Она, конечно, знала, что так и будет. Она боялась этого. И вот… Но он прервал ход ее мыслей.
— Знаешь, есть такое чеченское предание. В горном селении путник постучал в дом. Ему, конечно, открыли. По закону, в горах в дом пускают всех. И три дня не спросят, зачем ты пришел. Так вот, его пустила женщина. Оставила на ночлег. Всю ночь просидела за прялкой. Утром поливала ему водой, чтобы он умылся. И он случайно задел ее руку. А когда узнал, что хозяйка, оказывается, всю ночь была дома одна, он взял кинжал и отрубил себе палец, которым случайно ее коснулся. Так у нас относятся к чести женщине. И я не стану идти против того, к чему привык.
Она все поняла. И ей хотелось спорить. Хотелось доказать ему, что он не прав. Что все теперь иначе. Другие времена. И женщины другие.
— А что, у вас жены не изменяют?
— Нет. Разве им хочется умирать?.. А за измену — убивают.
— Что, и сейчас?
— Да. И сейчас.
— Но ведь на русских тоже женятся?
— Редко.
— А ты мог бы жениться на русской? — Она знала, зачем спросила.
— Я бы не стал. — Он смотрел на нее серьезно.
— Да? Интересно почему? — Ей стало ужасно обидно.
— Ты со мной все время споришь. И совсем не умеешь молчать. Вот поэтому.
— Я тебя не спрашивала, Аслан, женился бы ты на мне или нет! Я о русских спрашивала…
— А у меня нет никаких русских, кроме тебя! Она услышала совсем другое. И поспешила оправдаться:
— И я с тобой не спорю. Я так разговариваю. И иначе не умею — да, господин, нет, господин. Мы этого не проходили…
Она открыла дверь своим ключом. Стала раздеваться. Увидела на вешалке чужие пальто и куртки. А на полу несколько пар мужских ботинок и утонченные женские сапожки на шпильке. Они ей так понравились, что она даже захотела их примерить, пока никто не видит. Из комнаты раздавался смех. У родителей были гости. Тапки ее кто-то уже надел. И она пошла в комнату босиком.
Остановилась в дверях. Сказала бодрым голосом:
— Добрый вечер!
Эта была прошлогодняя Пашина съемочная группа. Двоих, мужчину и женщину, она просто помнила в лицо. А режиссера Юру Шамиса неплохо знала. Два года назад, когда фильм еще только задумывался, они с отцом частенько просиживали тут до ночи. Юре было где-то около тридцати пяти. Он был некрасивый, но достаточно приятный мужик. Темные волосы, усы, очки с чуть тонированными стеклами. Прекрасный грим для любого резидента. Какой Юра под всем этим на самом деле, Мила представляла смутно.
И началось. К ней обернулись все. И пошло-поехало. Какая-то же ты стала взрослая! Да какая красавица! Да тебя ж в кино снимать надо!
— Нет! Так просто не снимешь… Для Милы нужно специальный сценарий писать. Она ведь у нас особенная… — сказал Юра. — Садись, Милок! Посиди с нами! Дай я за тобой поухаживаю…
— Для хорошеньких девочек, которые хотят сниматься в кино, — приподняв одну бровь, назидательно сказал Павел, — всегда нужен особый сценарий. Желательно без слов. Вошла-вышла. Как вспомню Олю, так вздрогну. Это у вас перекур был. А я двадцать дублей снял одного «Прощай навсегда, Вася!» Нет уж, Юрочка, когда в следующий раз надумаешь актрис без образования снимать, то, пожалуйста, без слов…
— Милуся, тарелку себе на кухне захвати, — распорядилась Наташа. — И вилку чистую для Нины. На, эту в раковину положи…
Мила зашла в ванну, помыла руки, надменно глянула на свое отражение в зеркале. Осталась вполне собой довольна.
Ей налили вина. Родители тут уже вмешиваться были не вправе. Девочке девятнадцатый год. Винцо дошло до головы практически с первого глотка. Последний раз Мила ела еще утром.
Как-то успела она за то время, что прошло после окончания школы, сильно повзрослеть. И ей было интересно с этими людьми разговаривать. И с приятным удивлением она обнаружила, что почти совсем перестала комплексовать. После всего, что с ней за последние месяцы приключилось, эти милые люди казались ей совершенно безобидными. Тактичными, интеллигентными и уравновешенными.
И даже рисунки свои она не постеснялась показать Юре Шамису, который проявлял к ней постоянный на протяжении всего вечера интерес. Вот ведь как хорошо, когда смотрят на твои работы, и ты не боишься, что порвут в клочья. Какое приятное чувство защищенности.
Левшиновский метод обучения явно оказал на Милин характер общеукрепляющее действие. Она считала учебу у него своей личной Школой молодых волков.
Цветочки Юра мягко откладывал, а вот на демонах застрял основательно. Нравились ему эти работы.
— Плод воспаленного воображения? — спросил он, улыбаясь.
— С натуры… — бросила она небрежно, с интересом глядя, как до него доходит эта информация.
— Демон с натуры? Сильно! И частенько он тебя посещает? — он засмеялся, но глаза ждали ее ответа.
— Хотелось бы чаще… — она загадочно улыбнулась в ответ.
— Помнится, к Врубелю они тоже наведывались. И даже в сумасшедшем доме не забывали…
— Нет. — Она махнула рукой. — Мой ко мне в сумасшедший дом вряд ли ходить станет.
Он смотрел на нее с восхищением, не до конца понимая, серьезно она говорит или просто играет с ним. А ей нравилось, что можно вот так, походя, потешить себя, слегка пробегая по сокровенным струнам своей души. Ей впервые понравилось то, что у нее есть тайна.
Вернулись в гостиную. Еще выпили вина. Родители увлеченно вспоминали какие-то истории с Ниной и Стасиком.
А Юра, откинувшись на спинку дивана, рассказывал ей что-то о своих планах. Расписывал величие ближайшего проекта. А потом возвратился к теме, связанной непосредственно с ней. Говорил, воркуя. С интимными интонациями. Ее это не раздражало. Ей нравилось. У него это получалось несерьезно. И ей понятно. И ему.
— И все-таки, никогда не поверю, что красивая девушка никогда не мечтала сыграть в кино…
— Ну, мечтать-то я, может, и мечтала, да папа как-то к этому не очень хорошо относится, — сказала она, отпив глоток вина и мельком взглянув на отца, который ничего не слышал.
— Ну, мне-то можешь сказать. Я ж не папа. Так, в порядке бреда — в какой роли ты бы хотела появиться? Может быть, эротический триллер или там «Секс в большом городе», м?
— Не думала никогда… — сказала она честно. — Хотя, я знаю…
— Ну-ну-ну! Интересненько… — он даже поставил свой бокал на столик.
— Возлюбленной чеченца… — она сказала и почувствовала, как горячая волна заливает лицо. Она немного закрылась от него бокалом и стала смотреть сквозь красное вино на лампу.
— Да. Удивила. Смотрите-ка! — он оживился. Ее нестандартность ему определенно нравилась. — Но эта роль трагическая. Да и конец печальный.
— Да? Почему вы так думаете? — Она вскинула на него свои янтарные глаза. — Разве у этой роли не может быть счастливого конца?
— Ну, не знаю… Для тебя, наверное, я бы сделал исключение и придумал хороший конец.
Глава 11
…Свисток во всю длину ущелья
Растягивается в струну.
И лес и рельсы вторят трелью
Трубе, котлу и шатуну.
Пока я голову заламываю
Следя, как шеи укреплений
Плывут по синеве сиреневой
И тонут в бездне поколений,
Пока, сменяя рощи вязовые,
Курчавится лесная мелочь,
Что шепчешь ты, что мне подсказываешь,
Кавказ, Кавказ, о, что мне делать!..
Борис Пастернак
1914 год. Северный Кавказ
Несколько всадников стояли у железной дороги. Один из них слез с коня и, приложив ухо к стальному полотну, вслушивался в далекие километры, стучавшие уже где-то колесами. Один из всадников, видимо, их предводитель, всматривался вдаль и о чем-то напряженно думал.
Вольная воля… Можно скакать, куда хочешь. Правь коня на восход солнца! Не нравится? Поворачивай назад, на закат. А хочешь за облака, к самому небу? Туда тоже есть тропы, чем смелее джигит, тем их больше. Хочешь туда? Туда, где до солнца рукой подать, а кругом одни ледяные вершины. Почему так? Везде дорога тебе и твоему коню, Меченый. Кто удержит тебя, лихого абрека, и приятелей твоих? Разве только пуля? Но сколько дорог у тебя и сколько у пули? Трудно вам встретиться, почти невозможно. Потому что не нарисованы, не просчитаны, не закованы в камень и железо твои пути-дороги. Ветер дует, куда хочет. Так и твоя дорога, Меченый. Ветер-душа — и есть твоя дорога. Кто кого несет, кто за кем летит?
А вот другая дорога, блестящая, как шашка. Как две изогнутые шашки. Легли они через равнину, плавно загибаются за гору. Если приложить к холодной стали ухо, услышишь шум ветра в далекой степи, стук копыт стального коня. «Огненная почта», — со страхом, уважительно говорят про него чеченцы.
Забыли они, как покорились русским, с чего начались их военные неудачи. С этих самых дорог все пошло. Сдалась Чечня, когда русский солдат положил ружье и взял в руки топор. Пролегла через дикий лес просека, по ней — дорога. Была одна Чечня, стало две. Прошел еще один тракт — четыре Чечни. Страшная голова была у Ермолова. Но не тем пугали чеченки своих детей. Что там череп и седые волосы! Мыслью своей голова эта была страшна.
Теперь вот идет на Северный Кавказ другая дорога. Страшная дорога, железная. Тут уже не свернешь, не отклонишься в сторону. Закован твой путь, Чечня, в прочную сталь. Нет тебе пути ни вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз. Все теперь решено за тебя, все будет, как Русский Царь велит. И ведь многие уже идут этим железным путем. Например, Давлет-хан. Радуется, богатеет, русские рубли в кармане считает, а не замечает, что уже поперек дороги железной лежит, как вот эти деревяшки. Эх вы, нохча! Вольная воля…
Так думал Меченый, предводитель небольшой разбойничьей шайки, которая вихрем мчалась по Северному Кавказу, угоняя коней, совершая набеги на богатые дома, почтовые конторы. Их разыскивала полиция, поднимались по тревоге в ружье гарнизоны, гнались за ними вооруженные отряды местных князей. Все напрасно. Банда Меченого уходила, как песок сквозь пальцы. А все потому, что никто не знал его путей-дорог, в том числе он сам. Упредить его не умели, догнать не могли. Лучшие кони были под абреками банды Меченого.
Да и люди не из худших. Шеф жандармов в Ставрополе сокрушался, что были б у Меченого в банде одни чеченцы, натравил бы на него дагестанцев или еще кого. Так ведь кого только у него там нет. Будто нарочно он из каждого народа джигитов набрал. Говорят, что самый верный его друг — хевсур маленького роста, но ловкий, а главное очень хитрый, из любой ловушки вывернется. Есть у него в банде и аварец, и ингуш, и осетин… Сам же он — чеченец, а откуда, из какого аула неизвестно. Живут они одной семьей, как братья. Никого не неволят, не заставляют, слушаются Меченого по доброй воле. Верят в его удачу джигита, верят, что душа-ветер его избежит любой засады, уведет от любой погони. Да, так оно и есть.
Сегодня Меченый задумал, как нагайкой, захлестнуть, сцепить на короткое время свой вольный путь с железной дорогой. Не ради богатой добычи, а что бы показать этому огромному, грохочущему, лязгаю тему железом и бурящему их землю шайтану, что не так спокойно и уютно будет ему на чеченской земле.
— Идет «огненная почта»! — крикнул джигит маленького роста, поднимаясь с колен и тут же одним прыжком вскакивая в седло.
— Будем прыгать на повороте, — понукая коня, крикнул Меченый.
Всадники пошли сначала шагом, потом рысью. Железный стук, уханье и шипенье приближались, и по мере этого джигиты разгонялись. Здесь, до поворота был, пожалуй, единственный ровный участок, где кони могли скакать параллельно железной дороге, не рискуя сломать ноги, а наездникам головы.
Вот показалась драконья морда паровоза, в пару, как в пене. Завыла сирена, кони рванулись в сторону, но джигиты выправили их и понеслись вровень с первым вагоном. Мелькали уже желтые, синие, приближались зеленые вагоны. Но на повороте состав притормаживал.
— Красный вагон! — крикнул атаман.
Маленький джигит на всем скаку встал ногами на седло и прыгнул, раскорячившись в воздухе. За ним, как из катапульты, вылетел еще один, еще. Четвертым прыгнул атаман. Больше на открытой площадке не было места.
Маленький джигит дернул ручку, и когда она не поддалась, стал стрелять в замок из револьвера. Четверо быстро вошли в вагон. Оставшиеся всадники вместе с конями этих четверых скакали, то отдаляясь, то приближаясь к поезду. Сверху им уже была видна станция, и они заволновались. Но из красного вагона уже выпрыгивали и скатывались в траву один за другим их товарищи с мешками в руках. Последним спрыгнул атаман.
В этот же вечер в горной пещере, вскрыв мешки и упаковки и поделив обнаруженные там деньги, джигиты лениво перебирали доставшиеся им в нагрузку бумаги. Здесь было много красивой гербовой бумаги.
— Тимоша, ты же русский, — крикнул атаман Меченый одного из отдыхавших у костра джигитов. — Почитай-ка. Может, есть дело?
— Не русский, а казак, — поправил его тот, но бумаги взял и, наморщив лоб, стал читать.
— Требования об укреплении в собственность части из общинной земли… Это нас не касаемо… — бормотал казак. — Известные беспорядки произошли вследствие… Это от нас далече… Губернатору… Вот… Так-так…
— Что там такое? — навострили уши джигиты.
— Погодите, — остановил их Тимофей, гордый, что первым приобщился к важной новости. — Всеобщая… мобилизация… Братцы, объявлена в России всеобщая мобилизация… Что-то тут сказано про Австрию и еще тут…
— С кем война? Там написано?
— Сейчас почитаю, — казак опять углубился в важную государственную, бумагу. — Сейчас… Я так разумею, что с Сербией…
2003 год. Москва
Из разговоров с Асланом она не понимала ничего. Он отвечал нехотя. И правды, которую знал сам, ей явно не говорил. А она временами приставала по-черному. Из-за него она врала всем кругом, из-за него она чуть не свела с ума родителей. Скольких седых волос стоило им ее молчание! И ведь все из-за него! И разве она не имеет права знать, что в его жизни происходит на самом деле. Но это она только сама с собой говорила таким категоричным тоном. А с ним про права и не заикалась. Не было у нее почему-то на него прав.
— Аслан! Ответь мне пожалуйста. — Мила старалась говорить так, чтобы он понял, что ей это крайне важно. — Почему тебя ищут? Что ты сделал?
— Ты уже спрашивала, Милая. — Он говорил спокойно. Без тени нерва. Сейчас это его уже не беспокоило.
— Я не поняла. Объясни по-человечески. Можешь? — она не отставала.
— Они всех ищут. Денег дал одному, а другому нет. Вот и ищут.
— И все? А чем ты вообще занимаешься? Почему ты им деньги даешь?
— Я продаю. У меня торговля в Москве. За это и плачу.
— Тогда почему они тебя найти не могут?
— Могут…
— Тогда почему еще не нашли?
— Потому что я не хочу.
— А ты не боишься, Аслан, что если ты разозлишь меня, я пойду и, в конце концов, расскажу, как тебя найти?
— Нет, — сказал он неторопливо, — не боюсь.
Никита Савельич Батурин оставил ей свою визитку тогда, когда она только вернулась. Ничего по существу аварии на пароходе Мила сообщить ему не могла. Тут она была также бесполезна, как и вся компания отдыхающих выпускников. Свою странную историю она рассказала ему дважды. И хоть ему непонятно было, как ее могли не найти спасатели, она упрямо повторяла — значит, не там искали. И понятно было, что уж кому кому, а ей, может быть, больше всех нужно было, чтобы ее тогда нашли. Воспаление легких, температура, мама с папой сходят с ума…
Визитку свою он оставил ей скорее по привычке. И еще потому что была она весьма симпатичная дочка киношных родителей.
Когда она ему неожиданно позвонила, воспрянул он чисто по-мужски, а вовсе не профессионально.
— Никита Савельич, мне нужно поговорить с вами по одному достаточно важному для меня делу. Вот только я бы хотела рассчитывать на то, что это будет конфиденциально. — Она говорила и по ходу дела понимала, что зря это затеяла. Теперь он заинтересуется и даже если она ему ничего интересного не скажет, будет за ней еще чего доброго следить. Какая может быть конфиденциальность, когда обращаешься в инстанции.
— Да, Людмила Павловна, безусловно. Рад, что вы позвонили. Как вам удобней встретиться?
— Мне все равно. Вы ведь работаете? Вот после того, как закончите, и встретимся.
— Тогда сегодня в семь. Я подъеду к вам. Позвоню. И вы спуститесь… Идет?
— Да. Спасибо.
Она села на диван и спросила себя: а что я ему скажу. Извините пожалуйста, вы мне не подскажете, почему некто Аслан находится в розыске? А он спросит — минуточку, а где вы встречались с вышеуказанным Асланом? И что она ответит? Что пулю ему из-под ребра вынимала… Но если он в розыске, значит, они не знают, где он? А почему тогда он разъезжает по Москве и практически ни от кого не прячется?
Нет. Все это не годится. Заметаем следы.
Когда он позвонил ей, она мгновенно накинула курточку и побежала вниз по лестнице. Выбежала и радостно ему улыбнулась. Он вышел из машины, обошел ее и галантно открыл перед ней дверцу. Когда он сел, она затараторила:
— Вы извините, Никита Савельич, что побеспокоила. Я потом все думала, что зря. Звонила вам. А у вас мобильный отключен. А рабочего я не знаю.
— Вы можете называть меня просто Никита, — предложил он широким жестом.
— Да? Здорово. Так вот, Никита, — она посмотрела на него особенным взглядом, совершенно не служебного назначения. — Я вам сразу не сказала. Но у капитана был пистолет. Я это точно знаю. Когда случилась катастрофа, я была в другом конце, там, где каюта. Я искала, где бы мне руки вымыть. Дернула дверь. А там капитан с пистолетом. Я убежала. И практически в этот же момент все и произошло.
— А что ж вы мне об этом сразу не сказали?
— Ну, понимаете, я думала, вдруг мне показалось. Может, конечно, и показалось. Я не совсем уверена. Но, может, пригодится? Мало ли…
— Так он был там один с пистолетом?
— Да. Один.
— А у вас имеются какие-нибудь собственные предположения по этому поводу? — Он хитро прищурился и улыбнулся. — Что же, по-вашему, Колошко за пять минут до аварии собирался покончить с собой, осознав весь ужас неправильной эксплуатации судна?
Мила рассмеялась. Действительно, ерунда какая-то получается.
— И это все, что вы хотели мне конфиденциально сообщить, Людмила Павловна?
— Вы можете звать меня просто Мила. — Теперь ей ничего не оставалось, как делать вид, что пистолет был лишь поводом для встречи.
— Да. Вам это имя очень идет. Может быть, попьем где-нибудь кофейку вместе? Раз встретились. Жаль было бы так просто разойтись.
Она сама не понимала, зачем все это затеяла. Навредит Аслану то, что она сказала или нет, она просчитать не могла. Зато точно понимала, что уж теперь явно не узнает то, что ей было на самом деле нужно. Думать, конечно, надо было раньше. Прежде, чем звонить. И теперь спасало только кокетство и попытка свести все к личному интересу от встречи с Никитой.
Впрочем, личный интерес здесь тоже вполне мог возникнуть. Парень Никита Савельич был симпатичный, приятно-квадратный, обходительный. Правда, имелось кольцо на правой руке. Это был минус. Да и сам он весь мгновенно превратился в минус, как только она пристальнее пригляделась к его рукам. Нервные ручки с белыми женственными пальцами.
О боже. Нет, чтобы этот мужик касался ее своими руками…
Никита Савельич был отбракован. На роль первого мужчины он явно не тянул. Да, пожалуй, что и на второго тоже.
Попили кофейку и разошлись.
назад<<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 >>>далее