Но Совко уже берет себя в руки, на пухлых губах появляется безмятежная улыбка, а пустые, светлые глаза становятся даже какими-то лучистыми. Он пожимает плечами и говорит:

- Не собираюсь ни на кого валить. Собираюсь просто все отрицать. Не знаю никакого убийства, никакого покушения и никакой квартирной кражи. Может, вы еще чего хотите на меня повесить? Валяйте, доказывайте. Как докажете, так приму. Никак иначе.

- Это я вам уже обещал, - снова вступает в разговор Кузьмич. - Наше дело такое - все доказывать. Но сперва давайте уточним вашу позицию. Значит, очевидные вещи вы отрицать не будете, так я вас понял?

- Не буду, - соглашается Совко.

Видно, что с Кузьмичом ему разговаривать куда приятнее, чем со мной. Это понятно.

- Вот и давайте разберемся, - продолжает Кузьмич. - Сначала по людям, потом по фактам. От матери, жены и дочки вы, конечно, не отказываетесь?

- Нет...

- Как бы они от него не отказались, - негромко замечаю я со своего дивана.

- А ты... - резко поворачивается ко мне Совко, но тут же, оборвав себя, уже спокойнее добавляет: - Никого это не касается. Мое это дело, понял?

- Итак, будем считать, что вы от них не отказываетесь, - спокойно говорит Кузьмич, словно не замечая этой новой вспышки. - Хотя... Впрочем, это потом. А касается нас сейчас, Совко, все, что касается вас. Абсолютно все, к сожалению. Раз уж вы решили построить свою жизнь во вред всем вокруг, раз решили одно только горе людям приносить. Даже тем, кого любите.

При этих словах Совко лишь снисходительно усмехается, но в пустых его, светлых глазах появляется настороженность.

- Пойдем дальше, - все так же спокойно продолжает Кузьмич. - Свое знакомство с Лехой, то есть с Красиковым, вы, надеюсь, тоже отрицать не будете?

- Конечно, - соглашается Совко.

- А Гвимара Ивановича Семанского вы знали?

- Нет.

- Ну, ну. Это ведь отрицать тоже глупо.

- Докажите, что знал.

- Пока это могут подтвердить два человека. Красиков и...

- А где он, ваш Красиков? - насмешливо спрашивает Совко, оглядываясь по сторонам.

И встречается с моим взглядом. Шутовское настроение у него сразу пропадает.

- Скоро будет здесь, - с угрозой говорю я. - Ты же знаешь, что из Москвы ему теперь не выбраться. И здесь долго тоже не прокантоваться. Его фото уже у всех на руках, у каждого постового.

- Так вот, во-первых, Красиков, - продолжает как ни в чем не бывало Кузьмич. - А во-вторых... Леснова.

- Это еще кто? - грубо спрашивает Совко.

- Разве не знаете? - удивляется Кузьмич. - Это же Муза.

- А-а... И ее, значит, втянули?

- Вы сами ее втянули, Совко, - Кузьмич огорченно качает головой. - Но о Музе мы еще поговорим. Так Гвимара Ивановича вы знали?

- Ну, знал.

- И об его убийстве?

- Ну... слышал.

- От кого? - без тени усмешки, серьезно спрашивает Кузьмич.

- Не помню.

- Так. Значит, в этом пункте вы считаете, что отпираться разумно?

- Да, считаю, - резко отвечает Совко, и пухлые, яркие губы его вдруг расплываются в усмешке. - А вы не считаете?

- Пожалуй. Тут нам придется, конечно, доказывать. Так легко убийство не признают, - соглашается Кузьмич и неожиданно спрашивает: - Льва Захаровича знаете?

- Льва Игнатьевича... - машинально поправляет его Совко.

- Конечно. Значит, знаете?

- Ну, знаю...

- Так. Видите? Пока мы идем с вами только по людям. А потом пойдем по фактам. И пока вы ведете себя, я бы сказал, вполне разумно.

- А я вообще разумный человек.

- Хомо сапиенс, - насмешливо замечаю я.

Совко этого не понимает и на всякий случай со мной не связывается, даже головы не поворачивает. Но все непонятное всегда беспокоит, мешает а порой и пугает. Черт его знает, что я такое сказал и как это его, Совко, касается. А тут еще и Кузьмич кивает мне и загадочно говорит:

- Именно что, - потом поворачивается к Совко: - Пойдем дальше. Виктора Арсентьевича Купрейчика знаете?

- Нет.

Что-то в этом твердом "нет" Кузьмича явно настораживает. По-моему, какой-то намек на искренность.

- Залезли в квартиру, даже не зная, кто хозяин?

- Какую еще квартиру? - резко спрашивает Совко. - Ни в какую квартиру я лично не залезал.

Это уже очевидная ложь, и разоблачить ее весьма просто, стоит только показать Совко утерянную им там перчатку. Но это делать еще рано. Кузьмич придерживается принятого плана допроса.

- Ладно, - соглашается он. - Значит, о Купрейчике Викторе Арсентьевиче ничего не знаете, так, что ли?

- Ничего.

- Что ж, выходит, это тоже надо будет доказывать. Только и всего. Знать вы его должны, деться тут некуда.

- Попробуйте докажите, - нахально улыбается Совко. - Интересно, что у вас получится.

- Попробуем, - кивает Кузьмич. - А вот парень такой, в зеленом кашне, в кепке, у него еще "Москвич" красный. Его как зовут?

Совко напряженно смотрит на Кузьмича, словно пытаясь угадать, какой ответ тот хочет услышать и что вообще этот вопрос означает. И тут я впервые за весь допрос перестаю его понимать. О чем думает сейчас Совко? Почему возникло вдруг такое напряжение? Ведь самый, казалось бы, простой вопрос, его Совко должен был ждать. Ну, откажись отвечать, скажи, что не знаешь этого парня, только и всего. Чего тут волноваться, чего медлить? Непонятно. А все непонятное... Да, теперь мы с Совко, кажется, поменялись ролями.

Видимо, и Кузьмич ощущает эту внезапную напряженность и говорит с каким-то скрытым и мне пока непонятным смыслом:

- Он здорово намозолил там всем глаза, этот парень.

- Это где же такое? - с напускной небрежностью спрашивает Совко, но эта небрежность немало стоит ему сейчас, я чувствую.

- В том дворе, - отвечает Кузьмич.

Совко молчит. Он не спрашивает, что это за двор, его сейчас спектакль явно не занимает, он пытается что-то сообразить или вспомнить. Но что именно? Я по-прежнему не понимаю его и начинаю нервничать.

- А на их даче вы были? - снова спрашивает Кузьмич.

Ага. Он начинает "кольцевать" Совко вопросами по этому пункту, вызвавшему такую странную реакцию, искать слабое место здесь, чтобы через него прорваться или незаметно проскользнуть к истине, к разгадке этой странной заминки в допросе.

Почему, назвав трех соучастников, Совко не желает называть двух других? Потому что они москвичи? Ну и что? Потому что они в данный момент ближе всех к краденым вещам, к его, Совко, доле, которую он не хочет потерять?

- Так были вы на их даче? - повторяет свой вопрос Кузьмич.

Совко колеблется, медлит с ответом и наконец выдавливает из себя:

- Не был...

Эге, кажется, он тоже начал какую-то игру с нами. Нервы мои так напряжены, что ловят, как самый чуткий камертон, его напряжение, его попытку сбить нас со следа.

- Ну конечно, - говорю я насмешливо, - такой мелкой шавке не положено знать, где что лежит. Ее дело кусать кого прикажут и тявкать на ветер.

Совко резко поворачивается в мою сторону. Узкое лицо его вспыхивает, заливается краской, кривятся, дрожат пухлые губы, и пустые глаза сейчас полны злобы. Здорово, кажется, я его задел, самолюбивый он парень, с гонором.

- А ты... - еле сдерживаясь, говорит он. - Ты помалкивай. Еще увидим, кто из нас тут шавка.

- Давай, давай, - подстегиваю я его. - Но на дачу тебя все-таки не пустили, выходит. Ты небось и зеленые "Жигули" тоже ни разу в том дворе не видел.

Я помогаю Кузьмичу "кольцевать" слабый пункт, на который мы так неожиданно наткнулись.

- Какие еще "Жигули"? - раздраженно спрашивает Совко, но тут же, спохватившись и не желая, видимо, выступать в роли мелкой шавки, которой чего-то не доверяют, добавляет: - Меня на солому не купишь. Фиг я тебе чего скажу, заруби это себе.

Странно, но у меня такое ощущение, что он ничего об этих "Жигулях" не знает. Неужели у них так поделены роли? Что-то не верится. Тем не менее на "Жигулях" Совко оступился. Уловил это Кузьмич? Наверное. Во всяком случае, он переходит к новой теме.

- Учтите, - говорит он Совко, - Музу мы пока отпустили.

- А если бы и захотели посадить, то не смогли бы, - усмехается Совко. Нет за ней ничего, не прицепитесь.

- Да, не успели вы втянуть ее в свои дела, это мы знаем. А верно, что вы жениться на ней собрались?

- Не ваше дело, - снова начинает грубить Совко.

- Ошибаетесь, - терпеливо, не повышая голос, возражает Кузьмич. - Я уже вам сказал: теперь все, что касается вас, касается, к сожалению, и нас. А Музе вы только искалечите жизнь. Куда например, вы хотите ее увезти? Домой, где жена с дочкой вас ждут?

- Увез бы - не нашли, - нагло говорит Совко, - сколько бы ни вынюхивали. Такими бабами не бросаются, когда они сами в руки идут.

- Еще бы, - усмехаюсь я. - Она же по глазам гадает и своя до смерти, так, что ли? Еще и завалить обещал, когда надоест, чтобы другому не досталась.

И тут Совко резко поворачивается, готовый, кажется, кинуться на меня, светлые глаза его странно вспыхивают и заметно бледнеют покрытые золотистым пушком щеки. Он стискивает кулаки и, захлебываясь, кричит:

- Не цапай!.. Убью!.. Моя Музка, понял?!. Моя!.. С Гвимаром не пошла, на миллионы его плюнула!.. А на тебя, копеечника, гниду, и не посмотрит!.. Ни с кем не пойдет!.. С Ермаковым даже не пойдет! Понял?! Ни с кем! А со мной на край света!.. Пальцем только поманю!..

- Чтобы ты ее там завалил? - насмешливо осведомляюсь я.

- У-у!..

Совко по-тигриному, стремительно кидается на меня. Я даже не успеваю вскочить и бью его двумя ногами, когда он уже совсем близко и защиты от этого удара нет.

Он валится на пол и истошно орет. Это уже симуляция. Я ударил его в четверть силы, это, скорее, был даже не удар, а толчок, который лишь свалил его. Но Совко орет истошно, симулируя боль и истерику.

Я по-прежнему сижу на диване. Кузьмич невозмутимо крутит в руках очки. Мы терпеливо и равнодушно ждем. Совко постепенно затихает и настороженно поглядывает на нас, продолжая лежать на полу.

- Так, - говорит наконец Кузьмич. - Ну, вставайте, Совко. Чего уж там.

Но Совко продолжает лежать, неудобно подвернув под себя ногу и закрыв локтями лицо; мне виден только один его глаз, в нем настороженность и злоба прямо-таки волчья.

- Решил отдохнуть, - насмешливо говорю я. - Собраться с мыслями хочет, чего бы такое еще выкинуть.

Совко меняет позу, нога, видно, затекла. И это движение заставляет его невольно сделать еще одно, потом еще. В конце концов он медленно поднимается и, ни на кого не глядя, усаживается на стул, машинально поддернув на коленях брюки. Ишь ты, навыки какие заимел.

- Ну вот, - удовлетворенно говорит Кузьмич. - Если не возражаете, то продолжим наш разговор.

К такому обращению Совко, кажется, не привык. Он недоверчиво взглядывает на Кузьмича и усмехается.

- Можно и продолжить, - снисходительно соглашается он.

- Тогда перейдем от людей к фактам, - говорит Кузьмич. - Как договорились. Напомню только, что о половине из названных мною людей вы нам ничего еще не успели рассказать. Так будем считать.

- Не последний раз видимся, еще успею, - приходит в себя и пытается острить Совко.

- Уж это конечно, - спокойно соглашается Кузьмич. - А мы не забудем спросить. Так вот, факты. Первый из них - это убийство Семанского. Вы не будете отрицать, что присутствовали при нем?

- Во, во, - удовлетворенно подхватывает Совко. - Присутствовал. Это точно.

- Так и Красиков говорит, - замечает Кузьмич.

При этом он словно не замечает ошарашенного взгляда Совко. Как это так, "Леха говорит", если его тут нет и никогда не было.

- Он же сказал и про лампочку, и про сарай, - как ни в чем не бывало продолжает Кузьмич. - Между прочим, вы с того двора сначала бежать было собрались, а потом вернулись. Почему?

- Леха его в сарай уволочь захотел.

- Леха? - переспрашивает Кузьмич. - Стоит ли в этом пункте путать, Совко?

- Леха, - упрямо повторяет тот.

- Давай, давай, вали на него все, - говорю я. - Он тебе пока ответить не может. Но мне он сказал, что ты велел вернуться.

- Врет.

- Кто врет, это мы скоро разберемся, будь спокоен.

- А может, и не он, и не вы? - спрашивает Кузьмич. - Может... Лев Игнатьевич велел, ну-ка, получше вспомните.

- Не было его там, - твердо говорит Совко.

- Но спрятать он мог велеть. Днем-то он в том дворе бывал, сараи видел.

- Откуда взяли, что бывал?

- Откуда, - усмехается Кузьмич, - про это мы друг друга пока спрашивать не будем.

Это звучит у него вполне миролюбиво, даже деловито и располагает к спокойному разговору. А Совко, видимо, уже устал от напряжения, от необходимости все время быть начеку, все время что-то придумывать и что-то скрывать. Ему сейчас страсть как хочется поговорить спокойно, как бы доверительно и тихонько попытаться выяснить, что же мы в конце концов знаем, чем располагаем. Я же вижу, сейчас у него в голове от наших разнообразных и неожиданных вопросов полный ералаш. И это больше всего его волнует.

- Так правильно я говорю насчет Льва Игнатьевича? - спрашивает Кузьмич. - Мы ведь договорились очевидные вещи не отрицать.

Ничего тут, конечно, очевидного нет, но фраза эта толкает на откровенность. И Совко сейчас не до ее точного смысла.

- Да не влезает он в такие дела, - машет он рукой.

- Ладно, - соглашается Кузьмич. - Не влезает так не влезает. Кстати, где он сейчас находится, вы, конечно, не знаете?

- Само собой, - нахально улыбается Совко.

- Напрасно. Впрочем, подумайте. Может быть, он тоже подтвердит, что не вы совершили убийство. Одних ваших слов мало, сами понимаете. И на Красикова надежды тоже мало, ему себя надо будет спасать. Словом, я вас не тороплю. Подумайте. Ничего страшнее этого обвинения вам не грозит. И тут каждый свидетель важен. Кстати, с какого этажа спускался в тот вечер во двор Семанский?

- Черт его знает, с какого, - рассеянно отвечает Совко.

Похоже, он всерьез задумался над словами Кузьмича, и ему не до пустяковых вопросов.

- Красиков сказал, с третьего...

- Ага. Вроде с третьего.

- Кто там живет, не знаете?

- Деятель какой-то. Гвимар к нему все шастал.

- Как этого деятеля зовут?

- А хрен его знает.

- Ты же его квартиру обчистил, - насмешливо замечаю я со своего дивана. - Хоть бы узнал, кого грабишь.

- Пошел ты к... - Совко мгновенно вскипает. - Не знаю никакой кражи. Понял?

Смотри-ка, убийство признает, а квартирную кражу признавать не желает. Интересное кино. Впрочем, от убийства он надеется отвертеться, а от кражи не удастся. Кроме того, кража - это немалая добыча, и в ней немалая его доля, которую он надеется, видно, получить, когда выйдет на свободу. Интересно, дожмет его сейчас по этому пункту Кузьмич или отложит.

- Ладно, - говорит Кузьмич. - И это тоже оставлю вам для размышлений. Только имейте в виду, по краже мы имеем в отношении вас прямые улики. Так что отрицаете вы сейчас тоже очевидную вещь. И еще, - многозначительно добавляет Кузьмич, - впереди у нас с вами разговор о Ермакове.

- Чего?! - ошеломленно спрашивает Совко и таращит свои светлые, пустые глаза на Кузьмича.

- О Ермакове, - властно повторяет Кузьмич.

Совко уже, конечно, забыл, что в припадке ярости случайно назвал эту фамилию: "Даже с Ермаковым", по его мнению, не уйдет Муза. "Даже"! И вот сейчас, когда эту фамилию называет Кузьмич, на Совко такая осведомленность действует, конечно, ошеломляюще.

В таком состоянии и уводит его конвой.

Допрос окончен.

Теперь Совко будет мучительно соображать, в какую ловушку он угодил, что нам еще известно и что ему грозит теперь. Не позавидуешь его состоянию.

Но и нам тоже не позавидуешь. Дело все больше осложняется, все новые люди появляются в нем, все загадочнее их роль, все запутанней связи.

- Давай-ка, милый мой, подведем кое-какие итоги, - предлагает Кузьмич, когда мы остаемся одни. - Кое-что мы до конца все-таки не довели, как считаешь?

- И кое-что новое нам открылось, - добавляю я.

- Именно что, - кивает Кузьмич. - Словом, давай, разберемся, пока все в памяти свежо. И кое-какие пункты себе запишем. Возьми-ка листок, - он достает из ящика стола лист бумаги, протягивает мне, потом придвигает к себе стопку остро очиненных карандашей и продолжает: - Значит, первое. Кое-какие пункты мы не дожали, их запомнить надо и потом Виктору Анатольевичу передать. Например, об этом самом Семанском. Раз уж Совко признал, что знаком с ним, надо было поглубже копнуть: чего он про него знает? Вот, допустим, он сказал, что тот шастал часто к Купрейчику. А зачем? Случайное знакомство ведь.

- Это по словам самого Купрейчика, - с ударением подчеркиваю я. - И якобы исключительно из-за интереса обоих к живописи.

- Вот, вот. Словом, пункт этот остается открытым. До следующего допроса. Так. Что еще?

- Еще неведомый Лев Игнатьевич, - напоминаю я. - Кроме имени мы, по-видимому, и приметы его знаем.

- М-да... - задумчиво соглашается Кузьмич. - Фигура, кажется, интересная. Это с ним Совко приходил обедать в ресторан к Музе. И его видели во дворе. Но тут... Да, тут, пожалуй, рано подступать к Совко. Тут, милый ты мой, надо будет чуток подготовиться. Для начала сделаем-ка мы о нем запрос в Южноморск, а? Запиши-ка это вторым пунктом, запиши.

Я добросовестно записываю.

- Сейчас и позвони, - добавляет Кузьмич. - Прямо по спецсвязи. Может, у них что и есть на этого Льва Игнатьевича. Тоже небось оттуда. Вот так, - он удовлетворенно вздыхает. - Ну-с, что там еще у нас?

- А еще Ермаков, - говорю я, - если пока по людям идти. Это и вовсе для нас темное место.

- Да уж. Прямо удивительно, как это у него сорвалось. Ты его, между прочим, довел, чего уж там говорить.

И непонятно, чего больше в этот момент в голосе Кузьмича удовлетворения или укоризны. Поэтому я предпочитаю на реплику не реагировать.

- Может, и о нем заодно запрос сделать, о Ермакове этом? - предлагаю я.

- Давай попробуй...

Но в голосе Кузьмича сквозит какое-то сомнение.

- Думаете, его там не знают? - спрашиваю я.

- Думаю я другое... - качает головой Кузьмич.

В который раз он начинает выравнивать карандаши, лежащие перед ним на столе. У Кузьмича прямо-таки страсть к остро отточенным карандашам.

Я молча жду, стараясь угадать, что он думает.

- Видно, это еще тот судак, - говорит наконец Кузьмич. - Голыми руками его не возьмешь. Тут, милый мой, очень осторожно надо идти. Очень. Чтобы чего не испортить. Понятно тебе?

- Так не запрашивать пока?

- Здравствуйте! Кто же это говорит? - почему-то вдруг сердится Кузьмич. - Пиши, пиши. Пункт третий это будет.

Он недовольно следит, как я делаю очередную запись, и, когда кончаю, добавляет сварливо:

- И, чтобы с людьми кончить, заметим себе, что парня с зеленым кашне и этого самого Купрейчика он, видите ли, и вовсе вроде бы не знает.

- Вот именно, что "вроде бы", - говорю я. - Врет он.

- То, что врет по этому пункту, тоже интересно. Запиши, будь добр.

Кузьмич уже не сердится, он даже как будто извиняется за невольный срыв. Я понимаю, ему тоже нелегко дался этот допрос.

- А теперь чего мы не дожали с тобой по фактам? - говорит Кузьмич. Как думаешь? Что-то ведь не дожали.

- Насчет зеленого "Жигуля". По-моему, он эту машину ни разу не видел, говорю я. - А с другой стороны, быть этого не может.

- Да, - соглашается Кузьмич. - Странный момент. Как только подобраться к нему, пока неясно.

- Надо подумать, Федор Кузьмич. Стоит подумать.

- Именно что. Запиши пока. - Он делает паузу, пока я записываю, потом спрашивает: - Что у нас еще по фактам осталось неясным?

- Убийство признает, а кражу нет, - напоминаю я.

- Ну, это, пожалуй что, понятно. С убийством, с кражей. Тут только... Да, вот что! Мотив убийства остался неясен. Ведь это только наше предположение, что добычу не поделили. А на самом деле? Вот о чем мы с Совко еще не поговорили. Ну-ка, запиши.

В голосе Кузьмича чувствуется досада. Действительно, это важный момент, и мы чуть было его не упустили. Я так, честно говоря, просто упустил.

- Да, запиши-ка, - повторяет Кузьмич и заключает: - Вот теперь, я думаю, все. Как считаешь?

- Вроде бы да, - соглашаюсь я, проглядывая свои записи.

- Тогда двигай, - говорит Кузьмич и смотрит на часы. - Вон уже четвертый час. Быстро время как идет. Поторапливайся, пока они все на месте в Южноморске, пока рабочий день там не кончился. И погляди, Денисов вернулся? Что-то он не звонит. Ну, давай, давай. Я пока в госпиталь позвоню, как там сегодня наш Петр.

Я торопливо выхожу из кабинета Кузьмича, закуриваю и уже не спеша иду по длиннейшему коридору в дежурную часть. Оттуда я звоню в Южноморск. К аппарату зову знакомого сотрудника уголовного розыска.

За эти годы у меня появилось бесчисленное количество знакомых коллег в самых разных уголках страны. То я туда приезжал по служебным делам, и эти люди помогали мне выполнить задание; то приезжали в столицу они, и тогда помогал им я. Это один из главных законов нашей непростой и не совсем обычной работы: взаимопомощь, быстрая, четкая, заинтересованная. Без нее мы как без рук. При современной технике, которой ведь пользуется и преступник телеграф, междугородный телефон, поезд, самолет, автомобиль, - только быстрота принятия и выполнения решений может обеспечить успех любой операции. Если вчера нельзя было отложить что-то на день в наших делах, то сегодня это нельзя отложить даже на час, в таком темпе мы теперь живем.

назад<<< 1 . . . 16 . . .  36 >>>далее