А в нашей программе начинается следующий номер.
Называется он «Скоростная помощь».
Исполняют его наездница Эмма и Григорий Васильевич на лошади АРИЗОНА
Артисты – товарищи Эдуарда Ивановича – решили сделать всё, чтобы Лёлишна сегодня побывала в цирке.
Вызвать такси не удалось. Просьбу могли удовлетворить только часа через два.
И, как назло, шофёров цирковых автобусов отпустили до конца представления.
– Через полчаса девочка будет здесь, – сказала наездница Эмма. – Аризона свободна.
– Седлай Аризону! – приказал Эдуард Иванович. – А я пойду договорюсь с директором.
Аризона – старая цирковая лошадь. Она уже не выступала, была уже обыкновенной лошадью, на ней просто ездили.
И вот из ворот служебного дворика красиво выбежала серая, в тёмных пятнах-яблоках лошадь.
А на ней Григорий Васильевич и Эмма.
Копыта Аризоны звонко зацокали по асфальту в тот самый момент, когда прозвенел третий звонок.
Прохожие останавливались и глазели вслед всадникам.
Милиционеры от удивления брали под козырёк.
Аризона бежала, как привыкла бегать на арене, – быстрым ровным шагом, лебедино выгнув шею.
У дома Лёлишны Эмма натянула поводья.
Аризона остановилась, словно сказочный конь. Казалось, что вот-вот из её трепетных ноздрей вылетит пламя. Она переступала ногами, как бы пробуя асфальт.
Все жильцы смотрели во все глаза изо всех окон.
Григорий Васильевич уже стучался в квартиру на пятом этаже.
Разгорячённая бегом, необычной обстановкой, чувствуя на себе десятки глаз, Аризона, видимо, вспомнила молодость – как она выступала в цирке. Она не могла стоять на месте – пританцовывала.
Изумлённая Лёлишна остановилась на крыльце.
– Садись! – коротко сказал Григорий Васильевич и помог ей взобраться на лошадь.
– Алле! – приказала Эмма.
Аризона зацокала копытами.
И все жильцы изо всех сил замахали всеми руками.
Григорий Васильевич вернулся к дедушке.
Аризона красиво и гордо бежала по вечернему городу, и не она боялась автомобилей, автобусов, троллейбусов и трамваев, а шофёры, водители и вагоновожатые удивлённо тормозили, увидев маленьких всадниц.
Лёлишна крепко держалась за Эмму.
Было и страшно, и весело, и ещё как-то.
На одном из перекрёстков милиционер пропустил их даже на красный свет.
И, конечно, откозырял.
А когда проезжали мимо большого кинотеатра, выходившие из него зрители зааплодировали.
А старичок один помахал шляпой и крикнул:
– Брависсимо!
А дяденька один крикнул:
– Сила!
А другой дяденька от радости до того растерялся, что потребовал:
– Шай-бу! Шай-бу!
И опять, видимо вспомнив свою молодость, Аризона остановилась и опустилась перед зрителями на одно колено – спасибо вам!
И ни одна машина не объехала её.
Все шофёры затормозили и двинулись вперёд лишь вслед за лошадью.
На цирковом дворике девочек встретил взволнованный Эдуард Иванович. Он помог им слезть и обнял Лёлишну.
– Идём, идём, – позвал он. – А ты, Эмма, сразу после номера – за Григорием Васильевичем.
– Не беспокойтесь, – сказала Эмма.
Все зрители увидели, как в проходе появился седой человек в халате – а потом все узнали в нём укротителя львов, – приставил к первому ряду стул и усадил на него обыкновенную девочку, с обыкновенными косичками, в обыкновенном ситцевом платьице.
И все зрители, конечно, подумали: а кто же она такая, за что ей такой почёт?
И ещё – позавидовали.
А тут начался
ОДИН ИЗ САМЫХ ИНТЕРЕСНЕЙШИХ НОМЕРОВ НАШЕЙ ПРОГРАММЫ!
С участием Петьки-Пары, Головёшки, Горшкова и Сусанны Кольчиковой
Эх, не зря боялся Горшков цирка, не зря усиливал бдительность, не зря почти на каждом шагу ждал подвоха!
Вот он осторожно вошёл в зрительный зал, чтобы случайно не попасть на глаза товарищу майору с супругой, а самому чтоб взглянуть: нравится им или нет.
Хорошо бы – если бы не нравилось! Тогда бы после представления подошёл бы Горшков и сказал бы:
– Теперь вы меня поймёте, товарищ майор. Каково мне здесь.
– Понял, Горшков, понял, – ответил бы товарищ майор. – Бросай ты этот цирк немедленно и приходи работать ко мне, в уголовный розыск. Ты человек серьёзный, и не к лицу тебе цирковые штучки.
Горшков улыбнулся своим мыслям, окинул взглядом зрительный зал и…
Протёр глаза.
«Задави меня грузовик, – подумал он, – если это не Головёшка! Нет, не Головёшка. Нет, Голове… нет… но…»
Но тут милиционер увидел Петьку. Того самого, который вчера исчез из дому и которого не могут найти. (Не знал он, что в милицию уже сообщили о возвращении Петьки домой.)
Кончился номер, следующий ещё не объявили.
Оркестр заиграл весёлую польку.
И Горшков шагнул через барьер.
На арену.
А Петька и Владик, вдруг увидев идущего прямо к ним милиционера, как люди, всегда в чём-нибудь виноватые, бросились бежать.
В разные стороны.
Вдоль барьера.
Горшков дунул в свисток так, что чуть не заглушил оркестр.
Публика дружно захохотала, подумав, что это – очередной клоунский номер. (Вы же помните, что Горшков был не меньше двух метров ростом, и его погоня за мальчишками никем всерьёз не воспринималась.)
Бежать между барьером и первым рядом – значит, бежать по ногам зрителей.
И мальчишки вспрыгнули на барьер.
Они мчались навстречу друг другу.
А милиционер уже расставил руки, намереваясь схватить обоих враз.
Если бы Петька и Владик стукнулись лбами, лбы у них треснули бы.
Поэтому мальчишки спрыгнули на арену и – два носа к одному – столкнулись с Горшковым.
И нырнули – проскочили у него между ногами.
Милиционер озирался: куда исчезли беглецы?
Публика хохотала так, что было слышно на другом конце города.
Тётеньки-контролёрши знали, что идёт не номер, а настоящая погоня.
И они стали помогать Горшкову: не давали мальчишкам убежать с арены.
А зрители подбадривали их возгласами.
Горшков трёхметровыми шагами носился за Петькой и Владиком.
То в одну сторону бросится, то в Цирк!
И неизвестно, сколько бы времени всё это продолжалось, если бы не Сусанна.
Сначала она просто кричала, визжала и подпрыгивала на сиденье, а потом не выдержала.
Перескочила через барьер.
И подставила Петьке подножку.
А Горшков поймал за шиворот Владика.
А Сусанна, восторженно хихикая, взяла за шиворот бедного Петьку.
Аплодисменты, как говорится, грянули.
А когда через барьер перелезла младшая бабушка, зрители подумали, что сегодня их решили ухохотать.
Горшков увёл ребят за кулисы. Бабушка увела Сусанну на место. Публика ещё долго не могла успокоиться.
И Виктор с Лёлишной не могли успокоиться. Им не терпелось узнать, почему милиционер устроил погоню, которую зрители приняли за очень смешной номер.
В цирке антракт, но нам с вами, уважаемые читатели, отдыхать некогда.
Нам надо узнать, что происходит за кулисами, куда милиционер увёл ребят
Что же происходило за кулисами?
Там происходил смех.
Один Горшков стоял невозмутимый, скорбный, держа мальчишек обеими руками за плечи.
Между нами говоря, он до сих пор не знал, зачем он ловил Владика.
А Владик не знал, зачем он убегал.
– Вы прирождённый комик, – сквозь смех сказал Эдуард Иванович.
– Я прирождённый человек, – возразил Горшков, – по профессии милиционер. А вы из меня клоуна сделали.
Тут прибежала Лёлишна с Виктором, и все недоразумения были выяснены.
– В общем и целом, – мрачно произнёс Горшков, – здорово получилось. А в первом ряду товарищ майор с супругой сидит. Понимаете? Если меня уволят из милиции, – голос его дрогнул, – одна мне дорога осталась – в клоуны. И всё из-за вас!
– Вы ни в чём не виноваты, – сказала Лёлишна, – вы просто выполнили свой долг.
– И мы свой долг выполняли, – сказал Владик, – убегали сколько могли. А то, что посмеялись над нами, не беда.
– Смех – дело полезное, – добавил Петька.
– Смотря для кого, – ответил милиционер. – При исполнении служебных обязанностей смеяться нельзя. Пойду товарища майора спрошу, какого он теперь обо мне мнения.
Когда он ушёл, ребята рассмеялись, – не над ним, конечно, а просто так, весело им было потому что.
В клетках порыкивали львы, будто волновались перед выступлением, как артисты.
Верещали и пронзительно вскрикивали попугаи.
Мимо сновали артисты в ярких костюмах.
Рабочие проносили и катили какие-то диковинные сооружения, странные предметы.
Прибежала Эмма, протянула ребятам эскимо – каждому по штуке – и сказала:
– Это вам от Эдуарда Ивановича. Я выступаю сейчас первой, потом поеду сидеть с дедушкой, а Григорий Васильевич приедет сюда.
– Смотри, с лошади не грохнись, – проговорил Владик и покраснел.
– Это исключено, – ответила Эмма и, помахав рукой, убежала.
Ребята пошли в зрительный зал, где и увидели
Самый потрясающий номер нашей программы!
Смертельный трюк! ЗАТРЕЩИНА!
Барабаны – дробь!
– Противная бабка! Самая противная бабка на свете! Больше ни разу не возьму тебя с собой в цирк! – сквозь зубки цедила Сусанна.
А бедная младшая бабушка, самая послушная, вытирала слезы.
Ребятам стало неловко и стыдно за злую девчонку.
– У тебя совесть есть? – спросил Виктор.
– А тебя не спрашивают! А тебя не спрашивают! Вам хорошо: вы мороженое едите! А эта бабка не покупает мне! Денег жалеет! А сама пенсию получила! У-у-у, нисколько не люблю тебя, про-про-про-противная!
– Да, солнышко моё миленькое, нет у меня с собой больше денег…
– Жадина! Жадина! Жадина! Говядина!
И тут ребята протянули руки.
Виктор – на!
Лёлишна – на!
Владик – на!
И даже Петька – НА, щука бесхвостая!
Все отдавали злой девчонке свои эскимо.
А она замахнулась…
И как ударит по Петькиному мороженому…
И не успел Петька ничего сделать, даже сообразить ничего не успел, как младшая бабушка, самая послушная, встала.
Ох, что сейчас будет…
Младшая бабушка, самая послушная, дала единственной, любимой, с музыкальными способностями внучке такую ЗАТРЕЩИНУ, что Сусанна втянула голову в плечики.
Да ещё закрыла глазки.
Да ещё прикрыла головку ручками.
Казалось, во всём цирке наступила тишина.
– Надоело, – сказала бабушка. – Всему, даже любви, есть предел. Марш за мной.
И направилась к выходу.
– Ба-ба-бабуленька… – всхлипнула злая девчонка и двинулась за ней следом.
– Наконец-то, – проговорил Петька, – за такое дело и эскимо не жалко.
Ребята по-братски разделили мороженое, заработали языками и ждали начала второго отделения.
А Лёлишна сказала:
– Кончилась у Сусанны счастливая жизнь. Сейчас её начнут воспитывать.
– Да пора бы уж, – сказал Петька. – Дрессировщика специального для неё нанять надо да кормить перестать.
– Что же сейчас с ней происходит? – весело спросил Виктор.
А на улице происходило следующее.
Бабушка шла, не оглядываясь, не обращая внимания на просьбы внучки пожалеть, простить, не сердиться, хотя бы – остановиться.
Устав ковылять в туфлях на высоких каблуках, Сусанна сняла их и несла в руках – вот была картина!
Люди только диву давались, глядя на неё.
Хорошо ещё, что обескураженная Сусанна не орала на всю улицу, как обязательно сделала бы раньше.
К тому же она просто боялась идти домой, словно догадывалась, что младшая бабушка, бывшая самая послушная, задумала что-то ужасное.
Надо вам сказать, что я не случайно употребил слово ЗАТРЕЩИНА. Это был не какой-нибудь там шлепок или лёгкий подзатыльник, а настоящий удар.
Им бабушка словно отомстила злой внучке за все ее капризы и издевательства сразу.
Сдаваться, между нами говоря, младшая бабушка не собиралась. И если бы сейчас Сусанна попробовала бы безобразничать, то получила бы удар еще сильнее.
И внучка чувствовала это.
Она и не пыталась запугать бабушку, как обязательно сделала бы раньше. Она пыталась разжалобить.
– Бабуленька, – слабым голоском позвала внучка, – я падаю. Ты слышишь? Падаю на твёрдый-твердый асфальт. Личиком вниз. Слышишь?
– Падай, – не оборачиваясь, ответила бабушка, – падай сколько тебе угодно.
– Но я же разобьюсь!
– Разбивайся!
– Потечёт кровь!
– Пусть течёт!
– А как же ты будешь жить без меня?
– Замечательно.
Тогда Сусанна обогнала её, загородила дорогу и спросила самым жалобным тоном, на какой только была способна:
– Ты ведь любишь меня?
– Нет, – ответила бабушка и пошла дальше.
– Неправда! – крикнула Сусанна. – Ты сама говорила, что меня нельзя не любить! Ты сама говорила, что я осветила твою жизнь! Бабуленечка! Бабулюсенька! Самая лучшая на свете! Тебя нельзя не любить! Ты осветила мою жизнь!
Бабушка не отзывалась.
И тут Сусанну
взяла
злость.
Она, то есть Сусанна, пошла в последний или, вернее, в предпоследний бой.
Она села на асфальт, застучала по нему туфлями.
И завизжала.
Но бабушка не остановилась, не оглянулась, а шла себе дальше.
Сусанна за ней несколько шагов пробежала на четвереньках.
Потом вскочила на ноги.
Обогнала бабушку и помчалась вперёд, уверенная, что её окликнут.
Не окликнули.
Злая девчонка обернулась, швырнула бабушке под ноги туфли.
И помчалась дальше.
Ей надо было успеть раньше бабушки, чтобы той, младшей и послушной, досталось! Чтоб ей попало как следует!
А в это время в цирке закончилось выступление Эммы. Она быстро переоделась и вскочила на Аризону.
И поехала за Григорием Васильевичем.
А мы с вами, уважаемые читатели, вернёмся в цирк
Здесь всё шло своим чередом.
Зрители то ахали, то не дышали, замирая, то аплодировали.
И ни один человек не знал, не подозревал, как страдает, сидя на пустом ящике во дворике, милиционер Горшков.
Он даже забыл, что находится на дежурстве, то есть при исполнении служебных обязанностей.
Сейчас он исполнял свои человеческие обязанности – переживал.
Товарищ майор сказал ему:
– Хорош!
Как это понять? Ведь товарищ майор мог сказать прямо:
– Горшков, тебе после такого позорного клоунского выступления не место в рядах героической милиции.
Но он не сказал этого. Он сказал:
– Хорош!
Может быть, похвалил? Тогда бы он мог выразиться иначе, яснее, например так:
– Горшков, ты выполнил свой долг. Не беда, что ошибся и попал в смешное положение, хотя человек ты, безусловно, серьёзный. Конечно, благодарности в приказе ты не заслужил, но твоё место, конечно, не в цирке, а в рядах героической милиции.
Во всём был виноват цирк. Тут серьёзному человеку не место. А если судьба или служба забросила его сюда, надо усилить бдительность не в два с половиной раза, а в шесть-семь. Иначе такое с тобой случится, что и не придумать.
Сейчас самое время объявить
Следующий номер нашей программы.
КОРОННОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ ГОРШКОВА!
Тут появился Григорий Васильевич.
– Почему не смотрите? – спросил он.
– А это вас, гражданин фокусник, не касается. Вам этого не понять.
– Зря переживаете. Ничего страшного не случилось.
– Э-эх… – с укоризной произнёс Горшков. – Вас бы на моё место.
– Или вас на моё. – Григорий Васильевич улыбнулся и ушёл.
И ни он, ни Горшков не подозревали, конечно, что эти вот слова сбудутся.
И еще не знал Горшков, что его несчастья, связанные с цирком, не кончились. Они только-только начались.
Самое страшное было впереди.
Вот как это случилось.
Григорий Васильевич появлялся на арене следующим образом.
Вставал за кулисами на плоский деревянный круг.
Включалось специальное устройство.
И круг как бы сам собой плавно двигался вперёд, на арену – как бы плыл.
И пока зрители гадали, в чём тут дело, фокусник сходил с круга на ковёр. А круг уплывал обратно.
– Выступает Григорий Ракитин! Фокусы и манипуляции!
Заиграл оркестр.
– Включайте! – приказал фокусник. И в это самое время стоявший рядом с кругом Горшков решил посмотреть на товарища майора. Милиционер шагнул. Споткнулся о край круга. Полетел вперёд.
И столкнул фокусника с круга на пол. А сам остался на круге, еле удержавшись на ногах. И круг повёз его на манеж. Публика увидела Горшкова и засмеялась.
И зааплодировала, как знакомому артисту.
А он, согнув ноги в коленях, боялся пошевелиться. Всё тело словно застыло.
Тут Горшков увидел, что товарищ майор встаёт.
И уходит.
А круг на мгновенье замер и поплыл назад.
Горшков стоял на нем по стойке «смирно», смело глядя перед собой, готовый мужественно встретить любую опасность, любую превратность судьбы, любой её фокус.
И если бы сейчас какая-то неведомая сила подбросила его вверх и ударила о землю, он бы нисколько не удивился. Он перенёс бы и это.
Зрители опять же решили, что видели очередной смешной номер, с удовольствием похлопали в ладоши и стали ждать, что будет дальше.
А дальше – появился Григорий Васильевич и начал своё выступление.
назад<<< 1 2 . . . 11 . . . 16 >>>далее