искр, словно багрово‑желтый фейерверк, все дальше в небо, увлекая за собой сквозь ветер балдахин – трепещущий белый лепесток.
Она не смотрела на мелькающие внизу древние мертвые города, на дома – словно вырезанные из кости шахматы, не смотрела на древние каналы, наполненные пустотой и грезами. Над высохшими реками и сухими озерами пролетали они, будто лунный блик, будто горящий факел.
Она глядела только на небо.
Муж что‑то сказал.
Она глядела на небо.
– Ты слышала, что я сказал?
– Что?
Он шумно выдохнул.
– Могла бы быть повнимательнее.
– Я задумалась.
– Никогда не знал, что ты такая любительница природы. Сегодня ты просто не отрываешь глаз от неба, – сказал он.
– Оно очень красиво.
– Я вот о чем подумал, – медленно продолжал супруг.
– Не позвонить ли сегодня Халлу? Договориться, что мы приедем – на недельку, не больше! – к ним в Голубые горы. Чем не идея?..
– Голубые горы! – Она схватилась одной рукой за край балдахина и резко повернулась к нему.
– Я ведь только предлагаю.
– И когда ты думаешь ехать? – нервно спросила она.
– Да можно отправиться хоть завтра утром, – подчеркнуто небрежно бросил он. – Сама же знаешь: раньше начнешь, скорее…
– Но мы еще никогда не уезжали так рано!
– Ну, в этом году в виде исключения…– Он улыбнулся.– Нам полезно переменить обстановку. Пожить в тиши, в покое. Словом, сама понимаешь. У тебя ведь нет других планов? Поедем, решено?
Она вздохнула, помедлила, потом ответила:
– Нет.
– Что? – Его возглас испугал птиц. Балдахин дернулся.
– Нет, – твердо сказала она. – Я не поеду.
Он посмотрел на нее. Разговор был окончен. Она отвернулась.
Птицы летели дальше – десять тысяч гонимых ветром угольков.
1 2 . . . 19 >>>далее
| 
