Первое, что заметил д'Артаньян после того, как взглянул на прекрасные деревья, на майское солнце, золотившее зеленые холмы, на тенистые леса, тянувшиеся к Компьену, был огромный ящик на колесах; два лакея подталкивали его сзади, а другие два тащили спереди. В ящике помещалось нечто странное, зеленого и золотого цвета. Издалека оно представлялось какой-то бесформенной массой. Когда ящик немного приблизился, содержимое его стало походить на огромную бочку, обтянутую зеленым сукном с галунами; еще ближе оно оказалось человеком, неуклюжим толстяком, нижняя часть туловища которого расползлась внутри ящика, заполнив все его пространство; наконец, подъехав, этот толстяк обернулся Мушкетоном. Да, это был Мушкетон, разжиревший и состарившийся, с седыми волосами и красным, как у паяца, лицом.

– Клянусь богом, – воскликнул д'Артаньян, – это наш добрый, милый Мушкетон!

– А! – вскричал толстяк. – Какая радость! Какое счастье! Господин д'Артаньян!.. Стойте, дураки!

Последние слова относились к лакеям, которые везли его. Ящик остановился, и все четыре лакея с военной четкостью разом сняли шляпы, украшенные галуном, и стали в ряд за ящиком.

– Ах, господин д'Артаньян! – сказал Мушкетон. – Как бы я желал обнять ваши колени! Но я не могу двигаться, как вы изволите видеть.

– Что же это, от старости?

– О нет, сударь, не от старости, а от болезней, от горестей!

– От горестей? – повторил д'Артаньян, подходя к ящику. – Что, ты с ума сошел, добрый друг? Слава богу, ты здоров, как трехсотлетний дуб.

– Ах, а ноги-то, господин д'Артаньян, а ноги-то? – простонал верный слуга.

– Что же?

– Ноги не хотят меня носить.

– Неблагодарные! А ведь ты, верно, очень хорошо кормишь их, Мушкетон?

– Увы, сударь, да! Они не могут пожаловаться на меня в этом отношении, – вздохнул Мушкетон. – Я всегда делал все, что мог, для своего тела; ведь я не эгоист. – И Мушкетон опять вздохнул.

«С чего это он так? Может быть, тоже хочет стать бароном», – подумал д'Артаньян.

– Боже мой! – продолжал Мушкетон, выходя из задумчивости. – Как монсеньер будет рад, узнав, что вы вспомнили о нем.

– Добрый Портос! – вскричал д'Артаньян. – Я горю желанием обнять его!

– О, – сказал Мушкетон с чувством. – Я, разумеется, не премину написать ему. Сегодня же и немедля.

– Так он в отсутствии?

– Да нет же, господин.

– Так где же он, близко или далеко?

– О, если б я знал, господин…

– Черт возьми! – вскричал мушкетер, топнув ногой. – Ужасно мне не везет! Ведь Портос всегда сидел дома.

– Ваша правда, сударь. Нет человека, который был бы так привязан к дому, как монсеньер. Но, однако… по просьбе друга, достопочтенного господина д'Эрбле…

– Так Портоса увез Арамис?

– Вот как все это случилось. Господин д'Эрбле написал монсеньеру письмо, да такое, что здесь все перевернулось вверх дном…

– Расскажи мне все, любезный друг. Но прежде отошли лакеев.

Мушкетон закричал: «Прочь, болваны!» – таким могучим голосом, что мог одним дыханием, без слов, свалить с ног всех четырех слуг. Д'Артаньян присел на край ящика и приготовился слушать.

Мушкетон начал:

– Как я уже докладывал вам, монсеньер получил письмо от господина главного викария д'Эрбле дней восемь или девять тому назад, когда у нас был день сельских наслаждений, то есть среда.

– Что это значит, – спросил д'Артаньян, – «день сельских наслаждений»?

– Изволите видеть, у нас столько наслаждений в этой прекрасной стране, что они нас обременяют. Наконец мы были вынуждены распределить их по дням недели.

– Как узнаю я в этом руку Портоса! Мне бы такая мысль не пришла в голову. Правда, я-то не обременен различными удовольствиями.

– Зато мы были обременены, – заметил Мушкетон.

– Ну как же вы распределили их? Говори! – сказал д'Артаньян.

– Да длинно рассказывать, сударь.

– Все равно говори, у нас есть время; и к тому же ты говоришь так красиво, любезный Мушкетон, что слушать тебя – просто наслаждение.

– Это верно, – отозвался Мушкетон с выражением удовлетворения на лице, происходящим, вероятно, оттого, что его оценили по справедливости. Это верно, что я добился больших успехов в обществе монсеньера.

– Я жду распределения удовольствий, Мушкетон, и жду его с нетерпением. Я хочу убедиться, что приехал в удачный день.

– Ах, господин д'Артаньян, – отвечал Мушкетон печально. – С тех пор как уехал монсеньер, улетели все наслаждения!

– Ну так призовите к себе ваши воспоминания, милый мой Мушкетон.

– Каким днем угодно вам начать?

– Разумеется, с воскресенья. Это – божий день.

– С воскресенья, господин?

– Да.

– В воскресенье у нас наслаждения благочестивые: монсеньер идет в капеллу, раздает освященный хлеб, слушает проповедь и наставления своего аббата. Это не слишком весело, но мы ждем монаха из Парижа: уверяют, что он говорит удивительно хорошо, это развлечет нас, потому что наш аббат всегда нагоняет на нас сон, – так что по воскресеньям – религиозные наслаждения, а по понедельникам – мирские.

– Ах, так! – сказал д'Артаньян. – А как ты сам это понимаешь, Мушкетон? Давай рассмотрим сначала мирские наслаждения, ладно?

– По понедельникам мы выезжаем в свет, принимаем гостей и отдаем визиты; играем на лютне, танцуем, пишем стихи на заданные рифмы, – словом, курим фимиам в честь наших дам.

– Черт возьми! Это предел галантности! – вскричал мушкетер, едва удерживаясь от непреодолимого желания расхохотаться.

– Во вторник наслаждения ученые.

– Браво! – одобрил д'Артаньян. – Перечисли-ка мне их подробнее, любезный Мушкетон.

– Монсеньер изволил купить большой шар, который я покажу вам; он занимает весь верх большой башни, кроме галереи, которая выстроена по приказанию монсеньера над шаром. Солнце и луна висят на ниточках и на проволоке Все это вертится; бесподобное зрелище! Монсеньер показывает мне далекие земли и моря; мы обещаемся никогда не ездить туда Это чрезвычайно занимательно!

– В самом деле, очень занимательно, – отвечал д'Артаньян – А в среду?

– В среду наслаждения сельские, как я уже имел честь вам докладывать.

Мы осматриваем овец и коз монсеньера; заставляем пастушек плясать под звуки свирели, как описано в одной книжке, которая есть в библиотеке у монсеньера. Но это еще ее все. Мы удим «рыбу в маленьком канале и потом обедаем с венками из цветов на головах. Вот наши наслаждения в среду.

– Да, среду вы не обижаете. Но что же осталось на долю бедного четверга?

– И он не обойден, сударь, – отвечал Мушкетон с улыбкой. – В четверг наслаждения олимпийские. Ах, сударь, как они великолепны! Мы собираем всех молодых вассалов монсеньера и заставляем их бегать, бороться, метать диски. Монсеньер сам уже не бегает, да и я тоже. Но диск монсеньер мечет лучше всех. А если ударит кулаком, так беда!

– Беда? Почему?

– Да, монсеньеру пришлось отказаться от борьбы. Он прошибал головы, разбивал челюсти, проламывал груди. Веселая игра, но никто не хочет больше играть с ним.

– Так его кулак…

– Стал еще крепче прежнего. У монсеньера несколько ослабели ноги, как он сам сознается; зато вся сила перешла в руки, и он…

– Убивает быка по-прежнему?

– Нет, сударь, лучше того: пробивает стены. Недавно, поужинав у одного из своих фермеров, – вы знаете, какой он пользуется любовью народа, монсеньер вздумал пошутить и ударил кулаком в стену. Стена упала, кровля тоже; убило трех крестьян и одну старуху.

– Боже мой! А сам он остался цел?

– Ему слегка поцарапало голову! Мы промыли ранку водой, которую присылают нам монахини… Но кулаку ничего не сделалось.

– К черту олимпийские наслаждения. Они обходятся слишком дорого, раз потом остаются вдовы и сироты…

– Ничего, сударь, мы им назначаем пенсии: на это определена десятая доля доходов монсеньера.

– Перейдем к пятнице!

– В пятницу наслаждения благородные и воинские.

Мы охотимся, фехтуем, учим соколов, объезжаем лошадей. Наконец, суббота посвящается умственным наслаждениям: мы обогащаем свой ум познаниями, смотрим картины и статуи монсеньера, иногда даже пишем и чертим планы, а иногда палим из пушек монсеньера.

– Чертите планы! Палите из пушек!

– Да, сударь.

– Друг мой, – сказал д'Артаньян, – барон дю Валлон обладает самым тонким и благородным умом; но есть род наслаждений, который вы забыли, мне кажется…

– Какие, сударь? – спросил Мушкетон с тревогой.

– Материальные.

Мушкетон покраснел.

– Что вы под этим подразумеваете? – спросил он, опуская глаза в землю.

– Стол, вино, веселую беседу за бутылкой.

– Ах, сударь, эти вещи не идут в счет: ими мы наслаждаемся ежедневно.

– Любезный Мушкетон, – продолжал д'Артаньян, – извини меня, но я так увлекся твоим очаровательным рассказом, что забыл о самом главном, о том, что господин д'Эрбле написал барону.

– Правда, сударь, наслаждения отвлекли нас от главного предмета разговора. Извольте выслушать. В среду пришло письмо; я узнал почерк и сразу подал письмо господину барону.

– И что же?

– Монсеньер прочел и закричал: «Лошадей! Оружие! Скорей!»

– Ах, боже мой! – воскликнул д'Артаньян. – Наверное, опять дуэль!

– Нет, сударь, в письме было только сказано: «Любезный Портос, сейчас же в дорогу, если хотите приехать раньше экинокса. Жду вас».

– Черт возьми, – прошептал д'Артаньян в раздумье. – Должно быть, дело очень спешное!

– Да, должно быть. Монсеньер, – продолжал Мушкетон, – уехал со своим секретарем в тот же день, чтобы поспеть вовремя.

– И поспел?

– Надеюсь. Монсеньер вовсе не трус, как вы сами изволите знать, а меж тем он беспрестанно повторял: «Черт возьми, кто такой этот экинокс?  Все равно, будет чудо, если этот молодчик поспеет раньше меня».

– И ты думаешь, что Портос приехал раньше? – спросил д'Артаньян.

– Я в этом уверен. У этого экинокса, как бы он ни был богат, верно, нет таких лошадей, как у монсеньера.

Д'Артаньян сдержал желание расхохотаться только Потому, что краткость письма Арамиса заставила его призадуматься. Он прошел за Мушкетоном или, лучше сказать, за ящиком Мушкетона до самого замка; затем сел за стол, за которым его угощали по-королевски. Но он ничего больше не мог узнать от Мушкетона: верный слуга только рыдал – и все.

Проведя ночь в мягкой постели, д'Артаньян начал размышлять над смыслом письма Арамиса. Какое отношение могло иметь равноденствие к делам Портоса? Ничего не понимая, он решил, что тут, вероятно, дело идет о какой-нибудь новой любовной интрижке епископа, для которой нужно, чтобы дни были равны ночам.

Д'Артаньян выехал из замка Пьерфон так же, как выехал из Мелюна и из замка графа де Ла Фер. Он казался несколько задумчивым, а это означало, что он в очень дурном расположении духа. Опустив голову, с неподвижным взглядом, в том неопределенном раздумье, из которого иной раз рождается высокое красноречие, он говорил себе:

– Ни друзей, ни будущности, ничего!.. Силы мои иссякли, как и связи прежней дружбы!.. Приближается старость, холодная, неумолимая. Черным крепом обволакивает она все, чем сверкала и благоухала моя юность; взваливает эту сладостную ношу себе на плечи и уносит в бездонную пропасть смерти…

Сердце гасконца дрогнуло, как тверд и мужествен он ни был в борьбе с житейскими невзгодами; в продолжение нескольких минут облака казались ему черными, а земля липкой и скользкой, как на кладбище.

– Куда я еду?.. – спрашивал он сам себя. – Что буду делать? Один… совсем один… без семьи… без друзей… Эх! – вскричал он вдруг и пришпорил свою лошадь, которая, не найдя ничего печального в крупном отборном овсе Пьерфонского замка, воспользовалась знаком всадника, чтобы выказать свою веселость, промчавшись галопом добрых две мили. – В Париж!

На другой день он был в Париже.

Все путешествие заняло у него десять дней.

 

Глава 19

ЧТО Д'АРТАНЬЯН СОБИРАЛСЯ ДЕЛАТЬ В ПАРИЖЕ

 

Лейтенант остановился на Ломбардской улице, перед лавкой под вывеской «Золотой пестик».

Человек добродушной наружности, в белом переднике, пухлою рукою гладивший свои седоватые усы, вскрикнул от радости при виде пегой лошади.

– Это вы, господин лейтенант, вы? – воскликнул он.

– Здравствуй, Планше, – отвечал д'Артаньян, нагибаясь, чтобы войти в лавку.

– Скорей, – вскричал Планше, – возьмите коня господина д'Артаньяна.

Приготовьте ему комнату и ужин!

– Благодарю тебя, Планше. Здравствуйте, друзья мои, – сказал д'Артаньян суетившимся приказчикам.

– Позвольте мне отправить кофе, патоку и изюм? – спросил Планше. Это заказ для кухни господина суперинтенданта.

– Отправляй, отправляй!

– В одну минуту все будет кончено, а там – ужинать.

– Устрой-ка, чтоб мы ужинали одни, – попросил д'Артаньян. – Мне надо поговорить с тобою.

Планше многозначительно поглядел на своего прежнего господина.

– О, не бойся, – прибавил мушкетер. – Никаких неприятностей.

– Тем лучше! Тем лучше!

И Планше вздохнул свободнее, а д'Артаньян без церемоний сел в лавке на мешок с пробками и стал рассматривать все вокруг.

Лавка была богатая; в ней стоял запах имбиря, корицы и толченого перца, заставивший д'Артаньяна расчихаться.

Приказчики, обрадованные обществом такого знаменитого вояки, мушкетера и приближенного самого короля, принялись за работу с лихорадочным воодушевлением и обращались с покупателями с презрительной поспешностью, которая кое-кем была даже замечена.

Планше принимал деньги, подводил счета и в то же время осыпал любезностями своего бывшего господина.

С покупателями Планше обращался несколько фамильярно, говорил отрывисто, как богатый купец, который всем продает, но никого не зазывает.

Д'Артаньян отметил это с удовольствием, которое мы объясним потом подробнее. Мало-помалу наступила ночь. Наконец Планше ввел его в комнату в нижнем этаже, где посреди тюков и ящиков стоял накрытый стол, ждавший двух Собеседников.

Д'Артаньян воспользовался минутою покоя, чтобы рассмотреть Планше, которого он не видал больше года. Умница Планше отрастил небольшое брюшко, но лицо у него пока не расплылось. Его быстрые, глубоко сидящие глаза блестели по-прежнему, и жирок, который уравнивает характерные выпуклости лица, еще не коснулся ни его выдающихся скул, выражавших хитрость и корыстолюбие, ни острого подбородка, говорившего о лукавстве и терпении. Планше сидел в столовой так же величественно, как в лавке; он предложил своему господину ужин не роскошный, но чисто парижский: жаркое, приготовленное в печке у соседнего булочника, с овощами и салатом, и десерт, заимствованный из собственной лавки. Д'Артаньяну очень понравилось, что лавочник достал из-за дров бутылку анжуйского, которое д'Артаньян предпочитал всем другим винам.

– Прежде, – сказал Планше с добродушной улыбкою, – я пил ваше вино; теперь я счастлив, что вы пьете мое.

– С божьей помощью, друг Планше, я буду пить его долго, потому что теперь я совершенно свободен.

– Получили отпуск?

– Бессрочный!

– Как! Вышли в отставку? – спросил Планше с изумлением.

– Да, ушел на отдых.

– А король? – вскричал Планше, воображавший, что король не может обойтись без такого человека, как Д'Артаньян.

– Король поищет другого… Но мы хорошо поужинали, ты в ударе и побуждаешь меня довериться тебе…» Ну, раскрой уши!

– Раскрыл.

Планше рассмеялся скорее добродушно, чем лукаво, и откупорил бутылку белого вина.

– Пощади мою голову.

– О, когда вы, сударь, потеряете голову…

– Теперь она у меня ясная, и я намерен беречь ее более чем когда-либо. Сначала поговорим о финансах… Как поживают наши деньги?

– Великолепно. Двадцать тысяч ливров, которые я получил от вас, у меня в обороте; они приносят мне девять процентов. Я вам отдаю семь процентов, стало быть, еще зарабатываю на них.

– И ты доволен?

– Вполне. Вы привезли еще денег?

– Нет, но кое-что получше… А разве тебе нужны еще деньги?

– О нет! Теперь всякий готов мне ссудить, я умею вести дела.

– Ты когда-то мечтал об этом.

– Я подкапливаю немного… Покупаю товары у моих нуждающихся собратьев, ссужаю деньгами тех, кто стеснен в средствах и не может расплатиться.

– Неужели без лихвы?

– О, господин! На прошлой неделе у меня было целых два свидания на бульваре из-за слова, которое вы только что произнесли.

– Черт подери! Неплохо! – промолвил д'Артаньян.

– Меньше тринадцати процентов не соглашаюсь, – отозвался Планше, таков мой обычай.

– Бери двенадцать, – возразил д'Артаньян, – а остальные называй премией и комиссионными.

– Вы правы, господин. А какое же у вас дело?

– Ах, Планше, рассказывать о нем долго и трудно.

– Все-таки расскажите.

Д'Артаньян подергал ус, как человек, не решающийся довериться собеседнику.

– Что такое? Торговое предприятие? – спросил Планше.

– Да.

– Выгодное?

– Да, четыреста процентов.

Планше так ударил кулаком по столу, что бутылки задрожали, точно от испуга.

– Неужели?

– Думаю, что можно получить и больше, – хладнокровно молвил д'Артаньян. – Но лучше обещать меньше…

– Черт возьми! – сказал Планше, придвигая стул. – Но ведь это бесподобное дело!.. А много в него можно вложить денег?

– Каждый даст по двадцати тысяч ливров.

– Это весь ваш капитал. А на сколько времени?

– На один месяц.

– И мы получим…

– По пятидесяти тысяч наличными каждый.

– Это изумительно!.. И много придется сражаться за такие проценты?

– Да, конечно, придется немного подраться, – продолжал д'Артаньян с прежним спокойствием. – Но на этот раз, Планше, нас двое, и я беру все удары на себя.

– Нет, я не могу согласиться…

– Тебе, Планше, нельзя участвовать в этом деле.

Тебе пришлось бы бросить лавку…

– Так дело, значит, не в Париже?

– Нет, в Англии.

– В стране спекуляций? – сказал Планше. – Я ее знаю очень хорошо…

Но позвольте полюбопытствовать: какого рода дело, сударь?

– Реставрация…

– Памятников?

– Да, мы реставрируем Уайт-Холл.

– Ого!.. И за месяц, вы надеетесь?

– Беру все на себя.

– Ну, если вы, сударь, все берете на себя, так уж конечно…

– Ты прав… мне это дело знакомо… Однако я всегда не прочь посоветоваться с тобою…

– Слишком много чести… К тому же я ровно ничего не смыслю в архитектуре.

– О, ты ошибаешься, Планше: ты превосходный архитектор, не хуже меня, для постройки такого рода.

– Благодарю вас…

– Признаться, я попытался предложить это дело своим друзьям, но их не оказалось дома. Досадно, что нет больше смелых и ловких людей.

– Ах, вот как! Значит, будет конкуренция, предприятие придется отстаивать?

– Да…

– Но мне не терпится узнать подробности.

– Изволь. Только запри двери и садись поближе.

Планше трижды повернул ключ в замке.

– И открой окно. Шум шагов и стук повозок пометают подслушивать тем, кто может услышать нас.

Планше распахнул окно, и волна уличного гама ворвалась в комнату.

Стук колес, крики, звук шагов, собачий лай оглушили даже самого д'Артаньяна. Он выпил стакан белого вина и начал:

– Планше, у меня есть одна мысль.

– Ах, сударь, теперь я вас узнаю, – отвечал лавочник, дрожа от волнения.

 

Глава 20

В ЛАВКЕ «ЗОЛОТОЙ ПЕСТИК» НА ЛОМБАРДСКОЙ УЛИЦЕ СОСТАВЛЯЕТСЯ КОМПАНИЯ ДЛЯ ЭКСПЛУАТАЦИИ ИДЕИ Д'АРТАНЬЯНА

 

После минутного молчания, обдумав не одну мысль, а собрав все свои мысли, Д'Артаньян спросил:

– Любезный Планше, ты, без сомнения, слыхал об английском короле Карле Первом?

– Разумеется, сударь. Ведь вы покидали Францию, чтобы оказать ему помощь. Однако он все же погиб, да и вас едва не погубил.

– Именно так. Я вижу, что память у тебя хорошая, любезный Планше.

назад<<< 1 . . . 11 . . . 54 >>> далее