Когда они приблизились к диспетчерской, оттуда вышли директор парка, начальник колонны, в которой работал Гусев, и двое незнакомых людей в темных плащах и кепках. Директор пожал руку одному из них, по виду старшему, и громко сказал:

– Найдите их, товарищи. Все мы просим: найдите. – Он указал рукой на окружавших людей.

Человек в кепке кивнул.

– Наше дело такое. Постараемся найти. Только помочь придется. – Он взглянул на молчаливую толпу: – Кто чего знает про Гусева, кто чего заметил в городе, надо будет рассказать.

И сразу все заговорили, заволновались в толпе.

– А чего мы знаем?..

– Наше дело маленькое – баранку крутить…

– Эдак и другого кого ухлопают…

– Ясное дело, надо помочь…

– Это Вальков приехал, я его знаю. Во, мужик…

– Мы небось по всему городу крутимся, чего только не увидишь…

– А пассажиры, я скажу, бывают всякие. Другого не знаешь, куда и везти, по адресу или сразу к вам…

– Черт его знает, как теперь ездить…

– Эх, отгулял парень. Теперь две бабы небось ревут.

– Больно он той нужен был…

Между тем приехавшие направились к ожидавшей их машине. Толпа, взволнованно гудя, расступилась.

– Здорово, Макарыч, – окликнул кто-то Валькова.

Тот рассеянно кивнул в ответ.

 

У Валькова гостил земляк и старый друг Коля Жиганов. То есть теперь, конечно, Николай Иванович Жиганов, такой толстый и лысый, что Вальков с трудом мог себе представить, каким Николай Иванович был лет тридцать пять назад, в родной деревне Заборовке под Калининым. Когда Вальков вспоминал то далекое время, то смутно проступал перед ним тощий-претощий малец, вихрастый, обязательно почему-то с разбитой губой и в закатанных выше колен брюках, вечно сползавших с впалого живота. Крикун и заводила был этот малец, страсть.

Самым ярким воспоминанием той далекой поры была подготовка к побегу в Испанию, на помощь героическим защитникам Мадрида. Были уже насушены сухари, раздобыт компас, и из соседней деревни Алешка, то есть сам Вальков, привел на веревке огромного лохматого пса. Грандиозный замысел лопнул из-за пустяка. Возникли разногласия в маршруте. Алешка предлагал самый простой и быстрый путь: морем из Одессы. Колька настаивал на сухопутном варианте через всю Европу: у него были какие-то дела не то в Вене, не то в Париже. Кроме того, Колька ни за что не желал расстаться с большим портретом маршала Тухачевского в деревянной раме, которым его наградило правление колхоза за ударную работу по выращиванию молодняка на конеферме.

В конце концов портрет решили взять с собой. Но разногласия в маршруте преодолеть не удалось. Важное мероприятие было, таким образом, сорвано. Впрочем, дружбе их все это не мешало.

У обоих у них отцов убило в самом начале войны, и брата Валькова тоже, это уже в сорок втором. В тот год и оба друга пошли в армию, попали в одну часть, а потом и в одну школу, называвшуюся ОШОССП, – язык сломаешь, пока назовешь, – и расшифровывать это длинно: окружная школа отличных стрелков снайперской подготовки. Но стрелять они там научились здорово и сержантами там стали. А потом война раскидала друзей, воевали они на разных фронтах, совсем неплохо, кстати, воевали. Встретились в голодном сорок шестом году, в деревне своей. Колька демобилизовался уже, а Валькова отпустили из части на неделю – мать повидать, хозяйство хоть как наладить. И опять раскидала друзей жизнь. Слышали, конечно, друг о друге, даже письмишки изредка писали. Знал Вальков, что Колька стал инженером, живет в Горьком, с семьей. И тот, конечно, знал, что друг его нежданно-негаданно в милицию попал, там работает.

Впрочем, не так уж и негаданно.

Вот как раз в тот вечер, когда сидели за чаем, и вспомнил Николай ту историю.

А приехал он в командировку всего на три дня, ну и остановился, конечно, у Валькова, ни в какую гостиницу тот его не пустил. Хотя из трех вечеров только один, последний, и посидели друзья. Два других был Вальков на работе до ночи. Только Поля, жена Валькова, да дочка Нина, студентка, развлекали гостя. Что ж поделаешь, такая работа оказалась у Валькова. Когда он, совсем измотанный, возвращался наконец домой, Николай уже спал на диване в столовой, где обычно спала Нина. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить соседей, Вальков на кухне съедал холодный ужин и, осторожно раздвинув скрипучую раскладушку возле дивана, тоже валился спать.

Убийство шофера такси Анатолия Гусева как раз и пришлось на один из этих вечеров.

Ну, а в последний вечер все-таки удалось друзьям посидеть. Тогда Николай, посмеиваясь, и вспомнил ту давнюю историю в снайперской школе, когда вдруг пропали деньги у одного из курсантов. Все, конечно, возмущались, искали, но в конце концов решили, что тот деньги свои сам потерял. Один Вальков не успокоился и, к всеобщему удивлению, нашел вора, заставил его признаться и деньги вернуть. Сашка Жуков оказался, из их же деревни парень. Ребята тогда смеялись: быть тебе, Алешка, сыщиком.

– А потом что было, помнишь? – спросил Вальков, задумчиво помешивая ложечкой чай в стакане.

– Разве все упомнишь?

– А я вот помню. Убежал тогда Сашка из части. Всей ротой его в лесу искали. К вечеру нашли. Сидел на пеньке и плакал.

– Неужто плакал? – усомнился Николай, удивленно посмотрев поверх очков на Валькова. – Ей-богу, не помню.

– Солдат – и расплакался, – засмеялась Нина.

Вальков покосился на дочь:

– А это, между прочим, самое важное во всей той истории было.

Он вздохнул.

В тот последний вечер друзья просидели чуть не до утра. Давно уже уснули и жена Поля, и Нина. Угомонились, утихли повздорившие было соседи за стеной. А друзья пили крепчайший чай, курили и не могли наговориться.

Бывает так. Не видятся люди много лет, мечтают о встрече, с нежностью вспоминают друг друга, и кажется им, что нет на свете человека ближе, понятнее и дороже. А встретятся – и неожиданно обнаруживают, что стали далекими и, по существу, чужими, а иной раз и враждебными. Сложная наша жизнь, все больше, все отчетливей поляризует взгляды, вкусы, характеры. О чем в таких случаях говорить бывшим друзьям, и, главное, как говорить, непонятно. И кроме отчуждения и неловкости, а порой и горечи, ничего не испытывает человек. И сам собой угасает вспыхнувший было разговор.

Но бывает и по-другому. Бывший друг оказывается таким же близким и понятным, таким же во всем «своим», каким 'был. И тогда тебе не просто легко и приятно говорить с ним, тебе это оказывается необходимым, ты словно со стороны другими глазами смотришь на свои дела, планы, мысли, поступки, словно заново советуешься с самим собой, вглядываешься и открываешь что-то.

– Я тебе скажу так, – говорил Николай Иванович, умеряя свой раскатистый бас и опасливо поглядывал на дверь в соседнюю комнату, где спали жена и дочь Валькова. – Жизнь у всех трудная и сложная, дерганая жизнь. Вот на что уж у меня на заводе работка, не дай бог. Но все-таки, я скажу, с твоей не сравнить. Это же надо так мотаться. И не мальчик уже. Что ж ты за двадцать пять лет не заслужил работу поспокойнее?

– Хочешь сказать, поответственней? – усмехнулся Вальков. – Хочешь сказать, почему в начальники не вышел, так, что ли?

– А хотя бы и так. Образование у тебя есть?

– Ну есть.

– Какое, если не секрет?

– Высшее. Заочное, правда.

– Юрфак небось?

– Нет. Своя высшая школа у нас.

– Так. Значит, высшее образование, – удовлетворенно констатировал Николай Иванович, отхлебывая черный остывший чай. – Опыта тоже не занимать. Так?

– Так.

– Ну-с. Взыскания, поощрения, тут. как?

– Всякое бывало. Вот последнее – орденом наградили. Трудового Красного Знамени.

– Ага! Вот видишь? Выходит, и с начальством отношения налажены. Оно небось представляло. Почему же, спрашивается, тебя не продвигают? Сколько можно, по-нашему, в подмастерьях ходить? А почему не начальником цеха, не еще повыше?

– Был, – вздохнул Вальков. – И повыше был.

– Сняли, значит?

– Сам рапорт подал. Не для меня пост.

– Это ты брось. Не боги горшки обжигают.

– Во-во. Так мы и выдвигаем. По такому принципу. Отличился на своей работе, набрался опыта, получил диплом – выше тебя. «Поможем, подскажем» или вот, как ты, «не боги горшки обжигают». А что получается? Вот хоть в нашем деле. Я, к примеру, в уголовном розыске работаю. Это дело люблю, знаю. И получается, прямо тебе скажу, неплохо. Много сложных дел раскрыл. Ты только не подумай, я перед тобой не хвастаюсь.

– Да знаю я тебя, знаю, слава богу, – нетерпеливо махнул рукой Николай Иванович.

– Ну вот. Поощряли меня, поощряли, а потом и выдвинули. Расти, мол, дальше. Стал я начальником. Вроде бы по заслугам стал. А получилось что? А получилось, что я свою специальность ну как бы на другую сменял. И начали меня помаленьку греть. Одно упущу, другое не предусмотрю, этого не туда поставлю, там не так выступлю. А я уже замечаю, что вроде во вкус вхожу, других-то посылать легче, чем самому бегать. Вот тут я, знаешь, и испугался. Почувствовал, не в том направлении меня расти пустили.

– Глупости, – досадливо возразил Николай Иванович. – Не учили тебя, вот и все. А надо бы на особые, скажем, курсы тебя послать, методы руководства изучить, психологию…

Вальков махнул рукой:

– Не в этом дело. Тут прежде всего другие способности нужны, другое призвание, если хочешь. Руководство, на мой взгляд, – это особая специальность, И обучать ей надо тех, у кого склонность к этому есть. Ты вот агрономом, допустим, не стал? Почему же я руководителем стать должен? Нет у меня такого таланта, и интереса к этому тоже нет. Вот я рапорт и подал. Пошлите, мол, меня назад, пока я ту, старую свою специальность, не забыл. Ну и послали.

Николай Иванович молча снял очки, подышал на стекла и принялся тщательно и неторопливо протирать их носовым платком.

– Тут ты, пожалуй, прав, – задумчиво произнес он. – У нас действительно полагают, что на инженера, скажем, учить надо, а в руководители сам вырастет. Вероятность ошибки тут возрастает в огромной степени. Отсюда всякие, конечно, трагедии. Это мы каждый день хлебаем. Но с другой стороны. Ведь у тебя тоже перспектива должна быть. Говоришь, не туда тебя растить начали. А куда, спрашивается, тебя растить? И потом зарплата, тоже не последнее дело. Ведь у человека семья появляется, дети, расходы прибавляются, да и квартира уже побольше требуется, – Николай Иванович невольно бросил взгляд вокруг себя. – В этом смысле тоже перспектива нужна. Другие ради этого за посты и цепляются, и охотятся; хотя, с другой стороны, – перебил он сам себя, – вот у нас на заводе, допустим, лекальщик шестого разряда, высшего, – это же фигура! Это и уважение, это и зарплата. Инженер того не получает, что он.

– Выходит, не только ради зарплаты некоторые за посты цепляются? – усмехнулся Вальков.

– Выходит, – Ответно улыбнулся Николай Иванович. – Но как же все-таки с твоей-то перспективой? Ты же в самом деле вроде как лекальщик шестого разряда.

– Вот-вот, – оживился Вальков. – И у нас сейчас об этом задумались. Был я, допустим, инспектором уголовного розыска в райотделе, так меня в горотдел перевели, в республиканское управление, а там, глядишь, и по важнейшим делам сделают. Это, брат ты мой, тоже перспектива, не думай.

– По важнейшим делам, это звучит, – уважительно подтвердил Николай Иванович. – Это перспектива стоящая, если, конечно, зарплатой подкрепить. – И, усмехнувшись, добавил: – Были бы важнейшие дела. Вальков устало махнул рукой.

– На наш век хватит, к сожалению. А потом, что считать важнейшим. Каждая спасенная человеческая судьба – это тоже важнейшее дело. Преступная жизнь начинается с малого.

Николай Иванович нахмурился:

– Не преступника надо спасать, а людей от него. Я смотрю, добренький ты очень.

– Спасешь преступника – спасешь и будущие его жертвы, – возразил Вальков. – Вот когда Сашка Жуков сидел в лесу и плакал, это, брат, то самое и было. Ты, часом, не знаешь, где он теперь?

– Федька Грачев встретил его во Владивостоке. Старпомом плавает.

– Вот, видал? Может, ему тот случай уроком на всю жизнь стал, почем знать.

– Что Сашка, – пожал плечами Николай Иванович. – Какой он преступник. Вот у нас в городе было дело. Ужас, я тебе скажу. Казнить за это мало.

– Казнить никогда не мало, – задумчиво произнес Вальков. – Казнить всегда много, часто – слишком много. Война в нас еще сидит, что ли. А жизнь… Про нее в старину говорили: «Бог дал, бог взял». А теперь можно сказать: «Природа дала, природа взяла». Только так.

– Это ты им скажи, – с гневом прогудел Николай Иванович, наливаясь краской. – Им, кто на такое дело пошел.

– Не только сказать, повторять и повторять надо. Из поколения в поколение, – строго сказал Вальков. – И пример показывать.

Николай Иванович сердито посмотрел на друга из-под очков.

– Ну ты же идеалист, я вижу. В том случае, к примеру, поздно говорить. Понимаешь? Одних нет, а у других уже руки по локоть в крови.

Вальков усмехнулся:

– Ты про факт толкуешь, а я про проблему, социальную к тому же. Если иметь в виду факт, то, конечно, поздно. Вот именно поздно.

Он устало потянулся.

– И вообще поздно, – решительно объявил Николай Иванович, взглянув на часы и отодвигая пустой стакан. – Я завтра в поезде отосплюсь. А тебе с утра крутиться… по важнейшим делам.

– Это точно, – согласился Вальков. – Ну что ж. Давай укладываться, раз так.

Да, завтра ему предстоит крутиться, что верно, то верно. Дело об убийстве таксиста Гусева за сутки только чуть продвинулось. Не простое дело, надо сказать. Совсем не простое.

Друзья, стараясь не шуметь, поднялись из-за стола.

…Утром, перед началом оперативного совещания, в городские управление приехал замнач. уголовного розыска республики полковник Сарыев. Он зашел в кабинет Нуриманова, когда тот еще был один, и обрадовался этой минуте тишины и покоя.

– Здорово я тебя застал, – сказал он, подсаживаясь к столу. – Ну как с убийством, светит что-нибудь?

– Мало, – вздохнул немногословный Нуриманов, закуривая, и, разогнав рукой дым, добавил: – Пока.

– А кто этим делом у тебя занимается? Имей в виду, тут нужен надежный человек, очень надежный. Со всех концов, понимаешь, мне по этому делу звонят. И сверху, понимаешь, и снизу. Вот я к тебе и удрал. – Сарыев хитро улыбнулся. – Так кто, спрашиваю, занимается?

– Макарыч.

– Э-э, Вальков? – Сарыев недовольно передернул плечами. – Жаль. Сонный он, понимаешь, какой-то стал, рассеянный, вялый, – с каждым словом он говорил все убежденнее, круглое бронзовое лицо его нахмурилось. – Стар становится Вальков. Посмотришь – лысый, добрый дядюшка, а не работник уголовного розыска.

– Кажется, – коротко возразил Нуриманов и, помедлив, сказал: – Классный работник.

– Был, – поправил его Сарыев. – Это конечно. Не спорю. А как из Алешки в Макарыча превратился, кончился специалист. Старой славой живет. Не спорь, пожалуйста.

Удивительно разными были эти два человека. Маленький, круглый, бритоголовый Сарыев и долговязый, молчаливый, с узким костистым лицом Нуриманов. Спорили они вечно, и, кажется, не было вопроса, по которому их мнения бы совпадали. Как ни странно, это обстоятельство их не ссорило и, что еще более странно, не мешало работать. Сарыев, кажется, даже получал удовольствие от этих споров. Часто он так и говорил Нуриманову: «Приехал к тебе поспорить» или «Вызвал тебя поспорить». Нуриманов в ответ лишь усмехался. Ни перед кем другим Сарыев не мог так выговориться, как перед молчаливым Нуримановым. А Сарыев любил поговорить длинно, горячо и красиво, любил, чтобы последнее слово всегда было за ним, и редко с кем соглашался.

– Ты помнишь дело по пошивочному ателье? – увлеченно продолжал Сарыев. – Крупная кража, квалифицированная, наглая, конечно, но и хитрая, я бы сказал, с фантазией. Как они, подлецы, грузовик подогнали, помнишь? Сторожа связали, он же глазом моргнуть не успел. А второй, из магазина, зашел погреться, так они…

– Помню, – кивнул Нуриманов. – Ну и что?

– А то, что Вальков не смог эту кражу раскрыть. Это ты помнишь? Мы-то надеялись на его опыт, на его, так сказать, талант, а, вернее говоря, на славу его, на авторитет. А Вальков, оказывается, выдохся, устал. И это понятно, это можно было предвидеть.

– Он раскрыл, – коротко заметил Нуриманов, снова разгоняя рукой дым от сигареты.

– Да? Он, говоришь? – сощурился Сарыев. – А почему, спрашивается, другому передали?" У тебя много свободных людей? Твоим ребятам нечего делать? Они у тебя каждый день обедают? Вовремя спать ложатся? В кино с женами ходят? Картина, как мы знаем, как раз обратная.

– Макарыч раскрыл, – упрямо повторил Нуриманов и добавил: – У ребят спроси.

– Мне свидетельских показаний не надо! – вспылилСарыев. – Что мне твои ребята? Я это дело изучил во как и сыт был им тоже во как. – Он провел маленькой темной ладонью по горлу. – И кончал его Леров, я же помню.

– Макарычу другое дело дали, – спокойно возразил Нуриманов. – По стадиону. И тоже раскрыл.

– Пусть! А Леров раскрыл то дело по ателье. Мы его за это поощрили. Способный парень, молодой, перспективный, растущий, дисциплинированный.

– Ученик Макарыча.

– Пусть ученик! Но зачем затирать? Наоборот! Правильное воспитание кадров требует…

В кабинет стали заходить сотрудники, и Сарыев поневоле прекратил спор. Еще возбужденный, он энергично здоровался с каждым, а когда зашел Вальков, то дружески, и притом совершенно искренне, поздоровался с ним, словно забыл о своем споре с Нуримановым. Такой уж человек был Сарыев, запальчивый, отходчивый и незлой. Он даже испытывал удовлетворение от минувшего спора, ибо считал, что преподал Нуриманову предметный урок по работе с кадрами, молодыми и старыми, для чего, как ему сейчас казалось, вполне сознательно сгустил краски в отношении Валькова, и Нуриманов, конечно же, сделает для себя соответствующие выводы.

Был доволен спором и Нуриманов: начальство получило некоторую разрядку, необходимый «разнос» как бы уже состоялся, и оперативное совещание, пожалуй, пройдет для городского управления благополучно.

Действительно, пока обсуждали суточную сводку происшествий и ход расследований некоторых второстепенных дел, все шло спокойно и гладко. Сарыев благодушно улыбался и пошучивал. Но когда подошли к делу об убийстве таксиста, Нуриманов заметил, как Сарыев насторожился и в узких черных глазах его блеснул нетерпеливый огонек.

Дело докладывал Вальков. Невысокий, плотный, с большими залысинами и чуть сонным выражением на полном, добродушном лице с мешочками под глазами и крупным бугристым носом, Вальков и в самом деле смахивал на «дядюшку», и его безобидная, простоватая внешность никак не вязалась с такой строгой профессией. И Нуриманов подумал: сколько людей, наверное, ввело это в заблуждение, кому на их горе, а кому и на радость. Да, сыщику следует меньше всего походить на сыщика.

Вальков между тем говорил спокойно, не торопясь, как будто не выступал на совещании, где находилось человек тридцать, да еще и высокое начальство, а беседовал со своим товарищем. И эта манера невольно настраивала присутствующих на деловой, откровенный разговор без оглядок на начальство и дипломатического расчета, что следует и что, пожалуй, не следует говорить. Нуриманова это одновременно и радовало, и чуть беспокоило.

– Убитый, значит, Гусев Анатолий Никитович, двадцать семь лет, – говорил Вальков, перебирая лежащие перед ним на столе бумаги, – Жена осталась, ребеночек. Ну, еще мать с отцом. В парке он работал шестой год. Характеризовался хорошо, и по месту жительства тоже. Хотя тут есть и одна колдобинка, и Гусев на ней, так сказать, споткнулся. Дело в том, что месяц назад он от жены к родителям перебрался. Говорят, зазноба появилась. Это мы, конечно, на заметку взяли.

– Установили ее? – быстро спросил Сарыев.

– Пока нет, – ответил Вальков и все так же спокойно продолжал: – Теперь, значит, место происшествия. Это Цветочная улица, около часовой мастерской с проходным двором. Убит Гусев был часов в одиннадцать вечера в машине, ударом в голову сзади тяжелым тупым предметом. Версия с ограблением не отпадает, хотя деньги остались при нем. Теперь, что еще? Проверяем связи. Может, месть, ревность. Ну и прочее.

– Семейная ссора, родственники жены, – подсказал кто-то.

– Да, и это, – согласился Вальков.

– Почему версия с ограблением не отпадает, если деньги целы? – с интересом спросил Сарыев.

– Есть тут одна зацепочка, – с сомнением проговорил Вальков. – Не знаем пока, что она даст…

– Хорошо. Это потом, – перебил его Сарыев. – Скажите, что в карманах убитого обнаружили?

– В карманах? – переспросил Вальков. – Сейчас скажу.

Он перебрал лежащие перед ним бумаги и, достав одну, пробежал глазами, затем, отложив, сказал:

– Читать протокол не буду, долго. Мы каждую вещь подробно там описали. Самое интересное что? Кошелек. В нем деньги, три рубля семьдесят восемь копеек. Бумажник. В нем двадцать восемь рублей, паспорт, права водительские, квитанция за квартплату, фотографии сыночка и еще барышни одной, той самой, наверное…

– О! – воскликнул Сарыев. – Это интересно.

– А как же, – охотно согласился Вальков. – Сегодня мы ее как раз и попробуем установить, барышню эту. Так вот, что еще в карманах нашли? – Он поглядел в лежащую перед ним бумагу и продолжал, невольно уже читая написанное там: – «Носовой платок, белый, мятый, с широкой красной каймой, бывший в употреблении, посторонних следов не имеет; гребень мужской, пластмассовый, коричневый, целый…»

Вальков все же прочитал протокол до конца. Когда он кончил, Сарыев досадливо заметил:

– Ну, ясно. Все тут интереса для дела не представляет.

Произнес он это уверенно и безапелляционно, словно приказывая больше к протоколу не возвращаться.

Однако Вальков как будто не заметил этой интонации и продолжал:

– По правде сказать, меня такой осмотр не устроил. И потом уже, в морге, я из карманов убитого весь сор вытряхнул и направил на экспертизу. Мало ли что, думаю, уж больно его там много.

– Чудит наш Макарыч, – тихо сказал кто-то на ухо соседу.

Тот сердито ответил:

– Макарыч не чудит, он ищет, понял? Ты, друг, слушай и наматывай.

– Ну и что ваша экспертиза дала? – нетерпеливо и чуть насмешливо спросил Сарыев.

– Вот в том-то и дело, – задумчиво ответил Вальков, словно решил сперва про себя оценить это открытие. – Дала она… гашиш. Вот что. Просыпался он, видать, там. А как мы установили, сам Гусев этой заразой никогда не увлекался.

– Выходит, еще одна версия, – в тон ему заметил сидевший в стороне розовощекий, чубатый Леров. – Приторговывал небось?

Вальков покачал головой:

– Это, милый, пока не версия, и, удастся ли на этом построить версию, еще вопрос. Но попробуем, конечно.

– В котором часу, вы сказали, произошло убийство? – снова спросил Сарыев. Сообщение о гашише как будто не произвело на него впечатления.

назад<<< 1 2 3 4 . . . 27 >>>далее