Эсфирь скрестила ноги. Минский, Мейер, Мейербер… Какая разница? Табакерка, которую Мейер однажды пытался заложить, была частью награбленных сокровищ Мейербера. А если найденная картина принадлежала Федору Минскому, то тем более она может свидетельствовать о бесчинствах Мейербера. Ведь он работал на французских нацистов, и, стало быть, Сэмюель Мейер, спрятавший полотно у себя на чердаке, в самом деле является Мейербером. А с другой стороны, если портрет не принадлежал Минскому, а был украден из музея «Де Грут», то столь же вероятно, что Мейербер или его подручные организовали кражу незадолго до прихода союзников. Словом, для Эсфири все сводилось к одному знаменателю, а именно: Сэмюель Мейер, ее отец, держал у себя Ван Гога, и как раз потому, что он, скорее всего, и был тем самым Мейербером. И неважно, кому принадлежал Ван Гог. Главное здесь, что ее отец оказался гнусным предателем.

– У меня рейс сегодня вечером. Разбирайся сам, – сказала она. – Мне никаких разгадок больше не надо.

– В самом деле? А я-то хотел тебя убедить остаться, – ответил он.

– А зачем мне это нужно, Мартин? Здесь ничего нет, кроме боли.

– Кто-то убил твоего отца и чуть было не отправил на тот свет тебя. Причем возможно, что из-за этой картины. Если ты присоединишься ко мне, то мы вполне можем распутать все до конца. К тому же у тебя есть навыки, которые вполне можно употребить на исправление многих несправедливостей. Дай мне только шанс все объяснить.

– Я просто свидетельница, и точка. Ты что, хочешь сделать из меня частного сыщика?

– А чего ты боишься?

Она рассмеялась.

– Ничего, если не считать, что меня уже скинули с лестницы и нафаршировали пулями. Но тебе-то это все равно, естественно…

Хенсон встал и наклонился над ней.

– О нет, ты не этого боишься, – с улыбкой сказал он. – И ты сама это знаешь. Свидетелем был твой отец. Тебе просто неизвестно, как так вышло, вот и все.

Под его пристальным взглядом Эсфирь почувствовала себя раздетой и беззащитной. Этот Хенсон будто видит вещи, которые должны оставаться ее тайной! Как он смеет?! Чисто машинально рука девушки взметнулась, чтобы влепить пощечину, однако он непринужденно перехватил ее у запястья. Скорость его реакции неприятно удивила, хотя главное оскорбление она увидела в том, что Хенсон осмелился заблокировать удар. Собрав пальцы в положение «рука-копье», она ткнула ему в солнечное сплетение, но лишь зацепила полу пиджака, потому что он ловко увернулся, отступив вбок. Она тут же вырвала перехваченную руку и на этот раз нанесла уже серию коротких тычков – три, четыре, пять раз. Каждую атаку он немедленно блокировал, и ей пришлось пустить в ход колено. Он вновь увернулся, и основной удар пришелся на внешнюю часть бедра. Зацепившись каблуком за ковер, Хенсон с грохотом обрушился на стол, припечатав его к стене. Основанием ладони она попала ему под подбородок, но еще в падении он успел подсечь девушку ногой. Эсфирь словно косой срезало. Сильно ударившись копчиком о пол, она затылком угодила в стойку кровати, и новая боль, смешавшись с муками от незаживших ран, заставила ее вскрикнуть.

Теперь они оба лежали на полу, задрав колени. Хенсон закашлялся, стараясь восстановить дыхание. Девушка сначала просто тяжело дышала, потом повернулась на бок и всхлипнула. Какое унижение! То, что началось дамской пощечиной, обернулось чистым сумасшествием. Ей захотелось врезать ему ногой, вцепиться ногтями в лицо, но она понимала, что источник боли кроется вовсе не в нем. Боль гложет изнутри. Эсфирь могла обвинить Хенсона в назойливости или приписать свои страдания похмелью или недавно полученным ранам, однако в конечном итоге правда в том, что она потеряла самоконтроль. Почему, ну почему мать ничего не рассказывала про Мейера? Почему ей теперь приходится все расхлебывать в одиночку? Да, Хенсон прав, теперь она это понимала. Ее страшит вовсе не опасность, а те новые сведения, что она может узнать про своего отца. Перед глазами всплыл фотоснимок: французские евреи смотрят на нее из-за колючей проволоки.

Хенсон снова прокашлялся. Его рука опасливо коснулась плеча девушки.

– Пойдем со мной. Тебе надо выпить кофе. Все в порядке. Я тебе все объясню, ладно? А если потом захочешь вернуться в Израиль, я не стану мешать.

Спрятавшись от довольно холодного воздуха, дующего с озера Мичиган, ресторанчик на первом этаже гостиницы всеми силами пытался выдать себя за летнее парижское кафе, наивно забывая, что именно открытость всем ветрам и уличной суете делает парижское кафе парижским. Кроме того, оно было полностью изолировано и от чикагского неба, которое даже в июне обеспечивало регулярной порцией сырости гостиничные балконы, двадцатиэтажным кольцом вздымавшиеся к стеклянной купольной крыше. С поручней свешивались ползучие растения, обшитый латунью эскалатор вел к дорогим магазинам на втором и третьем ярусах, а на подиуме царил гигантский рояль, поджидавший певицу, чей слабенький и слащавый голосок в очередной раз примется портить замечательные песни.

– Кофе-латте. Двойной, – сказала Эсфирь официанту.

Выведенный из глубокого раздумья, Хенсон, кажется, пару секунд не мог понять, что от него требуется.

– Э-э… Капучино, пожалуй. Или нет, просто обычный кофе и стакан воды.

Официант скупо кивнул и скользнул в сторону.

– Здесь можно заказать и выпивку, – предложил Хенсон. – Говорят, помогает. Похмелье все-таки…

– Ах, что вы говорите…

– Ну, я не знаю. Вроде бы.

– Не знаете? У вас что же, никогда не было похмелья?

– Да нет. Я много-то не пью.

– Боже, – сказала Эсфирь. – Вы даже сами не подозреваете, какой вы странный, мистер Хенсон.

– Во всяком случае, я не ханжа! – возразил он. – Просто не люблю напиваться. Не люблю терять самоконтроль.

– Комментарии излишни, – проворчала она. – Анально-ретентивный типаж.

Он дернул плечом, словно желая сказать: «Меня еще и не так обзывали». Впрочем, он избегал смотреть ей в глаза, делая вид, что разглядывает ресторанный зал, огромным цилиндром уходящий вверх, под самую крышу.

– Да, только по-настоящему богатые люди могут себе позволить пустое пространство, – негромко заметил он.

Понадобилось время, чтобы понять смысл этого высказывания. Когда наконец до нее дошло, Эсфирь сказала:

– В других местах это еще более выражено. В Израиле, например.

– Не говоря уже про Манхэттен. Это вообще другая страна. Всякий знает, что Нью-Йорк не входит в состав Соединенных Штатов.

– В смысле? Что значит «не входит»? Нью-Йорк и есть США. Самая суть. Иммигранты. Наглость. Предприимчивость.

– Ну, это они так считают. Мы же на Среднем Западе думаем по-другому. Я, кстати, вообще деревенский простак из Канзаса.

– О, вы уже не бойскаут, а настоящий Джеймс Бонд, я полагаю. Весь мир, должно быть, объехали?

– Да так, местами, – уклонился Хенсон. – Самая дикая страна – это Узбекистан. Три месяца. Есть нечего, кроме баранины. Похлебка из баранины, жаркое из баранины. И на сладкое тоже баранина.

Он состроил гримасу.

Эсфирь доверительно наклонилась к столу.

– Может, хватит, Мартин, а? Все это очень интересно, но у меня голова просто раскалывается. Болит даже сильнее, чем раны. Понятно, нет? Короче, давай говори свое предложение, чтобы я поскорее смогла от тебя отделаться.

– Интересно-то было как раз наверху. Не всякий смог бы такое изобразить.

– Я тебя умоляю, – сказала она. – Не надо меня подкалывать. Я, между прочим, сейчас сама не своя.

– Что верно, то верно, – криво усмехнулся он. – В последнее время от тебя не знаешь чего и ждать.

– Я приношу свои извинения, – сквозь зубы выдавила она.

Хенсон вскинул ладони.

– Нет-нет, я к тому, что была бы ты в своей тарелке, то вполне смогла бы надрать мне задницу.

Эсфирь вновь вздохнула, на сей раз смущенно.

– Ну, я не знаю… Реакция у тебя… Явно учился где-то. Да и талант кое-какой имеется.

– Не так много, как хотелось бы… Кстати, я в молодости был куда ловчее. Черный пояс. Шестой дан. Выступал на чемпионатах в Японии.

– Без разницы, – сказала она. – Я бы тебя все равно уложила.

Пару секунд Хенсон молча на нее смотрел.

– А знаешь, мое предложение как раз в тему. Такому древнему старцу, как я, не помешала бы некоторая помощь насчет самообороны. Так вот, я бы хотел привлечь тебя на свою сторону.

Теперь настала очередь девушки разглядывать собеседника. Приходится признать очевидный факт: он ей симпатичен. То ли из-за своих манер, напоминающих Гари Купера, то ли вопреки им – сказать трудно. Но вот его предложение… Нет, так дело не пойдет.

– Не трать время понапрасну. Моя лояльность непоколебима.

– Именно поэтому я тебя и хочу.

– Однако! Да вы нахал, мистер Хенсон!

Он залился краской.

– А?! Да нет же, я в другом смысле… Я к тому, что ничего личного…

– Личного? – Она прищурилась. – Это как понима… Ну да ладно, проехали. Скажем так, я могу ответить «нет, не хочу». А могу ответить и «да».

Хенсон отвернулся, явно не желая встречаться взглядом с ее темными глазами, и сделал вид, будто проверяет, не подслушивает ли кто по соседству.

Девушка продолжила:

– Я насчет информации толкую. Знаешь, ты вроде бы неплохой парень, но даже если бы мне захотелось лечь с тобой в постель… даже если бы я влюбилась в тебя по уши, все равно бы не сказала ни слова.

Хенсон приоткрыл рот, однако никакого звука так и не вылетело. От полной потери лица его спас официант, поставивший на столик кофейные чашки, свернутые конусом салфетки и тарелочку с бесплатным печеньем.

– Спасибо, – машинально сказал Хенсон и дождался, пока официант отойдет подальше. – Информация? Ты говоришь, «информация»?

– Как в разведке. Ведь ты сам-то кто? Из «конторы»?

Хенсон дернул головой.

– Я не церэушник, – произнес он с кривой усмешкой.

– Ах, вот как? Агент по туризму, значит?

– Я не работаю под прикрытием. – Он поиграл чашкой на блюдце, затем улыбнулся. – Бонд. Джеймс Бонд.

Он нагнулся к девушке.

– С каких таких пор ЦРУ интересуется ворованным искусством? Это ты говоришь, будто я из «конторы». Ладно, пускай, если тебе так хочется. Тем более что ты сама разведчик, не так ли? По-английски говоришь как американка. Можно подумать, ты года два провела в аспирантуре при Колумбийском университете… Арабский у тебя, как у выходца из Газы, французский – как у эльзасца. Потом, конечно, иврит, идиш. И немецкий.

– Ну, идиш с немецким-то не очень. Хотя читать могу. Речь тоже понимаю.

– Участвовала в целом ряде опасных миссий. Весьма опасных. А, ну да! Чикагской полиции ты наплела, будто потеряла голову, заслышав отцовские крики, и потому-де бросилась вперед, забыв про опасность. А на деле-то ты даже вооруженному человеку дашь сто очков вперед.

– Он меня чуть не убил.

– Он, наверное, профессионал, да к тому же удачливый. Другим, как я понимаю, так не везло.

– И после этого ты заявляешь, что не из «конторы»? Откуда же тогда все эти сведения?

– А Йосси Лев меня проинструктировал.

Она взяла печенье.

– Йосси кто?

– Да-да, ты уже говорила. Ты его не знаешь. Зато он тебя знает и много чего мне прояснил. Не все подробности, конечно. Ребята из Ленгли, наверное, осведомлены куда больше моего, хотя я не в обиде. У меня, видишь ли, другая работа. Я из Казначейства, Эсфирь. Из Таможенного управления, если быть точнее.

– А, и поэтому-то тебя отправили в Узбекистан?

– Фальшивые сотни. ЦРУ не интересуют поддельные доллары или краденые предметы искусства.

– Нет? А мне кажется, их все подряд интересует, если внимательно присмотреться.

– Это тебе на работе рассказали, в твоей турфирме?

Тут появился официант, неся кофе-латте и какое-то подобие капучино, хотя Хенсон заказывал нечто иное. При виде плавающей шапки крема полицейский вздернул брови, но ничего не сказал, а просто снял пену ложечкой.

– Понимаешь, твое правительство все знает про меня и нашу спецгруппу при Таможенном управлении. Немцы, французы и англичане тоже в курсе. Прочие страны оказывают определенную поддержку в той или иной степени. В зависимости от того, чью кобылу волк задрал, если можно так выразиться…

– Да-да, я слушаю.

– «Краденое» не вполне точно описывает те предметы искусства, что мы ищем. Здесь правильнее бы сказать «награбленное». Ты сама отлично знаешь про ограбления евреев во время холокоста. Геринг хотел видеть все искусство Европы у себя в кабинете. Гиммлер планировал возвести музей исчезнувшей расы.

– Они почти добились своего.

– Все чужое искусство было для них военными трофеями. Они могли бы опустошить Лувр и перевезти его в Берлин. Просто чтобы показать свои возможности.

Эсфирь отпила глоток и обмакнула печенье в кофе.

– Когда Третий рейх начал разваливаться, мир перевернулся. Людишки принялись растаскивать все, что только можно. Вещи прятали в Южной Америке, в подвалах швейцарских банков, в Ливане… Красная Армия забрала себе то, что считала компенсацией за свои потери, и перевезла добычу в московские подвалы. И я говорю здесь не только о бывшей собственности евреев.

– Итак, это и есть твоя работа, – сказала Эсфирь. – Охота за искусством. А при чем тут таможня?

– Так ведь вещи по большей части перевозят контрабандой. Совершенно очевидно, что Ван Гог с чердака твоего отца тоже был ввезен тайком. Мы не лезем в вопросы юриспруденции, а просто выясняем, что именно случилось, находим источники происхождения подозрительных вещиц, а что делать дальше – это задача для прокуратуры. Очень часто генпрокурор видит единственный выход в том, чтобы направить в суд информационную справку amicus curiae, то есть от имени так называемого «друга суда», надеясь, что она поможет законным владельцам выиграть тяжбу и так далее.

Эсфирь развела руками.

– И что с того? Ведь я-то не служу в полиции. Твоя работа – твои проблемы. Я, к примеру, ничего не знаю про жизнь своего отца.

– О, здесь дело куда шире. Если на то пошло, твой отец почти не играет роли. Твой разведывательный опыт как раз отлично подходит для решения кое-каких задач нашей команды. В трудную минуту ты могла бы очень помочь. – Тут он замолчал, помешивая капучино. – Майор Лев, кстати, мог бы просто приказать тебе…

А интересно, с чего вдруг Йосси Лев так много про нее рассказал? Теперь еще неизвестно, удастся ли вновь найти надежную легенду… Ей вспомнилась одна из теорий майора, согласно которой секретные миссии в большой степени зависят от удачи. Рано или поздно выпадает не тот номер. Он уже намекал, что хотел бы вывести Эсфирь из числа оперативников-нелегалов. Правильно, вот и ответ найден. Все растрезвонил именно для того, чтобы она никогда больше не смогла вернуться к такой работе. Все ради нее. Ради спасения ее жизни. «Черт бы его побрал», – подумала она.

Хенсон встретился с ней взглядом.

– Мне бы не хотелось, чтобы он дал такой приказ. Наоборот, я хочу твоего добровольного согласия. Мне нужны люди, действующие не из-под палки, а по внутренней убежденности. Встреча с тобой – это кисмет. Судьба. Впрочем, называй как угодно. Мне было поручено собрать команду, а в один прекрасный день – бац! – детектив Томас натыкается на загадку Мейербера-Мейера.

– И он тут же – бац! – находит тебя.

– Ну, положим, нашла-то меня газета «Санди таймс». Или, точнее, это я ее нашел… В общем, у них в репортаже проходил сыщик, который усматривал связь между жертвой, Сэмюелем Мейером, и попыткой его депортировать в шестидесятые годы. Когда я переговорил с Томасом, всплыло твое имя. Вот так я тебя отыскал. И разумеется, все те сведения, что были мне доступны. А у меня, между прочим, допуск по высшей категории.

– С какой стати я должна это делать? – взвилась Эсфирь. – Я просто хочу обо всем забыть!

– Забыть?

Она уже чуть ли не в голос кричала:

– Забыть про отца! Забыть про Ван Гога! Про евреев, которых насмерть затоптал мой отец! Я хочу сделать то, чего всегда добивалась мать: сделать вид, будто он никогда не существовал! И точка!

Хенсон откинулся на стуле. Озираясь по сторонам, Эсфирь чувствовала на себе его взгляд. Наконец она открыто посмотрела ему в лицо.

– Чего уставился?

Он перегнулся через стол.

– Ты хочешь знать правду про Сэмюеля Мейера, вот что мне кажется.

– Ха!

– Ты хочешь знать, что на самом деле произошло между твоими родителями. Что именно заставило мать эмигрировать в Израиль.

– Ой, ты меня так хорошо понимаешь! Зачем тогда спрашивать?

– Мало того, – тихо добавил Хенсон, – мне кажется, что в противном случае неразгаданная тайна не даст тебе жизни до конца твоей… э-э… жизни.

– Боже, какой слог! – издевательски процедила Эсфирь, хотя внутри что-то екнуло.

Кофейный столик внезапно показался холодным как лед. Она сложила руки на груди.

Хенсон откинулся на спинку стула, нацепил совершенно непроницаемую маску и начал играть с ложечкой.

– Ты меня совсем не знаешь, – продолжала сопротивляться она. – Если бы я того захотела, то плюнула бы на всю эту историю. Есть такое искусство, наука забывать, и здесь мне нет равных.

Она перешла на шепот, интонацией подчеркивая слова:

– Ты думаешь, я не делала вещей, о которых потом напрочь позабыла? Да целую кучу!

Фраза вышла столь нелогичной и нелепой, что она опустила голову и решила начать по новой.

– Короче, у меня отличный сон, можешь не беспокоиться. Когда нужно, я умею забывать.

Хенсон отложил ложечку. Наступила неприятная пауза.

– Ты, наверное, меня за идиота держишь, – сказал он наконец. – Или хуже того, врешь самой себе.

Эсфирь уже не могла спокойно сидеть.

– Думай что хочешь!

Она вскочила на ноги. От резкого движения одна из ран вновь заявила о себе, однако девушка не обратила на боль внимания, а просто смерила Мартина чуть ли не презрительным взглядом.

– Я возвращаюсь в Израиль, мистер Хенсон. И не думаю, что была рада с вами познакомиться.

Хенсон сжался, словно вот-вот был готов взорваться. Глаза его сузились. Но вот что удивительно: он смотрел словно бы сквозь нее.

В следующий миг он вскочил, словно на пружинах, перелетел через весь стол и сбил девушку с ног. Опрокидываясь навзничь, она успела-таки повернуться, чтобы приземлиться переворотом. («Что за?..») Еще в падении Эсфирь машинально вскинула руки, чтобы ударом обеих ладоней по ушам порвать ему барабанные перепонки. Увы, пол жестко принял ее плечо, и ладони без толку хлопнули у Хенсона за шеей. Слепящая боль пронзила грудь, и девушка чуть ли не потеряла сознание. Когда первый шок прошел, вокруг них уже летели щепки и осколки стекла, а весь ресторанный зал дрожал от знакомого стрекота «узи».

Миг затишья. Над собой она увидела лицо автоматчика, менявшего магазин. Женский визг. Хенсон дернул Эсфирь за руку и перекатился через нее.

– Скорей! – крикнул он на ходу, таща девушку за собой и лавируя среди столов.

Вновь заговорил «узи». Пули срезали висячие растения, рикошетировали от колонн и выбивали щербины в мраморном полу. Не отпуская Эсфирь, Хенсон добрался до подиума. Стрельба прекратилась. Что, опять магазин опустел? Или ждет, когда они высунут головы? Хенсон заколебался, но Эсфирь собралась с силами и поползла под рояль. «Узи» взрезал плотное дерево, сбил подпорку под крышкой, разнес клавиши и звонко застучал по чугунной раме, однако так и не добрался до того укрытия, где, сжавшись в комок, затаилась девушка.

Внезапно свинцовый ливень оборвался. Вновь стали слышны вопли, сирены, топот ног, опять вопли…

– На помощь! – кричал какой-то мужчина. – Чарли ранило!

Эсфирь приподнялась на локте и смахнула щепки с лица и волос. Повернулась к Хенсону. Тот неподвижно лежал ничком. В рыжеватой шевелюре растекалось бурое пятно.

Пока она лихорадочно ползла к нему, в голове билась одна только мысль: «Боже мой! Мартин убит!» Внутри все окаменело, словно она очутилась в каком-то диком, чудовищном кошмаре.

 

Глава 7

ПЕРСОНА НОН ГРАТА

 

В гостиничном конференц-зале, который чикагская полиция оккупировала вслед за происшествием, разгорелся нешуточный спор. Собравшись в кружок, какой-то агент ФБР, детектив Аарон Томас и представитель госдепартамента выясняли между собой отношения. Сидя у самого дальнего края длиннющего стола, Эсфирь разглядывала плывущие по озеру Мичиган кораблики, время от времени посматривая на Хенсона, который опасливо трогал пальцами недавно забинтованную голову. Он морщился. Сантиметром ниже, и пуля впилась бы ему в череп. А так все обошлось полоской сорванной кожи.

– Да кого вообще интересует, что у нее за дела в Чикаго? – настаивал детектив Томас. – Пусть просто убирается, и все.

Украшенный галстуком-бабочкой представитель госдепа взглянул на него поверх очков.

– Вопрос куда серьезнее. Что, если израильское правительство совсем по-другому оценивает деятельность мисс Горен в Америке? – Он обернулся к Эсфири и сверкнул белозубой улыбкой. – Разумеется, мы совершенно уверены, что дружеские отношения между Соединенными Штатами и Израилем не позволят разразиться скандалу. Нет-нет, это было бы ошибкой.

– Господа… – начал было Хенсон.

Фэбээровец его бесцеремонно прервал:

– Если в Чикаго орудуют террористы, то их задницы принадлежат нам. Мы хотим знать, кто они. И мы хотим знать все, что известно ей.

– Господа! – повысил голос Хенсон. – Вы дозвонились наконец?

– Нет, министр юстиции все еще занят, – ответил агент ФБР, – но он, между прочим, мой босс, а не ваш.

– Да послушайте же наконец! – потребовал Хенсон. – Я уже объяснял, в чем дело: международная опергруппа занимается поиском награбленных предметов искусства. Вы и сами это знаете. Детектив, ну скажите же ему!

– Нет, это ты послушай, – сказал Томас. – Убит официант. Это раз. А во-вторых, в реанимации лежит некая старушка, которая очутилась на линии огня между охранником и этим твоим стрелком.

– А Мартин-то здесь при чем? – возмутилась Эсфирь.

– Хорошо, пусть будет ваш стрелок. Тем более. И с какой стати он за вами охотится, мисс Горен?

назад<<< 1 . . . 6 . . . 21 >>>далее