Я напомнил Петрусу, что он говорил о двух ипостасях Агапе. И если уж он не стал отшельником, то, скорей всего, сам не практикует первую форму.
– Верно. И ты, и я, и большинство тех, кто идет по Пути Сантьяго и изучает практики RAM, переживают Агапе в другом виде – оно нисходит на них как воодушевление, или вдохновение.
В древности это вдохновение принимало вид транса, или экстаза – связи с Богом. Воодушевление – это Агапе, направленное на что‑то вещественное или умозрительное. Все мы проходили через это. Когда мы любим кого‑то или верим во что‑то всем сердцем, мы чувствуем себя сильнее, чем мир, и нас осеняет спокойная уверенность, проистекающая из сознания того, что никто не поколеблет нашу веру. Эта необычная сила позволяет нам принимать решения своевременные и уместные, и, достигнув цели, мы порой сами удивляемся: как это нам удалось. А удалось потому,‑что, когда ведешь Правый Бой, все остальное уже не важно, и волна воодушевления несет нас к нашей цели.
Воодушевление обычно проявляется во всем своем могуществе в первые годы нашей жизни. В эту пору мы еще прочно связаны с божеством и с таким увлечением предаемся игре, что куклы оживают, а оловянные солдатики – маршируют. Когда Иисус говорил, что Царство Небесное принадлежит детям, он имел в виду Агапе, проявляющуюся как воодушевление. Детям неинтересны были ни чудеса, которые Он совершал, ни Его мудрость, ни фарисеи, ни апостолы. Нет, дети приходят к Нему путем радостной игры, движимые воодушевлением.
Я поделился с Петрусом тем, что открылось мне лишь сегодня: Путь Сантьяго завладел мною безраздельно. Дни и ночи, проведенные нами под небом Испании, почти заставили меня забыть про меч, который я искал, и сделались самоценным, единственным в своем роде впечатлением. А все прочее утратило свое прежнее значение.
– Вот сегодня мы с тобой пытались порыбачить, а рыба не клевала, – продолжил Петрус. – Обычно наше воодушевление теряется именно при столкновении с такими вот мелкими, маловажными неприятностями, которые должны бы поблекнуть перед величием бытия. Мы теряем воодушевление из‑за ничтожных неудач, неизбежных в Правом Бою. И вот, не понимая, сколь велика сила воодушевления, ведущая нас к победе, мы выпускаем его из рук, не замечая даже, что вместе с ним упускаем истинный смысл жизни. А потом готовы обвинить весь белый свет в том, что нам стало тоскливо и скучно, что мы потерпели поражение, – и при этом не желаем помнить, что по собственной вине потеряли эту сокрушительную и все оправдывающую силу – Агапе, проявившуюся как воодушевление.
Мне вспомнилось кладбище на берегу реки. Несуразно огромные ворота были совершенным воплощением утраченного смысла. За этими воротами оставались только мертвые.
Петрус, будто прочитав мои мысли, заговорил о чем‑то схожем.
– Несколько дней назад ты, должно быть, очень удивился, когда я так набросился на того официанта, что пролил мне кофе на шорты – на мои грязные и запыленные дорожные шорты. На самом деле, в тот момент меня очень обеспокоило его состояние, потому что я видел по его глазам, что воодушевление вытекает из него, как кровь из перерезанных вен. На моих глазах юноша, полный жизни и сил, начинал превращаться в мертвеца, потому что терял силу Агапе. Мне много чего пришлось повидать в жизни, и я со многим привык смиряться… Но вид и поведение этого паренька, который способен был бы сделать в этом мире немало добра, меня расстроили и потрясли. Но я знаю, что мой гнев пробудил в нем живую искру и приостановил, пусть хоть ненадолго, смерть Агапе.
Что же касается тебя, то, когда ты сумел изгнать дьявола, принявшего обличье пса, ты прочувствовал Агапе в самой чистейшей форме. Это было доблестное деяние, и я горжусь тем, что служу твоим проводником. И потому впервые, с тех пор как я стал на этот Путь, я буду выполнять следующее упражнение вместе с тобой.
И затем Петрус обучил меня Ритуалу Агапе – УПРАЖНЕНИЮ ГОЛУБОЙ СФЕРЫ.
– Я помогу тебе пробудить воодушевление, я буду создавать силу, которая охватит в виде голубой сферы всю землю, – сказал он. – И тем самым докажу, сколь сильное уважение я питаю к тебе и к твоим поискам.
До сих пор Петрус никак – ни плохо, ни хорошо – не отзывался о том, как я выполняю упражнения. Он помог мне установить мой первый контакт с Вестником и вовремя вывел меня из транса, когда я выполнял упражнение «Зернышко», но никогда при этом не выражал никакого интереса к моим успехам и достижениям. Не раз я спрашивал, не хочет ли он узнать, как идут мои занятия, но он всегда отговаривался тем, что его единственная обязанность как моего проводника – провести меня по Пути и обучить практикам RAM. А радуюсь ли я успехам, огорчаюсь ли, когда что‑то не получается, – мое личное дело.
И потому, когда Петрус сказал, что будет участвовать вместе со мной в упражнении, я вдруг почувствовал, что, наверное, похвал его не заслуживаю. Я, как никто другой, знал свои слабости и часто сомневался в том, что удастся провести меня Путем Сантьяго. Я захотел сказать ему все это, но он прервал меня на полуслове.
– Не будь жестоким к самому себе, или окажется, что ты не усвоил предыдущих уроков. Прояви доброту к себе. Поверь, что ты заслужил высокую оценку.
Упражнение «Голубая Сфера»
Устройся поудобнее и расслабься. Попытайся ни о чем не думать.
1. Ощути, какая это радость – быть живым. Пусть сердце твое будет любящим и свободным, пусть оно вознесет тебя ввысь, туда, где маленькие проблемы обыденной жизни кажутся незначащими и ничтожными. Начни потихоньку петь какую‑нибудь песню из своего детства. Представь, что твое сердце становится все больше, оно растет и постепенно заполняет всю комнату, – а затем и весь дом, где ты живешь, – сияющим голубым светом.
2. Когда ты дойдешь до этого момента, ощути присутствие святых (ангелов или других существ), в которых ты верил во времена своего детства. Постарайся увидеть, как они приближаются к тебе со всех сторон, они улыбаются тебе, укрепляют в тебе веру и доверие.
3. Представь далее, как эти святые подходят к тебе совсем близко, возлагают руки тебе на голову и желают тебе любви, мира, сопричастности со всем миром – это причастие святых.
4. Когда это ощущение усилится, представь себе, что через тебя, как сверкающая река, течет поток голубого света. Этот голубой свет распространяется на весь твой дом, потом на окрестные дома, на весь город, на всю страну. И наконец, превращается в огромную голубую сферу, объемлющую весь мир. Это проявление великой Любви, оно выходит за границы твоей обыденной жизни, укрепляет дух и придает сил, заряжает энергией и умиротворяет.
5. Продолжай поддерживать свет, что окутывает весь мир, как можно дольше. Это твое сердце, открывшись, изливает Любовь. Эту часть упражнения нужно выполнять на протяжении не менее пяти минут.
6. Медленно и постепенно выходи из транса и возвращайся в обычное состояние. Святые будут оставаться рядом. Голубой свет будет окружать весь мир.
Этот ритуал можно, и даже желательно, выполнять не в одиночку. В таком случае участники должны держаться за руки на протяжении всего упражнения.
У меня на глаза навернулись слезы. Петрус взял меня за руки и вывел из хижины. Ночь была сегодня темнее, чем обычно. Я сел рядом с ним, и мы начали петь. Мелодия зарождалась во мне сама собой, а он безо всяких усилий подхватывал ее. Я принялся негромко хлопать в ладоши, покачиваясь из стороны в сторону всем телом. Постепенно хлопки становились все громче, мелодия хвалебного гимна возносилась в ночную темную высь, рассыпалась по пустынной долине, отзывалась в безжизненных скалах.
Передо мной вдруг появились лики святых – я верил в них, когда был маленьким, а потом жизнь развела нас, – и тут я почувствовал, сколь многого я лишился, убив в себе большую часть Агапе. Но теперь Любовь Всеобъемлющая великодушно вернулась ко мне, и святые улыбались мне с небес так же приветливо и нежно, как это бывало в детстве.
Я распростер руки, давая силе Агапе течь свободно, и таинственный поток голубого света омыл мою душу, смывая с нее все грехи. Свет, исходящий из меня, сначала залил все окрестности, потом начал обволакивать весь мир, и тут я заплакал. Я плакал потому, что во мне воскресло Воодушевление, какое я испытывал в детстве, я был младенчески открыт жизни, и ничто в целом мире больше не могло причинить мне вреда. Тут я почувствовал чье‑то присутствие рядом с собой справа. Мне подумалось, что это пришел мой Вестник, ибо только он мог бы заметить этот яркий голубой свет, что вливался в меня и изливался наружу, распространяясь по всему миру.
Свет становился все ярче, и у меня появилось ощущение, что он, окутав весь мир, проникает в каждый дом, освещает самые глухие тупики и хотя бы на секунду прикасается к каждому живому существу на земле.
…Кто‑то поддерживал мои руки – воздетые, простершиеся до самого поднебесья. В этот момент поток голубого света налился такой нестерпимой мощью, что мне почудилось – сейчас потеряю сознание. Но мне удалось удерживать этот поток еще несколько секунд, пока не смолкла звучавшая во мне музыка.
Чувствуя полнейшее изнеможение и одновременно – невероятную свободу и ликующую радость от того, что было испытано мною мгновение назад, я наконец сумел расслабиться. Руки, поддерживающие меня с двух сторон, разжались. Я понял, что слева был Петрус, и в глубине души я уже догадывался, кто стоял справа.
И, открыв глаза, увидел рядом с собой монаха Альфонсо. Он улыбнулся мне и по‑испански сказал: «Доброй ночи». Я улыбнулся в ответ и, взяв его руку, крепко прижал ее к груди. Он не противился, но затем мягко высвободился.
Мы молчали. Спустя некоторое время Альфонсо поднялся и продолжил свой путь по каменистой равнине. Я глядел ему вслед, пока он окончательно не скрылся в темноте.
Тут Петрус наконец прервал молчание, но об Альфонсо он не промолвил ни слова.
– Делай это упражнение как можно чаще, и тогда Агапе вновь оживет в тебе. Повторяй упражнение перед каждым важным шагом в твоей жизни, в начале любого странствия, в минуты сильного душевного напряжения. Если представится возможность, выполняй упражнение вместе с кем‑нибудь из тех, кто тебе мил. Этот ритуал лучше делать не в одиночку.
Передо мной был прежний Петрус: наставник, инструктор и проводник, о котором я почти ничего не знал. Те чувства, что он выказал, когда мы сидели в хижине отшельника, уже улетучились. Хотя, когда он меня поддерживал во время упражнения, я смог ощутить величие его души.
Мы вернулись в хижину отшельника, где оставили вещи.
– Хозяин сегодня не вернется, так что мы можем лечь здесь, – сказал Петрус, устраиваясь на земляном полу.
Я раскатал свой спальный мешок, приложился к бутыли с вином и тоже лег. После упражнения с потоком Любви Всеобъемлющей на меня навалилась огромная усталость. Но эта усталость была приятной, в ней не было напряжения, и еще, прежде чем закрыть глаза, я вспомнил худого бородатого монаха, что сидел со мной рядом и пожелал мне потом доброй ночи. Где‑то снаружи, во тьме, находился этот человек, охваченный пламенем Божественной Любви. Может быть, эта ночь казалась такой непроглядно‑темной потому, что он впитал в себя весь свет нашего мира?
Смерть
– Пилигримы? – осведомилась старушка‑хозяйка, подавая нам утренний кофе.
Дело было в местечке, называвшемся Асофра, – маленькие домики с гербами на фасадах, а на площади – фонтан, водой из которого минуту назад мы наполнили свои фляги.
Когда я подтвердил ее догадку, глаза старушки засветились уважением и гордостью.
– В детстве моем, помню, дня не проходило, чтобы здесь, следуя Путем Сантьяго, не появлялся хотя бы один пилигрим. Не знаю уж, что такое случилось после войны, когда воцарился Франко, но поток паломников иссяк. Должно быть, автостраду проложили. Теперешние шагу пешком не ступят – только на машине.
Петрус промолчал – он вообще в это утро встал не с той ноги и пребывал в скверном расположении духа. Я же согласился с хозяйкой, представляя себе новую заасфальтированную магистраль, автомобили с нарисованными на капотах раковинами, сувенирные палатки у ворот монастырей.
Покончив с завтраком – чашка кофе с молоком и хлеб с оливковым маслом, – взялся за путеводитель Эмерика Пико, прикинул и понял, что во второй половине дня мы доберемся до Санто‑Доминго‑де‑ла‑Кальсады, ночевать же, судя по всему, будем в одном из тех старинных замков, которые испанское правительство превратило в благоустроенные отели. Еще я обнаружил, что, хотя мы регулярно питались три раза в день, денег почему‑то уходит значительно меньше, чем предполагалось. Что ж, значит, пришло время совершить нечто сумасбродное и сделать что‑то такое, чтобы все прочие органы и члены не чувствовали себя по сравнению с желудком обделенными.
Я и проснулся сегодня, охваченный каким‑то странным ощущением – будто мне во что бы то ни стало надо немедленно оказаться в Санто‑Доминго, – ощущением, которое испытал два дня назад, когда мы пришли к скиту, и которое вроде бы не должно было повториться. Петрус тоже был меланхоличней и молчаливей, чем обычно. Уж не позавчерашняя ли встреча с Альфонсо тому причиной? – подумал я. Мне очень хотелось вызвать Астрейна и побеседовать с ним по этому поводу.
Но, во‑первых, я никогда не производил такие заклинания утром, а во‑вторых, не был уверен в том, что будет толк. Так или иначе, намерение это было мною отвергнуто.
Итак, мы допили кофе и тронулись в путь. Миновали средневековой постройки дом с гербом на фронтоне, лежавший в развалинах постоялый двор для паломников, парк, разбитый в городской черте. И только я собрался углубиться в процесс ходьбы через поля, как вдруг и очень явственно дал о себе знать мой левый бок. Я продолжал шагать, но тут меня придержал Петрус.
– Не беги, – сказал он. – Остановись и погляди. Я хотел отмахнуться от его совета и двигаться дальше, но не тут‑то было. Ощущения были весьма неприятны – нечто вроде резей в желудке. Минуту или две я пытался убедить себя, что это скверно подействовал на меня хлеб, смоченный оливковым маслом, однако что толку было обманывать себя. Мне ли не знать, какие ощущения приносят напряжение и страх?!
– Обернись! – голос Петруса был необыкновенно настойчив. – Обернись и взгляни, пока не поздно.
И я резко обернулся. Слева от меня среди выжженных зноем деревьев стоял заброшенный дом. Олива вздымала скрюченные ветви в поднебесье. А между нею и домом, неотрывно глядя на меня, стоял пес.
Черный пес. Тот самый, которого я несколько дней назад выгнал из дома женщины.
Позабыв о Петрусе, я встретил взгляд собаки таким же пристальным взором. Внутренний голос – уж не знаю чей: Астрейна или моего ангела‑хранителя – предупреждал, что в тот самый миг, как я отведу глаза, пес кинется на меня. И вот несколько минут, показавшихся бесконечными, мы пристально глядели друг на друга.
Я чувствовал – после того, как мне пришлось испытать все величие Любви Всеобъемлющей, вновь предстали передо мной повседневные и постоянные угрозы бытия. Я думал – чего же в конце концов надо от меня этому псу, последовавшему за мной в такую даль? Ведь я – всего лишь паломник, идущий на поиски своего меча и не наделенный ни терпением, ни желанием, необходимыми для того, чтобы вступать в какие‑то отношения с людьми или животными, которые попадаются ему на пути.
Припомнив монахов, владевших искусством говорить без слов, я попытался высказать все это взглядом – но пес не шевельнулся. Он продолжал взирать на меня неотрывно, безмолвно, бесстрастно, всем видом своим показывая, что вцепится мне в горло, как только я отвлекусь или выкажу страх.
Страх! А страха не было. Уж больно глупа была ситуация, в которую я попал, чтобы еще и пугаться. Но желудок меж тем сводила судорога, и я чувствовал позывы к рвоте. Да, я был напряжен, но не напуган. Иначе глаза бы выдали меня, и, заметив в них страх, эта зверюга вновь кинулась бы на меня, как было в прошлый раз. И я не отвел глаза даже в ту минуту, когда скорее почувствовал, чем увидел, что справа по тропинке приближается ко мне какой‑то смутный силуэт.
Вот он помедлил одно мгновенье, а потом направился прямо к нам. Пересек невидимую линию, протянувшуюся от глаз пса к моим глазам, и что‑то произнес. А что – я не разобрал. Только понял, что голос принадлежит женщине и что пришла она с добром и дружбой, знаменуя начало светлое и положительное.
И в ту долю секунду, на которую силуэт ее заслонил меня от песьих глаз, я почувствовал, что судороги больше не сводят мне нутро. У меня появился могущественный друг, принявший мою сторону в этой бессмысленной и ненужной схватке. И когда силуэт сдвинулся, вновь открывая меня взгляду собаки, та вдруг опустила голову. Вскочила, метнулась за дом – и скрылась из виду.
И только тогда сердце мое сжалось от страха. И началась такая, по‑ученому говоря, тахикардия, что я подумал: сейчас брякнусь в обморок. Чувствуя, как все плывет перед глазами, я взглянул на дорогу, по которой несколько минут назад шли мы с Петрусом, – взглянул, чтобы отыскать силуэт женщины, давшей мне сил одолеть собаку.
Женщина оказалась монашенкой. Она удалялась в сторону Асофры, лица ее я не видел, но голос помнил, и сообразил, что ей никак не больше двадцати с чем‑то лет. Я смотрел ей вслед и едва различал тропинку, по которой она шла.
– Это она… Это она помогла мне, – бормотал я, все еще пребывая в некотором одурении.
– Мир и так полон загадок и чудес, так что лучше обойтись без фантазий, – молвил Петрус, беря меня под руку. – Она шла из монастыря в Каньясе, что километрах в пяти отсюда. Разумеется, отсюда его не видно.
Сердце мое продолжало колотиться, и мне все еще было нехорошо. Я не успел оправиться от пережитого, а потому молчал и не просил объяснений. Опустился на землю, и Петрус смочил водой мой лоб и затылок. Вспомнилось – он так же вел себя, когда мы вышли из дома женщины, но в тот день я хоть и плакал, но чувствовал себя хорошо. Теперь все было ровно наоборот.
Петрус дал мне немного прийти в себя. Холодная вода помогла совладать с тошнотой. Все постепенно возвращалось в норму. Когда же я оправился окончательно, мой спутник попросил двинуться в путь, и я повиновался. Но через четверть часа вновь ощутил полнейшее изнеможение. Мы присели у подножья столбика, увенчанного крестом, – такими каменными вехами в Средние века отмерялись участки Пути Сантьяго.
– Страх нанес тебе больший ущерб, чем собака, – заметил Петрус, покуда я отдыхал.
Я хотел постичь причину этой странной встречи.
– Ив жизни, и на Пути Сантьяго случается много такого, что не зависит от нашей воли. Помнишь, когда мы с тобой только встретились, я сказал, что во взгляде цыгана прочел имя демона, с которым тебе доведется столкнуться. Я был очень удивлен, узнав, что демон этот примет обличье собаки, но тогда не стал ничего говорить тебе. И только потом, когда мы пришли в дом той женщины и ты впервые выразил Любовь Всеобъемлющую, я увидел твоего врага. И, прогнав собаку хозяйки, ты не указал, куда ей идти, помнишь? Ничто не пропадает, все преображается. Ты не вселил легион бесов в свиней, как поступил Иисус. Ты просто отогнал собаку. И теперь эта смутная сила бредет за тобой следом. И прежде, чем ты отыщешь свой меч, тебе предстоит решить – хочешь ли ты подчиниться этой силе или возобладать над ней.
Я чувствовал себя уже бодрей. Глубоко вздохнул, чувствуя лопатками холодный камень придорожного столбика. Петрус дал мне еще немного воды и продолжал:
– Случаи одержимости происходят чаще всего, когда люди теряют власть над земными силами. Проклятие цыгана навсегда вселило страх в ту женщину, а страх проломил брешь, через которую проник Вестник смерти. Это бывает не слишком часто, но и не очень редко. И зависит в очень большой степени от того, как отвечаешь ты на угрозу своих ближних.
На этот раз мне самому припомнился библейский стих из Книги Иова: «То, чего я боялся, случилось со мной; То, чего ужасался, пришло ко мне».
– Пока ты не принял угрозы, ничто не угрожает тебе. Вступая в Правый Бой, никогда не забывай об этом. И о том, что отступление, так же как атака, – неотъемлемая часть боя. А вот леденящий, сковывающий страх – нет.
В ту минуту я не ощущал страха. И, сам удивившись, сказал об этом Петрусу.
– Понимаю. Иначе пес набросился бы на тебя. И едва ли ты вышел бы из этой схватки победителем. Ибо пес тоже не испытывал страха. Забавно, впрочем, как отнесся ты к появлению монахини. Предчувствуя положительное начало, ты, наделенный весьма плодородным воображением, уверенно решил, что кто‑то пришел к тебе на помощь. Эта уверенность тебя и спасла. Хотя, видит Бог, зиждилась она на совершенно ложных основаниях.
Петрус был прав. Я расхохотался от души, и он подхватил мой смех. Мы поднялись и продолжили путь. Я уже чувствовал легкость и бодрость.
– Тебе нужно знать кое‑что еще, – промолвил Петрус. – Единоборство с псом ничьей окончиться не может – здесь возможна только победа или поражение. Пес появится снова, и тогда уж постарайся одолеть его. Доведи дело до конца. А иначе тень его будет преследовать тебя до конца дней твоих.
Еще тогда, после встречи с цыганом, Петрус сказал, что знает, как его зовут. И теперь я спросил его имя.
– Имя ему – легион, – отвечал мой спутник. – Ибо их много.
Земли, по которым мы шли, крестьяне готовили к севу. Здесь и там налаживали они допотопные насосы – свое оружие в извечной борьбе с иссохшей почвой. По обочинам Пути Сантьяго тянулись, громоздились, образовывали бесконечные стены, причудливыми узорами вились в полях груды камней. Я подумал о том, что вот уж сколько столетий обрабатываются эти поля, и все равно – неизменно каждый год вылезает из земли камень, который надо извлечь и удалить: он ломает лемех плуга, калечит лошадь, коркой мозолей покрывает руки земледельца. Эта битва начинается каждый год, а конца ей не будет.
Петрус был спокойней обычного, и я вспомнил, что с самого утра он не проронил почти ни слова. После нашего разговора у межевых столбов он замкнулся в молчании и большую часть моих вопросов оставлял без ответов. А я хотел получше понять, что значит «легион бесов». Он еще прежде объяснил мне, что у каждого человека есть всего лишь один Вестник. Но теперь был явно нерасположен говорить об этом, так что я решил дождаться более благоприятного случая.
Мы поднялись на пригорок, и оттуда открылась колокольня церкви в Санто‑Доминго‑де‑ла‑Кальсаде. Зрелище это придало мне новых сил; я размечтался об уюте и магической атмосфере «Парадора» – одного из тех средневековых замков, которые попечением испанских властей превратились в комфортабельные отели. Мне приходилось читать, что сам святой Доминик выстроил здесь странноприимный дом, где по дороге в Компостелу переночевал однажды святой Франциск Ассизский. Я вспомнил об этом – и воспрянул духом.
Было уже около семи вечера, когда Петрус остановился. Я вспомнил Ронсеваль, медленный путь, когда я так нуждался в стакане вина, чтобы согреться, и со страхом подумал – не готовит ли мой спутник что‑то подобное и на этот раз?
– Один Вестник никогда не станет помогать победить другого. Вестники не ведают, что такое добро и зло, однако хранят верность друг другу. Так что в схватке с псом на помощь Астрейна не рассчитывай, – промолвил Петрус.
Но теперь уже я не настроен был вести беседу – хотелось поскорее добраться до Санто‑Доминго.
– Вестники усопших способны вселяться в тело человека, обуянного страхом. Именно потому их так много, что имя им – легион. Их приваживает женский страх. Вестник не одного только убитого цыгана, но и прочие Вестники блуждают в пространстве, отыскивая способ войти в соприкосновение с силами земли.
Лишь теперь Петрус соизволил ответить на мой вопрос. Но в словах его мне чудилась некоторая нарочитость и неестественность – словно бы вовсе не об этом хотелось ему говорить со мной.
– Чего тебе надо, Петрус? – спросил я не без досады.
Мой проводник не ответил. Сойдя с дороги, он направился к дереву, стоявшему в поле в нескольких десятках шагов отсюда, – старому, почти напрочь лишенному листвы, единственному здесь дереву. Он не позвал меня за собой, и потому я остался на дороге. И стал свидетелем странной сцены: Петрус обошел вокруг дерева и, глядя в землю, громко произнес несколько слов. Потом сделал мне знак приблизиться.
– Сядь, – приказал он, и голос его теперь звучал иначе: не то ласково, не то виновато. – Ты останешься здесь. Завтра мы встретимся в Санто‑Доминго‑де‑ла‑Кальсаде.
И прежде, чем я успел произнести хоть слово, продолжал:
– На днях – ручаться могу лишь за то, что это произойдет не сегодня, – тебе придется столкнуться со своим главным врагом на Пути Сантьяго, и враг этот – пес. Когда настанет этот день, будь уверен, что я окажусь поблизости и наделю тебя силами, потребными для схватки. А сегодня ты встретишься с иным врагом. Он может уничтожить тебя, а может стать твоим верным товарищем. Имя этому врагу – Смерть.
– Человек – единственное существо на земле, которое сознает, что когда‑нибудь умрет, – продолжал он. – По этой, и только по этой причине отношусь я к роду человеческому с глубочайшим уважением, потому и верю, что грядущее его будет несравненно лучше настоящего. Зная, что дни его сочтены, что в тот миг, когда он меньше всего этого ждет, все кончится, он, тем не менее, обращает свое бытие в борьбу, достойную существа бессмертного. И то, что в глазах иных людей выглядит суетной гордыней – ну, вот это стремление оставить по себе память в детях ли, в творениях ли, сделать так, чтобы имя пережило его самого, – я расцениваю как квинтэссенцию человеческого достоинства.
Человек – существо хрупкое, а потому всегда пытается скрыть от самого себя великую непреложность смерти. Ему невдомек, что именно она побуждает его создавать все лучшее, что есть в его жизни. Человек боится шагнуть во тьму, человека томит лютый страх перед неведомым и непознаваемым, и есть лишь один‑единственный способ побороть этот страх – забыть о том, что дни его сочтены. Человек не понимает, что, осознав неизбежность смерти, сможет отважиться на большее, сможет пройти в каждодневных своих завоеваниях дальше – ибо если Смерть неминуема, то и терять ему нечего.
Петрус помолчал. Ночевка в Санто‑Доминго уже стала казаться мне чем‑то весьма отдаленным. Я со все большим интересом вслушивался в слова моего спутника. На горизонте, прямо перед нашими глазами началось умирание солнца. Быть может, и оно тоже слушало Петруса?
– Смерть – наша верная спутница, ибо это она придает истинный смысл нашей жизни. Но для того, чтобы различить ее истинное лицо, мы должны сначала познать все те ужасы и страхи, которые пробуждаются в душе всякого живого от одного упоминания ее имени.
Петрус уселся под дерево и знаком предложил мне сделать то же самое. Объяснил, что несколько минут назад он обошел дерево кругом, чтобы отчетливо вспомнить все, что было с ним, когда он сам был паломником и впервые шел Путем Сантьяго. Потом достал из заплечного мешка два бутерброда, купленные после обеда.
– Там, где ты находишься сейчас, тебе ничего не грозит, – сказал он, передавая их мне. – Здесь нет ядовитых змей, а пес решится напасть на тебя вновь, лишь когда позабудет о своем сегодняшнем поражении. Нет ни грабителей, ни иных темных личностей. Ты пребываешь в полнейшей безопасности. Опасно для тебя только одно – твой собственный страх.
И еще Петрус сказал, что два дня назад мне довелось испытать переживание, ни яростью, ни яркостью не уступающее смерти, – я увидел Любовь Всеобъемлющую. И ни на миг не заколебался, не оробел, не струсил, ибо не питал предубеждений относительно любви. А вот по отношению к Смерти все мы полны предрассудками, поскольку не сознаем: Смерть – это всего лишь одно из проявлений Агапе.
назад<<< 1 . . . 7 . . . 13 >>>далее