– Около одиннадцати вечера, – ответил Вальков. – Темно уже было. А Цветочная улица совсем не освещена, и вечером прохожих почти не бывает. Страшновато там ходить, по правде говоря.

– Черт знает что! – возмутился Сарыев. – Надо было давно вопрос поставить. Конечно, определенные трудности у нас с этим еще имеются. Но сигнализировать надо, добиваться. И кому, как не вам! – Он сердито посмотрел на Нуриманова, затем снова обратился к Валькову: – Жители улицы ничего не слышали?

– Никто ничего не слышал. Глухая улица. Старая. Окна на нее не выходят. Одни дувалы тянутся.

– Ай, ай, ай, – покрутил бритой головой Сарыев. – Вот заехал парень.

– Сам не заехал бы, – коротко заметил Нуриманов и добавил: – Пассажира привез.

– А может, у него там знакомые живут? – возразил Сарыев. – Может, эта самая девица? Всегда, товарищи, надо…

– Проверили, – сказал Вальков. – Нет у него там знакомых.

– Это другое дело, – удовлетворенно произнес Сарыев, по-видимому нисколько не обидевшись, что его прервали. – Тогда, конечно, пассажир. И возможно, не случайный. – Он многозначительно поднял палец и, хмурясь, посмотрел на Валькова. – Поэтому мотив ограбления и не отпадает?

– Ясное дело, – заметил кто-то. – Могли взять только наркотик.

Сарыев живо обернулся в ту сторону.

– Значит, знали, что он у Гусева был. Значит, не случайный человек сел в машину. Хотя… – он на секунду задумался, – убийца мог и неожиданно наткнуться на наркотик. И взять. А деньги оставить. Чтобы нас запутать. В таком случае не дурак, выходит, попался. Отсюда что вытекает, товарищи? – Сарыев строго оглядел присутствующих. – Вытекает, что версий много. Значит, надо быстрее работать, энергичнее, оперативнее. Вторые сутки идут! Вяло работаете. Медленно. Значит, надо подключить новых людей. – Он бросил многозначительный взгляд на Нуриманова.

Тот, нахмурившись, кивнул головой.

– Дадим Валькову еще людей, – отрывисто сказал он.

– Что ж, – все так же многозначительно произнес Сарыев. – Решайте сами. Дело ведет город. А мы проконтролируем. Если в ближайшие дни не поднимете, заберем к себе. Предупреждаю. Тем более, – закончил он с ударением, – что это дело может приобрести и более серьезный характер. Да, да, может!

Присутствующие насторожились. Но Сарыев больше ничего не прибавил.

Совещание закончилось.

Когда сотрудники разошлись, Сарыев сказал Нуриманову:

– Вчера звонила Москва. Поздно ночью. Кто, думаешь?

На худом лице Нуриманова впервые мелькнуло что-то вроде улыбки. Он не спеша закурил, помахал рукой, разгоняя дымок, и, откинувшись, коротко произнес:

– Наверно, Сергей, а?

– Точно. Коршунов. А зачем звонил, знаешь?

– Откуда? – поднял одну бровь Нуриманов.

– Честно говоря, я думал тебя пока не отвлекать. – Сарыев провел смуглой маленькой ладонью по бритой голове. – Но раз в карманах у этого Гусева нашли гашиш, то… город Борек знаешь?

– Знаю. Лобанов там.

– А-а. Ну так вот. Слушай внимательно.

– 

Вальков зашел к себе в кабинет вместе с Леровым и Муратом Ибадовым, молодым пареньком, лишь недавно пришедшим в уголовный розыск по путевке машиностроительного завода.

Помощники его были разительно не похожи друг на друга. Огромный, голубоглазый, румяный, с пшеничным чубом, падавшим на лоб, Леров и маленький, смуглый, с блестящими, гладко зачесанными назад черными волосами и такими же черными бусинками глаз Ибадов. Подружились они с первого же дня появления Ибадова в отделе и характерами удивительно дополняли друг друга. Медлительный, обстоятельный, любивший все заранее рассчитать и десять раз взвесить, Леров умерял горячность и стремительность своего нового приятеля, в то же время невольно и сам начиная действовать и размышлять куда быстрее, чем раньше.

Единственное, но, однако весьма существенное, что объединяло их, это армейская подтянутость, точность и решительность, быстрая ориентировка и смелость – качества, которые приобретаются только службой в армии, ее суровой и мудрой, школой воспитания. И Вальков, подмечая в них эти качества, невольно вспоминал себя и все то, что дала ему самому армия, что осталось в нем навсегда, помогла идти по той трудной и счастливой дороге, которую он себе выбрал. Вальков незаметно любовался и про себя гордился своими молодыми помощниками и ни на кого бы их не променял. Всех троих как бы объединяло это незримое, но вполне ощутимое, однако, армейское братство. Закон боя «Погибай, но товарища выручай» в сегодняшней их трудной борьбе мог проявиться в любой, самый неожиданный момент. И тут Вальков был уверен, его парни не дрогнут. Они были и остались солдатами в самом лучшем, благородном и в самом прямом смысле. И Вальков, не давая спусков и поблажек, как и положено в армии, продолжал воспитывать из них бойцов, солдат нового, тоже важного и опасного фронта. Недаром Леров как-то, смеясь, заметил, что ему все время кажется, будто он сменил только часть, только род войск, только форму, но остался солдатом, навсегда Солдатом. Нет, славные у него парни, и он из них сделает опытных бойцов, передаст им все, чем богат сам, с радостью передаст, они это заслужили.

Рядом с Леровым и Ибадовым полноватый, невысокий Вальков со своими залысинами и мешочками под глазами казался действительно «дядюшкой», тем более что оба помощника относились к нему с подчеркнутым почтением и даже каким-то оттенком обожания. А тут еще сначала Леров, а потом уже при его содействии и Ибадов познакомились с Ниной. По наблюдениям Валькова и особенно Полины Осиповны девушка что-то уж очень уверенно стала командовать обоими в те редкие часы, когда молодые оперативные работники оказывались свободными от службы. Вдобавок Нина все чаще теперь возмущалагь перегруженностью отца работой и других сотрудников тоже. Такой заботливости Вальков почему-то раньше не замечал. И когда дочка, ласкаясь, гладила его по щекам и уверяла, что он плохо выглядит и что нельзя в конце концов забывать о здоровье и отдыхе, он старался прогнать от себя мысль о том, почему это она стала вдруг такой внимательной.

Однако на работе в обращении со своими молодыми помощниками Вальков старался избегать каких бы то ни было намеков.

В тот день после совещания, зайдя вместе с ними к себе в кабинет, он деловито объявил:

– Так. Поговорили, теперь надо браться за дело.

– Очень долго говорили, – подтвердил Ибадов.

– Хотя и не впустую, – рассудительно, уточнил Леров.

– Ну-с, так вот, – продолжал Вальков, тяжело опускаясь в кресло за столом. – Дела у нас такие. Ты, Гоша, отправляйся к жене Гусева. Задание, сам понимаешь, деликатное. Женщина убита горем. Осторожно ее разговори, выясни, с кем дружил Гусев, с кем во вражде был, как вообще вел себя. О той барышне боже тебя упаси заговаривать, Вот если сама начнет, то, пожалуйста, слушай. Заодно обстановочку посмотри и все такое. Понятно? Ее, кстати, как зовут?

– Галина Григорьевна.

– Ну вот. Потом к соседям зайди. Тоже аккуратно так поговори.

– Все понятно, Алексей Макарович, – кивнул чубатой головой Леров и широко улыбнулся, отгребая со лба упавшие волосы. – С женщинами у меня всегда разговор получается, доверием пользуюсь.

Ибадов при этих словах усмехнулся, блеснув черными узкими глазами. А Вальков иронически заметил:

– Смотри только не используй во зло это исключительное доверие.

– Что вы, Алексей Макарович! – испуганно воскликнул Леров, заливаясь краской. – Неужели вы думаете, что я…

– Ладно, ладно, – перебил его Вальков, сам слегка смутившись неожиданно получившимся намеком. – Задание тебе дано. Выполняй. Теперь, значит, ты, – повернулся он к Ибадову. – Надо изучить тех, кто живет на Цветочной или рядом. Машина-то у проходного двора остановилась, это тоже учти. И кто поздно вернулся домой в тот вечер. Понял? Осторожно только, чтобы никого не спугнуть, не насторожить. Найди людей, которым можно доверять. Но и им главного не говори, а… ну, словом, придумай что-нибудь.

– Я очень постараюсь, Алексей Макарович, – прижал руки к груди Ибадов. – Очень.

– Это твое первое самостоятельное задание. – Вальков погрозил пальцем. – Гоши рядом не будет. И меня тоже…

– Да, да, понимаю. Постараюсь, – сбивчиво повторил Ибадов. Он явно волновался.

– Вот и ладно, – кивнул Вальков. – А я – в парк. Если понадоблюсь, звоните туда. Вечером встречаемся здесь. А теперь топайте, ребятки. Сегодня нам надо это дело двинуть так, чтобы высокое начальство больше не сомневалось. Не подведите старика.

Это был единственный намек на ситуацию, которую Вальков прекрасно уловил по ходу совещания.

– Будьте спокойны, Алексей Макарович… Они еще увидят, – почти одновременно заверили его помощники, и в тоне их прозвучала прямо-таки несокрушимая убежденность.

Оба они а в особенности более опытный Леров, тоже кое-что подметили в ходе совещания и были немало этим уязвлены.

Тем временем Вальков достал из папки фотографию неизвестной девушки, обнаруженную в бумажнике Гусева.

– На всякий случай запомните ее. Мало ли что…

Леров, а за ним Ибадов внимательно рассмотрели фотографию, с которой на них смотрела миловидная, улыбающаяся девушка с пушистыми волосами, в пестрой открытой кофточке, тонкую шею охватывала ниточка бус. Лерову улыбка девушки показалась чуть горькой, а в больших глазах под изогнутыми ниточками бровей прятался испуг. Ибадову же эта улыбка не понравилась, ему почудилось в ней что-то хитрое и неискреннее, то же он уловил и во взгляде девушки. Впрочем, ощущения эти были так неопределенны, что оба ничего не решились сказать, и Ибадов молча вернул фотографию Валькову.

– Можно идти, Алексей Макарович? – спросил Леров.

Вальков кивнул.

Оставшись один, он минуту молча сидел за столом, подперев голову рукой и машинально барабаня пальцами другой по столу, затем, словно очнувшись, решительно потянулся к телефону и попросил у дежурного машину-

…Таксомоторный парк встретил его неутихающим шумом и суетой. К воротам тянулись выезжающие на линию машины, часть из них задержалась из-за мелкого ремонта, другие шли по скользящему графику, по тому же графику возвращались машины из города. ,  Несколько машин стояло в стороне с поднятыми капотами, около них возились перепачканные слесари и водители. Из темных распахнутых боксов в глубине двора доносились рев заводимых моторов, визг и скрежет работающих станков ремонтной зоны, чьи-то возгласы и смех. Несколько человек суетились возле красной грузовой машины техпомощи, с которой сгружали разбитую «Волгу», – где-то в городе произошла авария.

Слева от ворот, около двухэтажного домика диспетчерской, на скамьях в тени акаций отдыхали водители.

Когда Вальков проходил мимо, кое-кто из них дружески кивал ему, а один даже остановил его и, подойдя, негромко, с ноткой сочувствия спросил:

– Ну что, Макарыч, крутимся?

Вальков вытер платком потный лоб – солнце уже поднялось в зенит и палило нещадно – и со вздохом сказал.

– Крутимся. Чего ж делать. Ты, кстати, Гусева-то хорошо знал?

– Да не очень. Вон дружок его стоит, Володька Туляков. Этот уж знал так знал. Не одну, бутылку выпили.

Водитель указал на стоявшего невдалеке бледного рыжеватого паренька в клетчатой ковбойке с закатанными рукавами. Туляков нехотя разговаривал с двумя парнями, рассеянно поглядывая по сторонам.

– Володь! – окликнул его собеседник Валькова и, когда тот поднял голову, поманил пальцем: – А ну, подойди.

Туляков что-то сказал парням и не спеша, вразвалочку, сунув руки в карманы мятых брюк, направился к Валькову. Рыжеватые волосы его были аккуратно расчесаны на пробор, белых, покрытых рыжим пушком и веснушками рук еще не коснулся загар. На одной из них, пониже локтя, был виден синий, не очень искусно вытатуированный якорь в кривых линиях волн. На другой руке была изображена полногрудая русалка, окруженная сетью.

Когда Туляков подошел, Вальков добродушно сказал, улыбаясь одними морщинками вокруг глаз:

– Давай, друг, познакомимся. Вальков Алексей Макарович.

– Слыхал, – ответил Туляков и в свою очередь представился, пожимая протянутую руку:

– Володька.

Пожатие его было вялым, рука мокрой от пота.

Вальков кивнул знакомому водителю и отошел с Тучковым к дальней пустой скамье. Присев, закурили, и Вальков спросил:

– Давно здесь причалил?

– Третий год, – как-то бесшабашно ответил Туляков.

– А до этого во флоте службу нес, рыбачил?

– Ага. На Дальнем. База – Владик, а сам по кругу – Камчатка, Находка, Шикотан, – тем же тоном пояснил Туляков, сплевывая себе под ноги.

– Надоело?

– Кому что снится. Рубль там, конечно, длинный. Но качает. Опять же климат оказался неподходящим.

– А этот климат как, принимаешь?

– Тоже, скажу, не мед. Ташкент нравится. Ходовой город, гудящий. Я такой люблю. И о зиме думать не надо. Потом народ у нас – поискать.

– С Гусевым дружил, говорят?

– Кореш мой был. – Туляков поднял голову и пристально посмотрел на Валькова, глаза его вдруг стали злыми и недоверчивыми. Найдете гадов?

– Надо найти. Ты, кстати, не слыхал, кто-нибудь из ребят его в тот день на линии не встречал?

– Зачем кто-нибудь? Я встречал. Один раз даже покурить удалось.

– Это где же и когда?

– Да у рынка. Часов так в двенадцать.

– Говорили о чем-нибудь?

– Не молчали.

Туляков сидел согнувшись, опираясь локтями о колени, и хмуро смотрел себе под ноги, дымя сигаретой.

– Ну и что Гусев тебе говорил?

– Известно что. Все о… – Туляков неожиданно умолк и, подняв голову, снова пристально посмотрел на Валькова: – Только, это между нами, идет?

– Секреты хранить умеем, – серьезно ответил Вальков.

– Ладно. Теперь уж ладно, – вздохнул Туляков. – С покойника не спросишь. Одним словом, он к Галке решил вернуться, к жене…

– Почему же так?

– А! – Туляков зло махнул рукой и снова опустил голову, так что Валькову видна была только его рыжая макушка и ровная ниточка пробора.

– Что «а»? – спросил он.

– Дешевкой оказалась его краля, – глухо ответил Туляков. – Вот что. В другого втюрилась.

– Кто же она такая, знаешь?

– Нужно мне. У меня у самого таких навалом.

– Ну, хоть как зовут?

– Динка.

– Видел ее?

– Не. – Туляков с усмешкой поглядел снизу вверх на Валькова. – Только она к этому делу не причастна. Это точно.

Вальков стал расспрашивать его о других приятелях Гусева, но среди них не оказалось никого, кто мог бы иметь хоть самое отдаленное отношение к разыгравшейся трагедии. Всех их Туляков знал, по его словам, «как облупленных», все это были ребята из их шоферской братии, разбитные, нахальные, любившие выпить, иной раз пустить в ход кулаки, при случае подцепить чаевые или некрупно надуть кого-то, – словом, знакомый Валькову тип людей, все время идущих где-то рядом с мелкими преступлениями или проступками. Но ни один из них, конечно, не мог пойти на убийство приятеля, да и не было у них причин к тому. В этом Туляков, или «рыжий Володька», как его звали в своем кругу, был убежден. И Вальков согласился с ним.

Но не ведомая никому из них Дина, в которую влюбился Гусев и которую не познакомил ни с одним из приятелей, указывала и на другой круг знакомых, которые были у Гусева. И пути к ним Вальков пока не видел.

– Чудную, конечно, он мне вещь брякнул, – задумчиво произнес вдруг Туляков. – Это я только сейчас, между прочим, допер.

Вальков насторожился.

– Я, говорит, – продолжал тем же тоном Туляков, – завяжу это дело, все завяжу. Так я сегодня и объявил. Чуете? «Все завяжу». А что, спрашивается, «все»? Ну, с девкой ясно. А что еще?

Он испытующе посмотрел на Валькова.

– М-да, – покачал головой тот. – Действительно. Что еще завязал?

А про себя добавил: «И кому объявил об этом?» Такое могло кончиться и убийством, если Гусев был замешан в серьезном преступлении. Но «все» могло относиться и к решению порвать с этой Диной, и ей же он мог «объявить» об этом. После чего никаких трагических последствий, произойти, очевидно, не могло. И тогда убийство – случайность. Последним пассажиром оказался бандит, уголовник. Решил ограбить шофера. А найдя наркотик, плюнул на двадцать рублей, лишь бы сбить со следа. Но откуда у Гусева мог оказаться наркотик?

Вопросы обступали Валькова со всех сторон, неразрешимые пока вопросы, сейчас только уводящие в сторону. А между тем этот Володька не все еще рассказал, кое-что он пропустил.

– Ты забыл рассказать, где еще видел в тот день Гусева, – напомнил Вальков.

– Еще? Было и еще. Часа за два до встречи у рынка я его в аэропорту видел. Он как раз какую-то женщину с пацаном сажал.

– Поговорить не пришлось?

– Не. Он сразу отъехал.

– А еще кто из ваших там в это время стоял?

– Из наших? – задумчиво переспросил Туляков. – Да мало ли. Кажись, Генка Волков стоял. Ага, он. Сразу следом за долькой уехал. Я еще подумал, здорово у него заднее левое виляет. Вот-вот отвалится. Чуть за ним не погнал:

Вальков легко запомнил новую фамилию, как, впрочем, и все, что рассказывал Туляков. Он давно уже отвык хвататься за карандаш, когда ему называли какие-то имена, сколько бы их ни было, или вообще сообщали что-то важное. Профессиональная память надолго отпечатывала все это у него в мозгу.

Простившись с Туляковым, он отыскал еще двух или трех водителей, работавших в день убийства Гусева. Но ничего интересного сообщить они ему не смогли. Волкова же в парке не оказалось: он был на линии.

Уже начало темнеть, когда Вальков зашел в диспетчерскую. Жара спала, стало легче дышать.

Вальков дружески кивнул полной женщине-диспетчеру и уселся в сторонке, дожидаясь, когда та освободится.

Наконец, воспользовавшись минутой, когда у окошечка никого не оказалось, он подошел и негромко попросил:

– Мария Тимофеевна, покажите мне последнюю цепочку Гусева. Сняли вы ее, наверное.

– А как же, – ответила та. – Должны были снять. Сейчас погляжу. – Она тяжело повернулась к стоявшему сбоку от нее на табуретке ящику и пояснила: – Машина-то не на линии. Значит, путевой лист должен быть здесь.

Цепочка, то есть все показания счетчика на машине Гусева, оказалась снятой. И Вальков приступил к ее изучению.

Для начала его интересовало лишь одно показание – холостой пробег машины. И тут обнаружилось в высшей степени любопытное обстоятельство: холостой пробег был равен нулю! Это могло означать только одно – Гусев в тот день или стоял, или возил пассажиров, никакой ездки по собственным делам он не совершил. Как же он сумел «объявить» о своем решении? Может быть, он случайно встретил Дину или кого-то еще на улице? Или тоже случайно оказался недалеко от ее дома?

Здесь цепочка тоже могла кое-что прояснить. Гусев виделся с Туляковым возле рынка часов в двенадцать дня. К этому времени он уже «объявил» кому-то свое решение. И за это же время он сделал не меньше десяти – двенадцати посадок. Об этом свидетельствовало общее количество посадок до момента убийства и пройденный за это время километраж в расчете на среднюю скорость движения по городу. За город Гусев в течение дня не выезжал, иначе он должен был взять разрешение у диспетчера. Да и количество посадок указывало на то, что ездки в среднем были небольшие. Эти же показания говорили еще об одном важном обстоятельстве: Гусев нигде долго не стоял, средняя продолжительность стоянок не превышала семи-восьми минут, а если учесть, что около рынка он, по свидетельству того же Тулякова, простоял минут пятнадцать, то и того меньше.

Итак, встреча с кем-то у Гусева произошла утром, и случайно. Следовательно, надо было постараться выяснить его маршрут именно в это время. Тут пока была известна лишь одна точка – аэропорт.

Вальков сам не заметил, сколько времени он просидел над этой проклятой цепочкой. Разобраться во всех ее тонкостях было не так-то легко, а привлечь кого-нибудь на помощь означало посвятить постороннего человека в ход, своих мыслей и рассуждений. Этого делать было нельзя.

Только часов в десять вечера приехал наконец Вальков в управление. Там его дожидались Леров и Ибадов, оба усталые и голодные. Весь день они провели в беготне, так и не успев хоть где-нибудь перекусить. Да и нервное напряжение, непрерывный, лихорадочный поиск не позволяли думать об этом. Сосущий голод и непомерную, свинцовую усталость они ощутили только сейчас, когда ждали Валькова.

Леров беседовал с женой Гусева. Об этой беседе всегда флегматичный и невозмутимый Леров не мог рассказывать спокойно.

– Она так плакала, Алексей Макарович, сил не было смотреть, – хмурясь, говорил он. – А сама девчонка, ну просто девчонка, лет двадцать, не больше. Парню их года еще нет. Она на телефонной станции работает, на междугородных линиях. Две косички, глазки подведенные, голые коленки – ну девчонка! И любила его, вот что. Ревет, понимаете, в три ручья, и парень за ней. Пришлось его у нее отобрать. А он еще и пустил мне на рубашку. Представляете наш разговор?

назад<<< 1 . . . 5 6 . . . 27 >>>далее