На каждом повороте Баскервиль  восторженно  вскрикивал,  с любопытством   оглядываясь   по   сторонам,   и  закидывал  нас бесчисленными  вопросами.  На  его  взгляд,  все   здесь   было прекрасно,  но  я не мог отделаться от грусти, которую навевали на меня эти пастбища и  взгорья,  явно  носившие  следы  осени.

Желтые  листья  слетали  на  землю  и,  порхая, ковром устилали тропинки. Стук колес нашего экипажа постепенно замер, потонул в густом слое гниющей травы. "Печальные дары бросает природа  под ноги новому владельцу Баскервиль-холла" - подумал я.

     - Смотрите! - вдруг крикнул доктор Мортимер. - Что это?

     Перед  нами поднималось крутое взгорье, поросшее вереском, - первый предвестник близости торфяных болот. На вершине этого взгорья,   словно   конная   статуя   на   пьедестале,    четко вырисовывался  верховой  с  винтовкой  наготове. Он наблюдал за дорогой, по которой мы ехали.

     - Перкинс, что это значит? - спросил доктор Мортимер.

     Наш возница повернулся на козлах:

     - Из принстаунской тюрьмы убежал арестант, сэр.  Вот  уже третий  день, как его разыскивают. Выставили сторожевых на всех дорогах, на всех станциях, да пока все без толку. Здешний народ очень этим недоволен, сэр.

     - Почему? Ведь тому, кто наведет на след, полагается пять фунтов.

     - Так-то оно так, сэр, да только на пять  фунтов  надежды мало,  а  вот  что  он  горло тебе перережет, это вернее. Такой человек ни перед чем не остановится, это не какой-нибудь мелкий воришка.

     - Кто же он?

     - Селден, который совершил убийство в Ноттинг-хилле.

     Я хорошо помнил дело Селдена,  потому  что  в  свое  время Шерлок  Холмс  занимался  им,  заинтересовавшись жестокостью, с которой  было  совершено  убийство,   и   печатью   бесцельного зверства,  отмечавшей  все действия этого изверга. Преступление было настолько чудовищно, что у  судей  зародилось  сомнение  в здравости  рассудка  Селдена,  и  поэтому  смертную  казнь  ему заменили тюрьмой.

     Коляска поднялась на взгорье,  и  перед  нами  раскинулись огромные  просторы торфяных болот с видневшимися на них кое-где долменами из обломков  скал  и  каменными  столбами.  Холодный ветер,  налетевший  оттуда, пронизал нас до костей. Где-то там, на унылой глади этих болот, дьявол в образе человеческом, точно дикий зверь, отлеживался в норе, лелея  в  сердце  ненависть  к людям,  которые  изгнали  его из своего общества. Лишь этого не хватало, чтобы  усугубить  то  мрачное,  что  таилось  в  голой пустыне,  расстилавшейся  перед  нами,  в  порывистом  ветре  и темнеющем небе. Даже Баскервиль умолк  и  плотнее  запахнул  на себе пальто.

     Плодородные   места   остались   позади  и  ниже  нас.  Мы оглянулись - лучи заходящего солнца превращали бегущие ручейки в золотые ленты, горели на поднятой плугом земле и густой  чаще кустарника.  Дорога, пересекающая красновато-оливковые перевалы с огромными валунами, становилась  все  запущеннее  и  суровее. Время  от  времени  перед  нами  вырастали обнесенные каменными оградами коттеджи, скупые очертания которых  не  были  скрашены даже плющом. А потом глазам нашим предстала похожая на глубокую чашу  долина  с  чахлыми  дубами  и  соснами,  искореженными  и погнутыми ветром, бушующим здесь спокон  веков.  Над  деревьями поднимались  две  высокие,  узкие башни. Наш возница показал на них кнутом.

     - Баскервиль-холл, - сказал он.

     Хозяин поместья встал в коляске во весь  рост  -  щеки  у него  раскраснелись,  в  глазах вспыхнул огонь. Через несколько минут  мы  подъехали  к  узорным  чугунным  воротам   с   двумя обомшелыми  колоннами,  которые увенчивались кабаньими головами - гербом Баскервилей. Каменный домик привратника был ветхий, с обнажившимися стропилами, но перед ним  стояло  новое,  еще  не законченное    строение    -    первый    плод,    принесенный южноафриканским золотом сэра Чарльза.

     За воротами шли два ряда высоких старых деревьев; их ветви смыкались сумрачным сводом у нес над головой. Стук колес  снова  потонул  в  шорохе  листьев.  Баскервиль  содрогнулся,  глядя в длинный  темный  прогал  аллеи,  в  конце  которого   виднелись призрачные очертания дома.

     - Это случилось здесь? - тихо спросил он.

     - Нет, нет, в тисовой аллее, она с другой стороны.

     Молодой наследник бросил вокруг себя хмурый взгляд.

     - Меня  нисколько  не удивляет, что, живя здесь, дядя все время ждал какой-то беды, - сказал  он.  -  Тут  кого  угодно возьмет  страх. Подождите, не пройдет и полугода, как я проведу сюда электричество, и вы не узнаете этих мест!  У  входа  будут гореть фонари Эдисона и Свана  по тысяче свечей каждый.

     За  аллеей  открывался  широкий  газон, и, обогнув его, мы подъехали к дому. В сумерках я мог  разглядеть  лишь  массивный фасад  и  террасу.  Все  было  сплошь увито плющом, оставлявшим открытыми  только  оконные  амбразуры  да  овалы  гербов.   Две старинные  зубчатые  башни  с  бойницами  поднимались  над этой частью здания. Справа и слева к  ним  примыкали  два  крыла  из  черного   гранита,   позднейшей   пристройки.  Сквозь  окна  со множеством переплетов на газон лился неяркий свет,  над  крутой остроконечной  крышей  с высокими трубами вставал столб темного дыма.

     - Добро  пожаловать,  сэр  Генри!  Добро   пожаловать   в Баскервиль-холл!

     Высокий  человек  выступил из тени, падавшей от террасы, и открыл дверцу коляски.  В  освещенных  дверях  холла  показался силуэт  женщины. Она тоже подошла к нам и помогла мужчине снять наши чемоданы.

     - Сэр Генри, вы не будете возражать, если я  поеду  прямо домой? - сказал доктор Мортимер. - Меня ждет жена.

     - Останьтесь, пообедайте с нами!

     - Нет,   право,   не  могу.  Дел,  вероятно,  тоже  много накопилось. Я бы  с  удовольствием  сам  показал  вам  дом,  но Бэрримор  сделает  это  лучше  меня - он прекрасный гид. Всего хорошего! И помните: когда бы я вам ни  понадобился,  днем  или ночью, не стесняйтесь посылать за мной.

     Стук колес постепенно замер в глубине аллеи; тяжелая дверь захлопнулась за нами.

     Холл,   в  котором  мы  очутились,  был  очень  красив  - просторный, высокий, с массивными стропилами из потемневшего от времени дуба. В старинном камине с чугунной решеткой  для  дров потрескивали и шипели поленья. Продрогнув после долгой езды, мы с  сэром  Генри протянули руки к огню. Потом стали разглядывать дубовую обшивку холла, высокое, узкое окно с цветными стеклами, оленьи головы и гербы на стенах, смутно видневшиеся  в  неярком  свете люстры.

     - Я  именно так и представлял себе все это, - сказал сэр ведь  мои  предки  жили в этом самом доме в течение пяти веков! Как  вспомнишь  об  этом,  так   невольно   настраиваешься   на торжественный лад.

     Его  смуглое  лицо горело ребяческим восторгом. Он стоял в круге света, падавшего от люстры, а длинные  тени  ложились  по стенам и черным пологом сгущались над ним.

     Бэрримор  разнес  наши чемоданы по комнатам и, вернувшись, почтительно  склонился  перед  нами,  как  и  подобало   хорошо вышколенному  слуге.  Наружность  у  него  была  незаурядная - высокий,  представительный,  с   окладистой   черной   бородой, оттенявшей бледное благообразное лицо.

     - Прикажете подавать обед, сэр?

     - А готово?

     - Через  несколько  минут,  сэр.  Горячая  вода  у  вас в   комнатах. Мы с женой будем счастливы, сэр Генри, остаться здесь на первых порах, но ведь при  новых  порядках  вам  потребуется большой штат.

     - При каких новых порядках?

     - Я  хочу  сказать,  что  сэр Чарльз вел уединенный образ жизни и мы вдвоем  вполне  могли  обслужить  его,  а  вы,  сэр, вероятно,  будете  жить более широко, и вам придется налаживать все по-новому.

     - Значит, вы с женой хотите получить расчет?

     - Если только это не причинит вам  каких-либо  неудобств, сэр.

     - Но ведь ваши предки в течение нескольких поколений жили в Баскервиль-холле.  Мне бы очень не хотелось с первых же своих шагов здесь порывать старые семейные связи.

     Я подметил следы волнения на бледном лице дворецкого.

      - Нам с женой это тоже не легко,  сэр.  Но,  сказать  вам правду,  мы  были  очень  привязаны к сэру Чарльзу и до сих пор  никак  не  оправимся  после  его  смерти.  Нам   тяжело   здесь оставаться.    Мы    уже    не   можем   чувствовать   себя   в Баскервиль-холле, как прежде.

     - Что же вы собираетесь предпринять?

     - Я надеюсь, сэр, что нам удастся  наладить  какое-нибудь дело.  Ведь  сэр  Чарльз  не  оставил  нас своей щедростью... А теперь разрешите показать вам ваши комнаты.

     Верх старинного холла был обведен галереей с перилами,  на   которую  вела двухпролетная лестница. Оттуда вдоль всего здания тянулись два длинных коридора, куда выходили все  спальни.  Моя была в одном крыле со спальней Баскервиля, почти дверь в дверь. Эти комнаты оказались более современными, чем центральная часть дома,  а  светлые  обои  и  множество зажженных свечей сразу же смягчили тяжелое  впечатление,  которое  создалось  у  меня  по приезде в Баскервиль-холл.

     Однако   столовая   в  нижнем  этаже  поразила  нас  своим сумрачным видом.  Это  была  длинная  комната  с  помостом  для хозяйского  стола, отделенным одной ступенькой от той ее части, где полагалось сидеть лицам низшего  звания.  В  дальнем  конце были  хоры  для  менестрелей.  Высоко у нас над головой чернели   огромные балки, за которыми виднелся закопченный потолок. Очень может быть, что пылающие факелы, красочность и  буйное  веселье стародавних  пиров  смягчали мрачность этой комнаты, но сейчас,  когда в ней под  единственной  лампой  с  абажуром  сидели  два джентльмена,   одетые   во   все   черное,  их  голоса  звучали приглушенно, и настроение  у  них  было  несколько  пониженное. Длинная  вереница  предков  в  самых  разнообразных костюмах - начиная с вельможи эпохи королевы Елизаветы  и  кончая  щеголем времен  Регентства  -  взирали  на  нас со стен, удручая своим молчанием.  Разговор  за  столом  как-то  не   клеился,   и   я почувствовал  облегчение,  когда,  закончив  обед,  мы  перешли курить в бильярдную - комнату вполне современную.

     - Что и говорить, обстановка не из веселых, - сказал сэр Генри. - Ко  всему  этому,  конечно,  можно  притерпеться,  но сейчас  я  чувствую себя не в своей тарелке. Неудивительно, что мой дядюшка нервничал, живя  один  в  таком  доме.  Ну  что  ж, давайте,  пожалуй,  разойдемся. Может быть, утром нам покажется  здесь не так уж уныло.

     Прежде чем лечь спать, я открыл штору и посмотрел в  окно. Оно  выходило  на  газон  перед  парадной  дверью.  За газоном, раскачиваясь на ветру,  стонали  высокие  деревья.  В   просвете между  быстро бегущими облаками проглянул месяц. В его холодном сиянии за деревьями виднелась неровная  гряда  скал  и  длинная линия   мрачных   болот.  Я  задернул  штору,  убедившись,  что последнее  мое  впечатление  от  Баскервиль-холла   ничуть   не противоречит первому.

     Но  оно  оказалось  не последним. Несмотря на усталость, я  все-таки не мог заснуть и, ворочаясь  с  боку  на  бок,  тщетно  призывал  к  себе  сон.  Где-то  далеко  часы  отбивали  каждые пятнадцать минут, и больше ничего не нарушало  мертвой  тишины, царившей  в доме. И вдруг в глухую полночь моего слуха коснулся  совершенно явственный звук, в природе которого  сомневаться  не приходилось.   Это   были   рыдания,  приглушенные,  судорожные всхлипывания  женщины,  чье  сердце  разрывалось  от  горя.   Я приподнялся  на  кровати  и  стал напряженно вслушиваться. Плач  раздавался где-то близко, в самом доме. Я  прождал  с  полчаса, насторожившись  всем  своим  существом,  но  не  услышал больше ничего, кроме боя часов и шороха плюща, увивающего стены.

 

     Глава VII. СТЭПЛТОНЫ ИЗ МЕРРИПИТ-ХАУС

 

     Свежая прелесть  утра  стерла  из  нашей  памяти  гнетущее впечатление,   которое  осталось  у  нас  обоих  после  первого знакомства с Баскервиль-холлом. Когда мы  с  сэром  Генри  сели завтракать,  яркий  солнечный  свет  уже  лился  в узкие окна с цветными гербами на стеклах, разбрасывая по полу пестрые блики.

Темная дубовая обшивка отливала  бронзой  в  золотых  лучах,  и теперь  нам  трудно  было  представить, что всего лишь накануне вечером эта комната навевала на нас такое уныние.

     - Дом  тут  ни  при  чем,  мы,  вероятно,  сами  во  всем виноваты,  - сказал баронет. - Устали с дороги, прозябли, вот нам  и  представилось  все  в  мрачном  свете.  А  за  ночь  мы отдохнули, чувствуем себя прекрасно, и вокруг тоже повеселело.

     - Однако    нельзя    приписывать   все   только   нашему настроению,- ответил я.- Скажите мне, например, неужели вы не слышали среди ночи чей-то плач, по-моему, женский?

     - А вы знаете, мне тоже почудилось что-то подобное сквозь дремоту. Я долго прислушивался и потом ре шил, что это было  во сне.

     - Нет, я совершенно ясно все слышал и уверен, что плакала женщина.

     - Надо сейчас же поговорить с Бэрримором.

     Он  вызвал  дворецкого  звонком  и  обратился  к  нему  за разъяснениями.  Мне  показалось,  что  бледное  лицо  Бэрримора побледнело еще больше, когда он услышал вопрос хозяина.

     - В  доме  всего  две  женщины,  сэр  Генри,  -  ответил Бэрримор. - Одна из  них  судомойка,  которая  спит  в  другом крыле, вторая - моя жена, но я уверяю вас, что она не плакала.

     И все же он сказал нам неправду, потому что после завтрака мне пришлось столкнуться с миссис Бэрримор в коридоре, на ярком свету.  Я  увидел высокую, очень спокойно державшуюся женщину с крупными чертами лица и со строго сжатыми губами. Но  глаза  - красные,  с  припухшими  веками, - выдали ее. Значит, она-то и плакала ночью, а если так, муж не мог не знать об этом.  И  все же  он  шел  даже на то, что его могут уличить во лжи. Зачем? И почему она так горько рыдала?

     Чем-то таинственным и  мрачным  веяло  от  этого  бледного благообразного  человека  с черной бородой. Он первый обнаружил тело сэра Чарльза, и обстоятельства смерти  старика  Баскервиля были  известны  нам  только  с  его  слов. Неужели же мы видели Бэрримора в кэбе на Риджент-стрит?  Во  всяком  случае,  борода была  точно такая. Кэбмен говорил о человеке среднего роста, но это впечатление могло быть ошибочным.  Как  же  мне  установить истину?   Прежде   всего  надо,  конечно,  повидать  начальника почтовой конторы в Гримпене и  узнать  у  него,  была  ли  наша телеграмма  передана  Бэрримору в собственные руки. И в том и в другом случае у меня,  по  крайней  мере,  будет  что  сообщить Шерлоку Холмсу.

     Сэр Генри занялся после завтрака просмотром деловых бумаг, и я вполне  мог  располагать своим временем. Пройдя четыре мили по хорошей дороге вдоль болот, я вышел к маленькой,  невзрачной деревушке,  в  которой  мне  прежде всего бросились в глаза два более солидных, чем остальные,  строения  -  гостиница  и  дом доктора  Мортимера.  Начальник  почтовой  конторы,  оказавшийся также и здешним лавочником, запомнил нашу телеграмму.

     - Конечно, сэр, - сказал он, - я  доставил  ее  мистеру Бэрримору, как и было указано.

     - А кто ее относил?

     - Мой  сынишка.  Джеймс,  ведь  ты  доставил телеграмму в Баскервиль-холл, мистеру Бэрримору?

     - Да, папа.

     - И вручил ему самому? - спросил я.

     - Нет, мистер Бэрримор был где-то на чердаке, и  я  отдал телеграмму его жене, а она обещала тотчас же передать ему.

     - А самого мистера Бэрримора ты видел?

     - Нет, сэр, я же говорю, что он был на чердаке.

     - Откуда же ты знаешь, где он был, если сам его не видел?

     - Ну,  жена-то  должна была знать, где он, - раздраженно сказал почтмейстер.  -  Ведь  телеграмма  доставлена?  А  если произошла   какая-то   ошибка,   пусть   мистер   Бэрримор  сам

пожалуется.

     Продолжать расспросы было бессмысленно, но мне стало ясно, что хитрая уловка Холмса ни к чему не привела и  мы  так  и  не узнаем, уезжал Бэрримор в Лондон или нет. Допустим, что уезжал. Допустим,  что он - последний, кто видел сэра Чарльза в живых, - первый выследил его наследника, как  только  тот  приехал  в Англию. Что из этого следует? Действует ли Бэрримор по чьему-то наущению,  или  у  него  есть  свои собственные коварные планы?

Какой ему смысл преследовать Баскервилей? Я  вспомнил  странное предостережение,  составленное из газетных вырезок. Неужели это дело рук Бэрримора? А может быть, оно  послано  кем-то  другим, кто   старается   помешать   ему?  Единственное  правдоподобное объяснение  дал  всему  этому  сэр  Генри,  сказав,  что   если Баскервилей  удастся  отпугнуть  от  родового поместья, то чета Бэрриморов обеспечит себе безмятежное  существование  до  конца дней  своих.  Но  разве  это  в  какой-то  мере  оправдывает ту глубокую и тонкую интригу,  которая  невидимой  сетью  оплетает молодого  баронета?  Холмс  сам  признал,  что  среди  всех его сенсационных  расследований  это  дело  наиболее  запутанное  и сложное.

     Возвращаясь  безлюдной,  сумрачной  дорогой, я молил бога, чтобы мой друг освободился как можно скорее  и,  приехав  сюда, снял с меня тяжелую ответственность.

  назад<<< 1 . . . 7 . . . 20 >>>далее