2003 год. Московское море

Ушел… Это ведь прекрасно. Она пыталась сама себя уговорить и не расстраиваться. Но чувствовала, что готова заплакать. Прижимала обе ладони к лицу и затравленно озиралась по сторонам. Лес и так был не очень-то гостеприимным. А теперь она знала, что где-то совсем недалеко от нее этот человек. Он не мог уйти далеко. Это точно. А больше всего Мила с детства боялась внезапности. Однажды она чуть не упала в обморок, когда добрый папа, чтобы поиграть, кинулся на нее с хищным возгласом из темной кухни.

Она могла решиться на любой подвиг, но только ей нужно было время, чтобы на него настроиться и морально подготовиться. Прошлой весной она два месяца подряд регулярно смотрела, как в парке прыгают с тарзанки смельчаки. Она приходила, вставала у дерева и смотрела. Прошло два месяца. И однажды она пришла, с ледяным спокойствием бывалого человека подписала необходимую бумагу о том, что все происходит по ее личной инициативе, поднялась на вышку и прыгнула. Инструктор был в шоке. Она в эйфории. Но если бы ее заставили прыгать в первый же день, она бы ни за что не согласилась. Страшно.

Следы на песке очень быстро терялись в траве, но если ее приятеля не сильно шатало из стороны в сторону, то направление она примерно поняла. Особых вариантов тут не возникало. Идти можно было только туда, наверх. В глубину.

Никакой примятой травы. Никаких следов крови. Это только в кино все следы вывешиваются прямо перед твоими глазами. А в жизни — их надо искать. И она искала. Возвращалась и начинала сначала. Сидела на корточках, рассматривала траву и крутила головой.

Но так ничего и не обнаружила.

Теперь она брела вглубь леса, все дальше и дальше удаляясь от берега. Лес в этом месте был посуше. И бурелома не было. Вот бы только на ноги что-нибудь — и, в общем, пережить можно. Иногда она замирала, вся внутренне подбиралась, прислушивалась.

Один раз ей показалось, что она слышит что-то. Шорох какой-то совсем рядом. Но когда она ринулась в ту сторону, из зарослей взлетели в небо две довольно крупные птицы. Мила только заморгала от неожиданности.

Солнце куда-то пропало. Она и не заметила, как небо заволокло тучами. Лес вокруг сразу утратил оптимистичность. Стал мрачным. Затаившимся.

Она остановилась и набрав побольше воздуху крикнула:

— Аууу!

И долго слушала…Тишина.

Когда она увидела, что вдалеке, за темными деревьями, начинает проглядывать какой-то свет, то сил у нее сразу прибавилось. Она рванула на этот свет, только успевая отводить от лица ветки. За лесом было поле. Но заросшее высокой, по пояс, травой. И никаких признаков близкого жилища людей пока не наблюдалось. А вот идти по нему было гораздо труднее, чем по лесу. Ноги вообще не могли нащупать, куда ступить. Кругом под травой росли обжигающе занозистые колючки. Пришлось обходить поле по краю.

А когда она обогнула лесистый мыс, то чуть не закричала от радости. Прямо в уютном уголке, спиной к деревьям, окнами к полю стояла маленькая одинокая избушка.

Когда Мила подошла, то с замиранием сердца увидела, что дверь заперта на замок. Но рядом в сарайчике кто-то топтался.

Куры.

Значит, хозяин рано или поздно вернется.

Она села на ступеньки и стала ждать…

Мила сидела и думала, что получилось просто ужасно. Что человек, которому она обязана жизнью, сейчас пытается пройти через тот же лес, и что каждый его шаг отдается ужасной болью. Но у него ведь точно такая же цель, как и у нее — выйти. Не станет же он теперь жить в лесу. А значит, она его попросту бросила на произвол судьбы. Дура.

Она надеялась, что обязательно найдет его. Но даже если он шел в десяти метрах от нее и не хотел, чтобы она его видела, она бы его не увидела.

Ну куда ей за ним идти? Куда?

Небо совсем затянуло. Пошел мелкий дождик. Мила спряталась под крыльцо.

Она просидела так очень долго. Когда где-то вдалеке послышался собачий лай, она встрепенулась. Встала. И увидела, как из-за дома к ней несется небольшая рыжая дворняжка, а за ней, опираясь на палку, вышла бабка в платке и в полиэтиленовой накидке.

Мила кинулась ей навстречу. Собака прыгала вокруг, виляла хвостом и звонко лаяла. Никаких претензий у нее к Миле не было.

— Бабушка! Милая! Помогите!

И она рассказала ей все, совершенно не придавая значения тому, о чем он просил не говорить. Бабка поцокала языком, покачала головой, поахала. Постояла, подумала и сказала, что искать потерявшегося человека в лесу надо бы с Белкой.

— Ты, эта вот, быстро ходишь, молодая. Бери ее, да беги. А я следом пойду.

— Да я не быстро… У меня вон, смотрите, все ноги сбиты. Может, найдется у вас чего-нибудь. А то совсем не могу уже идти…

— Найдется.

Бабка была сухонькая, бодренькая. В тонусе. С умными серыми глазами. И какая-то несуетливая. Это успокаивало. И Мила подумала, что теперь-то они вместе все сделают как надо.

Бабка отперла замок, вытерла ноги о половичок, на котором так долго сидела Мила, и вошла в дом. Вынесла Миле резиновые галоши. Чуть велики оказались. Но в Милиной ситуации это было даже лучше. Ничто ноги не сжимало.

Бабка привязала к ошейнику веревку и сказала:

— Дойдешь до леса — веревку сними. Пусть эта вот бежит сама где хочет. Ты ей только повторяй все время: «ищи, Белка». Ой, она у меня умная такая… Если не ушел далеко — найдет. И я тож за вами потихоньку.

Мила побежала за Белкой. Веревка, оказывается, была нужна для того, чтобы тащить за собой Милу, а не Белку.

В лесу она ее отпустила. И сказала, вкладывая в приказ все свое желание найти того, кто спас ее и кого она зачем-то, как полная идиотка оставила.

— Ищи, Белка! Ищи, дорогая!

Белка, счастливая, что может помочь, умчалась.

Как поступают охотники с охотничьими собаками, Мила не знала. Что дальше — идти вперед? Но не стоять же…

Она пошла. Белка наматывала вокруг гигантские круги, все время прибегая к Миле. Вот только дождь, который недавно прошел, наверно, очень сильно Белке мешал. Никаких следов после него уже не осталось. Но Мила верила в успех. Уж больно сосредоточенно работала собака.

То, что она мокрая по пояс, ее уже не особенно беспокоило. В ней проснулся азарт. И когда Белка отчаянно залаяла где-то далеко справа, Мила знала — нашла!

Он сидел возле дерева и уговаривал Белку заткнуться. Та держалась от него на приличном расстоянии и продолжала задиристо лаять. Хвостом не махала. Чувствовала, что человек ей совсем не рад.

Затравленно обернулся в сторону Милы, и она заметила, что на лице его застыло напряженное ожидание. Судя по всему, ее увидеть он никак не ожидал. Готовился к встрече с чужими.

— Ну, как? — она кинулась рядом с ним на колени. — Плохо тебе совсем?

Он дернул уголком рта, что означало «не очень». Она посмотрела на его запачканную кровью рубашку. Края пятна были размыты. Рубашка была абсолютно мокрая. Это она скрывалась от дождя на крылечке. Он же промок до нитки, даром что сидел под деревом.

— Зачем ты опять?.. — Он бессильно мотнул головой. Проворчал: — Собаку притащила. Кого теперь ждать?

— Знаешь, я ведь за тобой пришла… А ты спасибо даже не скажешь.

Она подождала, сидя рядом на коленях. Посмотрела на него. Но он упрямо глядел на небо сквозь верхушки деревьев.

— Вставай, хватайся. Недалеко здесь… Дом. Там старушка живет. Ну, давай я тебе помогу.

— Я сам. — Хрипло так сказал. Страшно. И начал тяжело подыматься, опираясь руками о ствол дерева. Встал, но распрямиться во весь рост не мог. Так и стоял, согнувшись и опустив голову, тяжело дышал.

Мила тоже стояла. Не знала, как ему помочь. Чувствовала, что помощь ее он не примет. Уж больно упрямое выражение было на его бледном лице. Белка настороженно смотрела, склонив голову набок.

— Ну, давай же. Пойдем!

Он продолжал стоять. Потом попробовал сделать несколько шагов и опять привалился к другому дереву. Надо было что-то делать.

— Обопрись на меня, попробуй. Зря я, что ли, тут стою? Ну же!

— Не нукай мне, женщина! — он сказал это тихо, но очень мрачно.

Мила воздела глаза к небу.

— Подойди поближе, — сказал он и добавил, медленно закрыв глаза: — Пожалуйста.

Он принял ее помощь без шуток. Навалился всей тяжестью. Но она пыхтела и шла. Белка куда-то пропала. Больше к ним не возвращалась. А с неба опять посыпался мелкий противный дождь.

Они прошли немного. Но теперь она не совсем понимала, куда им идти. Пока кружили на месте, ориентацию она потеряла совершенно.

— Отдохни, — сказал он и схватился рукой за дерево. Прижался лицом к коре. — В глазах темно. Не вижу ничего.

— Сядь. Тебе посидеть надо. Это ты крови много потерял. До головы не доходит. Сядь.

— Если я сяду, я уже не встану.

Он слабел и уже просто висел на ней. Колени у нее подгибались. Она упала, больно наткнувшись коленом на шишку. Зашипела. Тяжело дыша, с остервенением и ненавистью смотрела в траву на убегающих от дождя муравьев. Наверно, будь она умнее, можно было бы придумать что-то мудрое и полезное. Носилки там или не знаю что еще. Шалаш… Хотя на фига нам тут шалаш.

— Ну! Миленький! Ну, пожалуйста! Еще чуть-чуть! Ну не падай, хороший мой!

Она никогда в своей жизни не имела дела с человеком, которому было бы так плохо. И бледной синевы лица такой тоже не видела. Когда-то, когда она приехала в больницу к дедушке, она, проходя по коридору, видела каких-то серых больных, заросших щетиной. И тогда еще старалась не очень на них смотреть. В голове вертелось какое-то киношное: «Не жилец». Ей и к дедушке идти не хотелось. Но мама сказала, что это необходимо. Не прийти в больницу нельзя. А потом дедушка умер. И она была рада, что все-таки успела к нему прийти. Потому что он был в трезвом уме и ясной памяти. А каким он был потом, когда умирал, она не знала.

Ей казалось, что от старости умирают медленно. Может быть, даже всю жизнь.

Тому же, кто был рядом с ней, умирать было явно рановато.

Однако сознание он терял.

— Ну куда же нам теперь? — И она поднялась и стала звать. — Белка. Белка. Ко мне!

Она услышала, как шелестит трава. Как мчится счастливая Белка. А за ней очень быстро для своих лет идет бабка. Только чуть-чуть припадает на одну ногу. У бабки через плечо перекинут был плащ. Она молодец. Прихватила.

Он лежал на земле, а они подсунули под него плащ, взялись за рукава и запряглись, как две лошади. Где можно было, волокли, где нельзя — тащили. Начинало темнеть. Сил почти не осталось. Но бабка бодрилась. Не сдавалась и Миле отдыхать не давала.

Сама же Мила превратилась в какую-то живую силу и больше ни во что. Мыслей в голове не осталось. Желаний тоже. Ей даже было комфортно в этом состоянии борьбы, когда все так ясно и усилия идут прямо по назначению. Было в этом какое-то наркотическое забвение, удивительная гармония причины и следствия. Все испытания, выпавшие на ее долю, и неощутимый в эту минуту голод отодвинули ее собственное «я» куда-то далеко внутрь. И оно если и было, то сидело, словно в колодце, и видело над собой только маленький пятачок пасмурного неба.

Когда же они неожиданно оказались у самого дома, уже совсем смеркалось. И когда она осела на сухой пол рядом с ним, первый осмысленный вопрос, возникший в Милиной голове, был: «И почему он такой тяжелый?». Но об отдыхе не могло быть и речи. Теперь нужно было думать только о том, чтобы спасать раненого.

Они промокли насквозь. Вернее, они так и не высохли за весь этот день с самого утра до глубокого вечера.

Сначала решили уложить его на лежак. Мила под мышки, бабка за ноги. Потом она отошла в уголок и, порывшись у себя в сундуке, протянула Миле аккуратненько сложенные вещи.

— На, доча, переоденься. Мокрая же вся и в рванине.

— Спасибо, — сказала Мила и подумала, какая это все-таки непозволительная роскошь — крыша над головой и сухая одежда.

Дала ей бабка ситцевую юбку в выцветший мелкий цветочек и старенький коричневый трикотажный свитер. Юбку закололи на булавку, чтобы не падала. Галоши поставили сушить.

Пока она переодевалась, бабка ловко стянула с него всю мокрую одежду и накрыла одеялом. Его бил озноб.

Он лежал на спине, хрипло и тяжко дышал. Глаз не открывал. Губы почернели и запеклись. Тусклая лампочка под потолком светила так, как будто в глазах потемнело. Было в этом освещении что то предобморочное.

Бабка подошла, села рядом и развязала повязку. Мила отвернулась и отошла. Боялась смотреть на открытую рану. Под коленки побежала щекотная волна слабости. И казалось, что рана тут же перекидывается на нее. Вот и левый бок застонал, и она прижала к нему ладонь.

За окошком темнело. Показался вдруг маленький кусочек синего глубокого неба с одиноко мерцающей звездой. Верхушки елок, как кардиограмма живучего человека, тянулись от одного края до другого. Уютная белая занавесочка закрывала окошко лишь наполовину.

Она обернулась, вздрогнув от того, как он застонал. Бабка отошла к рукомойнику, висящему тут же над тазом. Сполоснула руки.

Потом подошла опять к нему. Постояла, посмотрела на него долгим скорбным взглядом, прижав край платочка ко рту. Губы поджала, старушка старушкой. Вокруг запавшего рта лучиками расходились морщины. Как печеное яблоко. Она ли это всего час назад тащила его на пару с Милой через весь лес, как бульдозер!

Перекрестилась. Пробормотала заученно, без выражения: «Господи, спаси и помилуй». Перекрестилась еще раз. Постояла. Молча, чуть прикрыв глаза. То ли думала о чем-то, то ли молилась.

Подошла к ведру с чистой водой. Налила полный ковш в кастрюлю. Поставила греться на электрическую спиральку.

— Войны-то нет уже давно. А раненых земля полна.

Странно было, что здесь электричество. Бабке оно не шло.

— Пуля там. Вынимать надо, девонька. А то отдаст богу душу парень твой. Вон скрутило-то как. Сгорит.

— Пуля? — до нее только сейчас дошло. Она расширенными глазами смотрела на бабку и понимала, что попала. И сейчас ей придется принимать какие-то вселенски важные решения. А как она это может сделать. Она? Девочка Мила? — Как вынимать? Здесь, что ли, прямо? Надо к врачу ехать! Есть же у вас тут где-нибудь больница, в конце концов!

— Нету тут никаких больниц. Придумала тоже. Лес кругом. Фельдшерица на станции живет. Так ты его на себе туда не дотащишь. Да и толку… — Бабка удрученно покачала головой. — Здесь она, пуля, прямо под ребром. Крови много утекло… — И сказала неожиданно твердо: — Ждать нельзя. Самим вынимать придется. Будешь помогать.

Мила почувствовала, как становятся ватными ноги, а внутри нарастает лихорадочный ужас. Нет, товарищи! Каждый должен заниматься своим делом. Здесь какая-то ошибка. Она, Мила, вообще здесь ни при чем. Бежать отсюда надо. Дотащили и славно. А дальше — дело врачей. Скорая помощь, обезболивающее, капельница. Не в каменном же веке живем!

— Я сейчас. — Прошептала она и выбежала на крыльцо.

Горящие щеки охладила влажная прохлада вечернего леса. Дождь продолжал тихонько моросить и шуршать в листьях растущих рядом с крыльцом кустов. Она спустилась по ступенькам на ощупь. Но под ногами уже не было видно ничего. Она отошла на пару шагов от дома. Маленькое окошко светилось таким мягким уютным светом, как будто не было там внутри никакого несчастья. А вокруг дома было так страшно, так черно, что Миле понятно стало, что убежать ей не удастся.

Придется вернуться и пройти все до конца.

Она судорожно вздохнула. И решительно направилась обратно. Поворачиваться спиной к лесу было жутковато. Поэтому по ступенькам она просто взлетела. И заходя уже в дверь, вспомнила, что когда-то в детстве хотела быть врачом. И как ей только такое в голову могло прийти!

Бабка хлопотала. Шуршала какими-то бумажными пакетами. Пахло травами. Булькала на плитке вода. А на беленькое полотенчико, разложенное на столе, она выкладывала все, что, видимо, могло пригодиться. Ножницы, вату, йод и что-то еще. Мила разглядывать не стала. Ей опять стало худо. Она вцепилась бабке в руку и прошептала:

— Бабушка, миленькая, я не умею! Может быть, не надо? Ведь ему больно будет! Как же без наркоза?!

— А как раньше?.. Думаешь, на войне-то пули как вынимали? Вот так вот и вынимали. Под крикаином.

— Как? — переспросила Мила.

— Под крикаином. Пока кричит, значит, живой.

— Так вы умеете? Врачом, что ли, были? — с проблеском надежды в глазах выдохнула Мила.

— Нет. Врачом не была. А рядом приходилось когда-то… Давно, правда, это было… Но что делать. Послал Бог испытание. Придется вспоминать. Водки нет, жалко… Но ничего, парень крепкий, авось переживет.

В стакане уже почти остыла заваренная бабкой ярко и незнакомо пахнущая трава. Она подошла к нему и погладила по волосам вечным материнским жестом. Он откликнулся. Повернул голову вслед ее руке. Чуть приоткрыл глаза.

— На, сыночек, выпей. — Она ловко подняла ему голову и заставила выпить до конца.

— Что это? — тихо спросила Мила.

— Усни-трава. Дурман. — Про усни-траву ей в детстве сказки читали. И Мила не поняла, шутит бабка или правду говорит. Но та невозмутимо продолжала: — Много там всего… Полетает немножко. Всяко полегче будет.

— А что теперь? — Мила маялась оттого, что не знала, что же ей нужно будет делать. Лучше бы уж узнать скорее.

— А теперь… — Бабка посмотрела сурово и молодо. — А теперь вот что.

Мила не смогла бы заснуть, даже если бы было можно. Да и нельзя было. Каждые пять минут она меняла тряпку у него на лбу и на руках. Обмакивала их в миску с прохладным отваром. Отжимала и снова прикладывала к его огненному лбу и запястьям.

Все, что происходило этой ночью, она помнила смутно.

Помнила тусклый обморочный свет лампы.

Помнила, как смотрела на потолок, закусив губу, чтобы не видеть, как бабка будет бередить едва закрывшуюся рану своим железом. Помнила, как, приготовившись к яростному сопротивлению, изо всех сил держала его руки. И ей это удалось на удивление легко. Она вообще не почувствовала, чтобы он пытался сопротивляться.

И уж что запомнила на всю жизнь, так это жуткий зубовный скрежет. Звук, от которого леденело сердце. Наверно, такое приходится слышать только палачам.

А потом отрывистый и короткий звон железа о стекло. Пуля, как мышь в мышеловке, оказалась в стакане.

И кровь. Кровь. На которую не смотреть уже было нельзя. Потому что надо было что-то делать. И она делала, совершенно забыв о том, что чего-то вообще боится…

А потом наступил рассвет. Невероятный. Такой, какого она не видела никогда. Да и, честно сказать, видела она их, настоящих летних рассветов, за свою ленивую жизнь всего-то раз-два да обчелся. И ей казалось, что она родилась заново, и вот это-то и есть та самая новая жизнь, которую она с таким трудом каждый раз начинала.

Только засветло она почувствовала себя уставшей. У нее болело и ныло все. Шея — оттого, что она все время сидела над ним, склонившись. Проколотая сучком пятка. И все-все мышцы, после памятного заплыва.

Бабка тоже спать не ложилась. Все возилась со своими травками. Пересыпала. Смешивала. Заваривала. И теперь у нее на столе стояла целая батарея кружек и стаканов под крышками — «кровь растить», как она странно выразилась.

Вчера ночью, когда все самое страшное уже было позади, они с бабкой познакомились. Ее звали Таисия. Баба Тася.

 

назад<<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 >>>далее